— Он, конечно, гад, но Наташа все еще любит его. Это видно… Так что «Любарум» на сегодня откладывается.
— Не теряешь надежды? Ну и правильно. Я завтра как сдам свои кружки, пойду Самоделкина за грудки таскать.
— Илюшку?
— Не дядю Колю же. Выбью из него все подробности о городских «родственниках». Как получу инфу, сразу же тебе отзвонюсь. Я помню свою главную задачу — выдать тебя замуж, чтобы открыть глаза Никите, какая ты сволочь. Буду его утешать, утешать, утешать…
— Смотри, дело может постелью закончиться. Без продолжения…
— А это подзадача. Хочу кое с чем распрощаться. И пусть это сделает любимый мужчина.
— Галка! Так ты еще ни разу ни с кем?! Рассказывала вроде о…
— Врала. Нагло врала.
— Но почему? Неужели я тому виной? — у меня кровь отхлынула от лица. И руки похолодели.
— Вот и я о творящейся несправедливости. Мало того, что Кит в тебя влюбился, так еще короля-халифа-Чингачгука у меня увела.
— Как это?!
— Подумай хорошенько. Я девственница, брюнетка и все такое. Все, как он мечтает… Мечтал, пока ты его измором не взяла. Я же говорю, моя самая близкая подруга — сволочь. Короче. Завтра еще раз выпьешь «Любарум» и, если опять облом, отдаешь бутылку мне. Я счастья попытаю.
— Ох, боюсь, сидеть нам у разбитого корыта обеим…
— Не обеим. А только тебе. Тут у меня еще один вариант вырисовывается. Ко мне сегодня в гости Богдан заглядывал. Это который новый сосед. Знакомился, так сказать, с местной знаменитостью.
— И что? Он говорил что-нибудь обо мне?
Ну, правда, любопытно. Он же назвал меня по имени?
Я, конечно, не перестаю любить Замкова, но и о Богдане думать приятно.
Понимаю Кирюсика в его стремлении флиртовать с каждой хорошенькой женщиной.
Такое легкое возбуждение.
И до постели вряд ли дойдет, и живой себя чувствуешь, интересной.
— В который раз убеждаюсь, что ты скотина неблагодарная. Я о том, что он пришел познакомиться с местной знаменитостью, а ты и тут свой нос сунула. Не говорил Богдан о тебе. Даже не вспоминал. Спросил, где я собираюсь встречать Новый год.
— И что ты ответила? — мы еще не сговаривались, и услышать, что Галка определилась без меня, было как-то обидно.
— Сказала, что останусь здесь, в поселке. Сначала нажрусь у твоих родителей, а потом поплетусь к себе и завалюсь в полном одиночестве смотреть телевизор. Слышала? В полном одиночестве.
— Как это так? — мы всегда, еще со времен школы, встречали Новый год вместе. — А я?
— А ты к тому времени будешь согревать постель Замкову.
— Уверена?
— Да.
— Смотри мне…
Утром повела Димку домой. Долго стучала в дверь его квартиры руками-ногами-с помощью изощренных пыток звонком. Не открыли.
Постояла, посмотрела в глаза ребенка, где уже собирались слезы, и вспомнила об одном действенном способе. Он в последнее время всегда срабатывал. Мистика или простое совпадение, но стоило попинать дверь бывших соседок-старушек, как Наташа появлялась на своем пороге.
Сработало и в этот раз.
— Корова, ты откуда? — спросила я, подталкивая Димку в спину. Наташа смущенно поправила сбитые в колтун волосы, собрала на груди, где алели самые настоящие засосы, халат и томно, с придыханием (аж завидки взяли) произнесла:
— От верблюда…
— Верблюд в стойле или уже ушел в пески верблюжью колючку искать?
Игореша вырос за спиной Натальи. Подхватил на руки пацана, обнял смущающуюся жену и мягко так произнес:
— Мы колючки больше не жрем. Мы на сдобу перешли, — стоило ему это произнести, как в подъезде явственно запахло ванилью. Я потянула носом. Нет, показалось. — И никуда больше отсюда не уйдем.
— В однокомнатной останетесь? — изумилась я силе любви мужчины. И на всякий случай поинтересовалась. — А Димку по вечерам мне сплавлять будете?
— Нет. Я дом новый куплю. Сегодня же пойдем выбирать.
— Адрес не забудьте оставить. А то знаю я вас, соседей. Все норовите по-английски съехать.
В аптеке, кроме Кирюсика, никого не было.
— Киса моя! — он распростер объятия. Самое то. И пусть нас опять застукает Светлана.
— Босс, вы же знаете, что мне мужчины не нравятся? А еще не нравится, когда меня ни за что, ни про что увольняют. Хватит испытаний. Лучше расскажите, что там с вашей аллергией.
— Я еще не знаю, какой из компонентов «Любарума» вызвал такую реакцию. В период обострения тесты не делают. Нужно подождать.
— Вы думаете, вас так растарабанило с пяти капель снотворного?
— Какие пять? Я пару ложек хлобыстнул. Кстати, ты куда дела ту бутылку, что стояла в холодильнике?
— Выбросила в пропасть… — я опустила глаза. Врать нехорошо.
— Правильно сделала, — Кирюсик не обратил внимания на сказанное мною, видимо, его мысли были заняты иным. — Я спросил у Светланы, она понятия не имеет ни о какой новинке седативных средств. Неизвестно, кто нам этот «Любарум» подложил.
— И вы мне верите? — воистину, я ступила на белую полосу зебры.
— Да, верю. Здесь есть камера, — Кирюсик указал подбородком на угол, где висела реклама подгузников. Я видела, что логотип компании блестящий, но чтобы за ним скрывался глазок, и подумать не могла. — Пришлось все утро потратить, чтобы найти тот момент, когда Светлана принесла коробку. Выяснилось, что к ней, кроме тебя, никто не прикасался.
— Светлана Сергеевна знает о камере? — я вспомнила о том, что пару раз ковырялась в носу. Черт.
— Никто не знает. И ты никому не расскажешь. В каждой аптеке есть. Я не люблю, когда у меня воруют деньги. Или мошенничают.
Вот это да! Я воочию убедилась, что баба Зоя не натрындела. Кирюсик — истинный бизнесмен. Глаза серьезные, голос строгий. Мороз по коже. Образ капризного, не любящего работать супруга хозяйки аптеки — лишь прикрытие. Они со Светланой Сергеевной стоят друг друга.
— А если тот сумасшедший опять заявится, — мне не стоило спрашивать, о каком сумасшедшем говорит босс, — скажи, что «Любарум» сняли с производства. По причине высокой вероятности аллергических реакций.
— Хорошо, Кирилл Петрович.
Блин, таким он мне нравится больше.
В обед появилась баба Зоя.
— Некогда мне с тобой лясы точить. Мы идем со снохой за подарками для детей. Светлана Сергеевна не поскупилась. За генеральную уборку вдвое больше прежнего заплатила. Дай ей бог здоровья.
— Я только спросить хотела: это вы запустили ко мне домой соседок? Старенькие такие. Сестры.
Баба Зоя недоуменно подняла брови.
— Когда это?
— Ну, я вам ключи оставляла. Помните, когда ногу подвернула на крыльце.
— Ох, я и забыла о твоих ключах, — уборщица чуть ли не с головой зарылась в объемный пакет. Потом нервно вытрясла содержимое на стол. Что-то покатилось и упало на пол. — Вот так всегда, когда торопишься. На, держи.
Ключи громко звякнули, словно радовались, что вернулись к своей хозяйке.
— Так пустили соседок или нет?
— Что ты, милая, как я могу? Да и когда успела бы? Я до нашей аптеки только доковыляла, как Кирюсик отправил меня убираться в одиннадцатую. Бурай у крыльца ждал. А что? Украли чего-нибудь?
— Да. Украли. Надежду.
— Тьфу на тебя!
— Алло! Женька, привет!
— Да, Виктор. Как отдыхается? — больше ехидства в голосе. Пусть знает.
— Какой отдых? Он мне только снится, — вздохнул в трубку Горн.
— Не надо о снах, — я оборвала сменщика. Все еще дулась на него. — Из-за тебя мне приходится работать до десяти. А впереди Новый год, подарки не куплены, елки не наряжены…
— Ну, прости. Клянусь, после новогодних праздников все отработаю. В двойном размере.
— Смотри, я запомню. Чего звонишь-то?
— Совсем забыл сказать, для тебя там коробку принесли.
Я замерла.
— Какую коробку? Кто принес? Старушки?
— А леший их знает. Вчера утром в аптеке столпотворение было. Пенсионеры как сорвались. Видать на Новый год корвалолом запасаются. У каждого свое спиртное.
— И где она? — ноги стали как ватные. Не знаю, что больше страшило: привет от сестер или разочарование, что это образцы каких-нибудь женских тампонов из фармкомпании. Вроде и небольшой подарочек дружественному провизору, в то же время реклама.
— На моем шкафчике. Сунул и забыл.
Виктор высокий, как мачта корабля. Ему даже не надо поднимать руку. А мне пришлось встать на стул. И зачем туда положил?
Глупый вопрос. Все шкафчики закрываются, а оставишь коробку на видном месте — всегда найдутся желающие заглянуть в нее.
Я трясущимися руками открывала картонку, обшитую красным шелком. Сначала развязала золотую ленточку, потом сняла крышку и убрала в сторону шуршащую бумагу. На салфетке лежал круглый хлебец с растекшимся по нему медом.
— «Ухо слона»… — произнесла я и села на стул.
Глава 23. В постоянной нужде
«В постоянной нужде». Вероятно, из всех фраз мировой литературы
эта наиболее кратко и емко описывает суть романтической страсти: нужда.
Стоит ли объяснять, я ни минуты не сомневалась, что «Ухо слона» прислали сбежавшие старушки, ведь при них я упоминала об этом традиционном индейском блюде.
Я думаю, незатейливый десерт получил свое название гораздо позже, чем во времена Чингачгука — от современных американцев, действующих по принципу «что вижу, о том и говорю». До покорения Дикого Запада слоны там не водились, и коренное население не могло знать, какие они лопоухие. Наверняка блюдо имело какое-то свое, исконно индейское название.
В голове быстро нарисовалась картинка, где группа краснокожих мужчин во главе с вождем сидит у костра и попыхивает трубкой мира. После длительного молчания, один из индейцев, заговорщицки кивнув остальным и увидев потепление в их глазах, повернул голову к своей скв… к-хм, женщине и неторопливо произнес что-то типа такого:
«Будоражащая Кровь, испеки-ка нам тот хлебец на жире бизона да намажь его медом, что принес Укушенный Сотню Раз в свой последний поход к диким пчелам».
Да, именно так лакомство и называлось — «Круглый Хлебец, Политый Диким Медом». Язык сломаешь. Янки не любители забивать голову всякой чепухой, поэтому сказали свое веское — «Ухо слона» и баста!
Я еле дождалась конца рабочего дня.
Взглядом подгоняла минутную стрелку, а она с маниакальным упорством замирала на каждой черточке и только доведя меня до кипения, делала следующий шаг.
Несколько раз я открывала коробочку с незатейливым лакомством, подносила ее к носу, вдыхая густой медовый аромат. Перед самым уходом не удержалась, отломила небольшой кусочек. Посмаковала. Вкусно, необычно. Как хворост, который вместо сахарной пудры облили медом.
Ближе к подъезду я уже не шла, бежала. Благо нога перестала болеть, и ботинки на рифленой подошве не скользили.
Под козырьком столкнулась со счастливой семьей.
— Тетя Женя, привет! — Димка помахал ладошкой в варежке. Он сидел на руках у улыбающегося Игоря. На стоянке, посветив фарами, добротно заурчал японский внедорожник, готовый принять в свое просторное нутро тех, кто осознал, что любовь, если она жива, может простить все.
Ната вместо приветствия крепко меня обняла.
— Вы куда на ночь глядя?
— Хотим показать Димке, как красиво к Новому году украшен город. Главные улицы сплошь в огнях, а на центральной площади ледяные фигуры с подсветкой… Хочешь, поедем с нами?
— Нет-нет! Я домой. Меня там тоже фейерверк ждет, — я верила, что «Ухо слона» приведет меня к вигваму Чингачгука.
Влетев в подъезд, почувствовала запах ванили.
Ба! Да у нас появились новые жильцы — любители печеного! Выходит, и в прошлый раз не показалось?
На втором этаже, у квартиры, где за последние дни я не раз замирала, чтобы долбануть носком ботинка по двери, словно споткнулась. Даже сделала шаг назад.
Не знаю, какая сила заставила меня прижать ухо к двери. Я распласталась по ней, вслушиваясь в едва различимые шорохи.
Старушки вернулись? А может там поселились те самые любители сладенького?
Рука потянулась к кнопке звонка, а мозг лихорадочно соображал, что сказать, если дверь откроют не сестры.
«Здравствуйте! Это от вас так вкусно пахнет?»
Как-то не очень звучит…
«Привет! Я ваша соседка сверху. Если что-то случится, вы знаете кто виноват!»
Э-э-э…
И вообще, зачем мне стучаться в соседские двери, если меня ждет Чингачгук?
Я убрала палец от кнопки звонка.
Но дверь вдруг открылась, и моя рука, не успев вернуться в исходное положение, попала в чьи-то живые тиски. Неведомый ураган втянул меня в темный коридор.
Меня так крутануло, что с плеча слетела сумка, коробка с «Ухом слона» шмякнулось куда-то под ноги, шапка, что была плотно натянута на уши, исчезла, а мой начавшийся было крик «а-а-а!» прекратили чьи-то губы.
Густо-густо пахло ванилью.
Совсем недавно я добровольно распласталась на соседской двери, теперь же, подчиняясь чужой воле, была распята на стене. Настойчивые ладони заставили раскинуть руки, чужие пальцы переплелись с моими, твердое, словно сделанное из лучших пород дуба, тело прижалось к моему.
Ни вздохнуть, ни пискнуть. Ни пнуть.
Какой оглушающий поцелуй…
Аж голова кружится.
Когда мне позволили набрать в легкие воздуха, а разум кинулся перебирать варианты последующих действий (пора кричать или нет, это маньяк или меня просто перепутали с кем-то, чьего возвращения ждали), я услышала шепот, который до дрожи оказался знакомым:
— Женщина, что выбираешь: вигвам или терем?
«Сон или явь?! — завопил мой мозг, не успевая одновременно и обрабатывать информацию, и адекватно реагировать. Более спокойная его часть, наверняка расположенная в лобной доле, а не у виска, где дыхание мужчины оставляло теплый след на коже, скептически хмыкнула: — Явь? Конечно сон. Ведь ты же не удержалась, откусила «Ухо слона». Не могла дождаться, когда придешь домой? Вот тебя и накрыло на лестничной клетке…»
Раз сон, то я смелая. И даже чуть-чуть наглая.
И пусть я валяюсь на чужом пороге, просыпаться ни за что не стану.
Вернувшаяся с прогулки Наташа не оставит подругу в беде, разбудит.
Улыбка растянула мои губы.
Восторг и замирание сердца.
Я предвкушала то феерическое, что произойдет сразу же после моего выбора. Чингачгук или Чудище? Вигвам или терем?
— Шкуры койота или перины пуховые? — прошептала я в темноту.
А мысли летели лихорадочные.
Кого же выбрать: гордого индейца, чье скривившееся в неприязни лицо уже лицезрела, или Чудище лесное, которое до последнего скрывалось, но сразу призналось, что ему наплевать и на цвет моих волос, и на девственность?
Я только представила, как сильно Чудище может меня удивить. А как напугать…
От этого «напугать» внизу живота стало горячо, а в коленках образовалась неимоверная слабость. Ноги так и подкашивались.
Не виси я распластанная на стене, наверняка растеклась бы лужей по полу.
Рассудив, что Чудище хоть и чудище, но оно родное, русское, а я завсегда между русскими и американцами выбираю своих, вздохнув, скромненько так заявила:
— Чудище хочу.
Чудище (ведь лица его в темном коридоре я так и не видела) растерянно помолчало, потом хмыкнуло и произнесло явно с сарказмом в голосе, что сильно меня удивило:
— Вот ты какой, Цветочек аленький. Что ж. Будет тебе Чудище.
Кровать, освещаемая уличными фонарями и рекламными бликами, казалась огромной и занимала чуть ли не всю комнату.
Чудище было прекрасно и просило между первым и вторым оргазмами называть его Павлом.
Потом мы, уставшие и счастливые, лежали под одним одеялом лицом друг к другу.
— Привет! — мягко сказал он и улыбнулся.
— Привет! — ответила я и положила руку под щеку. Он повторил. Так гораздо удобнее. — Мы ведь спим?
— Спим, — подтвердил он. — Но утром обязательно проснемся.
— Нас разбудит чей-то звонок. В шесть.
— Мой. Я всегда в шесть встаю. Бегаю при любой погоде. Уже много лет.
— А потом? — было приятно разговаривать просто так, пока тело остывало, пока на нем таяли следы поцелуев и прикосновений, а сексуальное пресыщение не толкало на подвиги. Я знала, предвидела, что мгновения покоя рано или поздно закончатся, и нам вновь захочется объятий, разжигающих желание. Мы — исследователи наших чувственных возможностей, взявшие минутную передышку.