– Нет, – сказал Бульдог.
– А что так? – Удивился я.
– Ждём четвёртого, – продолжал смеяться Иржи. По-моему, он самую малость душевнобольной.
– Кого? – Я был в шоке, откуда ещё один? Кто он? Зачем?
– Он должен рассказать нам подробности и, как стало известно сегодня, пойдёт с нами, – пояснил поляк.
– Ну ладно, – я напрягся и отошёл от них.
Серый свет Питера не так сильно бил по вискам. Для не выспавшегося меня это был лучший подарок. За что мне нравится этот город – он всегда такой. Пахло осенней сыростью, несильно моросил дождь, и холодные капли, попадая на лицо, дарили успокоение. В каждой капле дождя – лёгкий поцелуй неба.
Я достал из пачки сигарету и закурил. В этом деле дождь немного мешал, капли нападали на сигарету и её становилось тяжелее тянуть. Приходилось складывать руку лодочкой, так что все пальцы держали сигарету. Так хоть немного, но рука защищала эту мерзкую, вонючую палочку от холодных слёз неба. Я уже давно втянулся, и потребность в моём маленьком убийце, в моём тихом, нежном палаче, давно стала выше моей силы воли.
Я увидел быстро приближавшегося к нам человека. Он шёл развалисто, перебрасывая свой вес с ноги на ногу, руки его были в карманах, голова немного опущена. Он был моего роста, коротко стриженный, в больших армейских сапогах и в плаще. Шёл по лужам, по слякоти, хлюпающей на несколько метров вокруг. Остановившись в пяти метрах от нас, он вдруг кинул:
– Готовы?
Иржи с его легкостью и смехом бросил:
– Мы-то? Всегда готовы. А ты, мил человек, чей будешь?
– Меня зовут Слеш.
– Имя довольно необычное, – заметил Бульдог.
– Какое есть, – спокойно отреагировал пришелец.
– Ладно, не обижайся, – легко проговорил Иржи.
Меня достало стоять и смотреть на их курлыканье:
– Хватит любезничать! Говори по делу.
– Люблю резкость и прямоту, – сказал Слеш. – Короче… на набережной Обводного канала в воду сиганул парень лет тридцати. Всё бы ничего, но… Центр начал копать и.... В том месте погибло очень много людей. Один – случайность, да, на это можно было бы списать, но неоднократно… Короче, надо проверить.
– Как обычно. Загадки-догадки, – улыбнулся Иржи.
– Есть такое, но легче от этого не стало. Из-за этих неизвестностей меня к вам и сослали, – пришелец, похоже, был тоже не сильно рад работать с новыми партнёрами.
– Понятно, – я как раз докурил. – Пошли? Веди нас, Слеш.
Он, молча, повернулся и пошёл. Мы за ним. Иржи было не заткнуть. Он пел:
– Куда идём с Бульдогом мы
Всем наплевать давно.
Нас разорвёт с ним на куски
Мы для людей – говно.
– Иржи, заткнись, – я не мог слушать его звонкий, смеющийся голос, напевающий полную ересь.
– А чё? Прикольно, – сказав, он засмеялся.
Вот дурак, со смехом в душе подумал я и улыбнулся.
Мы подходили к воде, это чувствовалось по свежести в воздухе, стало легче дышать, но воздух немного обжигал.
Иржи остановился и смотрел в одну точку. Место было пустым – стройка, дорога была только на другой стороне, через канал. Он стоял, потом осторожно начал оглядываться и словно что-то искать.
– Вы слышите?
– Что? – Спросил Слеш.
Мы ничего не понимали. Мы слышали только звуки живущего мегаполиса и лёгкое переливание реки.
– Иржи, что с тобой? Что ты слышишь? – Заинтересовался Слеш.
– Здесь много людей. Они плачут. Не прекращают. Страдальческий плач. Но я их не вижу.
– Пройдём дальше? – Насторожился проводник, и я с Бульдогом в придачу.
Мы продвинулись вперёд и что-то началось. Иржи ходил и вслушивался в плач невидимых для него и нас существ. Бульдог шёл к обрыву в воду и говорил:
– Смотрите, ребёнок. Маленький. Младенец. Ты как здесь? Почему?
Слеш, пригнувшись, махал руками и от чего-то отбивался. Мне стало плохо, я упал. Голова тяжелела, клонило в сон, кто-то был совсем рядом, издавая резкие животные звуки, словно что-то ел.
Иржи шёл на зов.
– Ир…Моги…Си…Она…Ши…Ме… – в его голове был безумный возглас сотни невидимых существ. Их крики сливались, перекрывали друг друга. Невозможно было разобрать, что им надо.
Усыпляющий ветер в моей голове, сдавило сердце, и я начал задыхаться.
– Маленький, не стой на краю. Где твоя мама? – Спрашивал Бульдог.
– Она здесь… – внезапно ответил младенец, и показал на воду.
Бульдог обернулся и увидел, как облокотившись на уличный камень, из канала на него смотрит обнаженная, неземной красоты девушка, с очень длинными чёрными волосами и зелёными глазами.
– Кто ты? – Ошарашенный, ослеплённый её красотой, спрашивал Бульдог.
– Игорюшке нужен папа… Спускайся ко мне. Я умею любить, умею быть нежной.
Он шёл, словно по ниточке его вели к обрыву – к самому краю.
Слеш что-то кричал отбиваясь. Было понятно, что ему нужна помощь.
Я чувствовал тепло, слабость, сонливость, возможно, я просто не выспался и всё из-за этого. Лёгкость, сладкий поток тяжелого, сжатого воздуха внутри, во мне. Сердце начало совсем сильно биться, у меня паника.
Иржи шёл к истокам голосов, вдруг он почувствовал, что что-то тяжёлое легло на плечо и отчётливый голос прокричал ему прямо в ухо:
– Иржи! Беги! Она сама смерть со своим прихвостнем Игошей! Смерть!
Потом он почувствовал резкий толчок. Упал на колени. Всё происходило за ним и голос продолжил:
– Я помогу видеть! Помоги! Спаси всех нас!
Как-будто что-то в него положило часть. Тело сжалось, всего затрясло. Схватила судорога и резко отпустила. Он упал. Потом встал, отряхнулся и через страх, медленно повернулся.
Он увидел жуткую картину: более сотни фиолетовых сгустков плазмы в виде человеческих фигур стоят, разбросанные по всему пространству, закинув головы вверх, кричат, умоляют о помощи. Это были вытьянки – тоскующие души непогребённых. Слеш отбивается от чёрно-красного умруна, напоминающего лысого старика, с длинной белой бородой, длинными растопыренными пальцами и торчащими клыками. Я лежал на земле, рукава на обоих руках порваны, мои руки обнажены, вены порезаны вдоль на обоих, и к ним присосались шесть навий, маленькие рыжеволосые девушки, с зелёными телами и вытянутыми вперёд, словно у змей, головами, желавшие в последствии поглотить меня, не оставив следов моего пребывания в этом богом забытом месте. Рядом с Бульдогом обезображенный труп младенца, Игоша, а сам Бульдог – в секунде от прыжка в холодную воду.
Иржи резко выхватил свой скрамасакс и понёсся к Слешу, держа меч справа от своего тела левой рукой. Умрун держал руки Слеша и двигался, желая впиться ему в шею. Иржи крикнул: «Эй, труп!». Умрун повернулся в сторону голоса и получил удар в голову. Иржи продолжал его бить, потом, обезопасив Слеша, полетел ко мне, перекинув меч на левую сторону. На бегу он выставил руку, направив лезвие навстречу недругам и, пробегая, разрезал троих навий, сосавших кровь из моей правой руки. Затем с лёгкостью разделался и с остальными.
Бульдог, очарованный голосом и красотой своей богини смерти, под радостный голос Игоши: «Мой папа… Самый лучший папа…», прыгнул в воду, желая попасть в объятья чистой любви. Холодная Нева встретила сильным ударом, но он ничего не почувствовал. Он обнимал свою жену, она обняла его, и они поцеловались, скрытые прозрачной, чистой и живой водой.
Иржи бежал к краю, на ходу он мечом разрезал Игошу и, бросив меч, прыгнул стрелой за Бульдогом.
В пылу он не мог найти друга. Кислород уже был на исходе и ему пришлось вынырнуть для глотка свежего воздуха. Держась на воде, он тяжело дышал.
Его резко дернуло вниз. Русалка злобно кричала:
– Иди сюда мразь! Ты убил моего сына!
– Он не твой сын, тварь! – Иржи достал нож и ударом забил его ей в горло.
Её глаза расширились, и она превратилась в пену.
Иржи увидел тихо опускавшийся на дно труп Бульдога и направился к нему. Он вытащил его на гладь воды и закричал, зовя нас на помощь.
Я, ослабленный, подполз к краю и увидел на поверхности воды Иржи, державшего в своих руках спящего Бульдога.
Ко мне подбежал Слеш. Увидев наших коллег в воде, он полетел к стройке. Через пару минут он мчался назад с верёвкой.
– Держи конец! – Он кинул её в воду.
Иржи обвязал Бульдога и крикнул:
– Тяни.
Мы подняли его к нам, развязали и бросили верёвку назад. Позднее подняли и Иржи.
Поднявшись, Иржи откинул наши руки, не желая получать помощь и отошёл от края, потом упал на колени, стал отхаркивать воду и сильно кашлял. В суете происходящего он услышал голос:
– Спасибо. Ты спас нас из земного заключения. Мы были привязаны к этому мрачному месту. Спасибо, – голос исчез.
Мы держали тело Бульдога. Я его не знал, но было очень больно. Невыносимо больно. Хотелось просто выть. Иржи подполз к нам и упал. Мы все были без сил. Просто лежали и смотрели в небо. Наш кошмар кончился.
***
Кто достоин жизни, а кто нет? Решать не нам. Мы все идём по сотканному для нас пути из порезанных ленточек времени. Кто нам придумал нашу жизнь? Неужто мы сами создали себе столь невыносимые условия существования. Я смотрел на Иржи и не мог понять… Неужели он сам придумал смерть своего друга. Красивую, но ужасную. Неужели этот добрый, вечно смеющийся человек заслужил держать на своих руках холодное тело своего напарника, своего друга. Иржи спас всех, кроме него. Конечно, в тот момент он не думал кого спасать первым, кого вторым… Он просто поступил, как герой. Через страх, через бурю эмоций, что рвали его грудь и разум, он, не отступившись, вырвал из лап смерти Слеша и меня, но не смог спасти своего друга. У Бульдога на лице была улыбка, он был счастлив в момент своей смерти. Может, он был рад тому, что выбрался из этого мира, из этой жизни, в которую ступив, назад дороги нельзя найти. Стал инквизитором, увидел другой мир, значит, сделал свой выбор – идти только до конца. Я не видел, чтобы он часто улыбался, а тут – его последняя эмоция, последние черты лица – он улыбается. Он улыбался, прыгая в объятья смерти, падая в бездну, уходя от нас навсегда, покидая Иржи, действительно верного и честного друга: искреннего, беззаботного весельчака, который даже рискуя каждый день своей жизнью, остаётся милым простачком.
Я выжил, Иржи и Слеш доставили меня нашим целителям, и к вечеру я был уже в норме, только не мог шевелить кистями рук из-за сильной потери крови. Ослабленность – нужен покой. И тут в тяжёлой для меня жизненной ситуации появляется мой друг, мой напарник – Седой, который забирает меня к себе домой, создаёт мне условия для отдыха, и я сплю. Я был без сознания вплоть до следующего утра, но что мне даст сегодняшнее утро? Может быть, сегодня умру я? Кто я для людей, которых я защищаю? Может, Иржи и прав, мы все, мы – другие, мы для людей говно, ничтожество, мутанты, ненормальные шизофреники. А если так и есть? Стоят ли люди того, чтобы молодые инквизиторы, которые наказаны за свой дар или своё проклятие, кому как угодно, отдавали свои жизни. Кому тогда это нужно?
***
Я открыл глаза. Зимнее яркое, но не греющее солнце било через щель в занавесках по глазам. Я находился в однокомнатной, холостяцкой квартире своего друга. Он сидел в самом тёмном углу комнаты и смотрел на меня.
– Проснулся, – улыбнувшись, сказал Седой. – Как себя чувствуешь?
– Нормально, бывало и лучше.
– Вот как тебя угораздило? Первый же выход без меня и получите.
– А с тобой было иначе? – Я засмеялся, но смех мой был прерван кашлем. – С тобой я чуть без руки не остался.
– Ладно, нашёл, что вспомнить. Нам эта история ещё аукается до сих пор, – сказав, Седой встал, подошёл к окну и раздвинул шторы. – Тебе просили передать, – он протянул мне конверт.
– От кого это? – Я был удивлён. Конверт запечатан, и нет никакой информации о его авторе.
– Понятия не имею. Через сорок третьи руки он попал ко мне.
Я вскрыл конверт. Там было подобие письма, но только с названием улицы, дома и временем, куда и когда я должен был прийти. В конце – дополнение: «это важно для нас всех». Это мог быть Иржи, подумал я, ему тяжело в одиночку переносить смерть друга, и он хочет выговориться, ему нужна поддержка. Он меня спас, глупо будет оставить его наедине с его горем.
– Седой, я схожу туда.
– А если это ловушка? Если что-то планируется?
– Мне порой кажется, что у тебя паранойя. Вы, случаем, с Вепрем не общались в последнее время?
– Дурак, береги себя – это главное. А остальное – тухляк. Ты действительно не видишь, что происходит?
– Не вижу! Просвети.
– Нарастает протест, я чувствую это. Скоро будет что-то грандиозно-ужасное. Что-то, что перевернёт наш мир, погрузит в хаос, и из этого огня родятся новые понятия, что хорошо, а что плохо; что можно, а что нет; за что можно убить, за что стоит дать орден; родятся новые герои и новые изгои. Скоро… Всё будет очень скоро…
– Хватит! Вы с Вепрем, как попугаи заладили одно и то же. А что будет, так и не сказали, даже не предположили. Давай не будем загадывать, а просто пойдём вперёд, в будущее, не отворачивая взгляд от опасности. Я пойду туда.
– Дело твоё. Я просто пожелаю тебе удачи, и давай после твоей встречи встретимся в нашем кабаке?
– В десять?
– Как обычно.
***
Быть в ссоре, в споре с самим собой – это невыносимо, депрессивно и, в то же время, довольно отрезвляюще. Приводишь сам себе аргументы и убеждаешь в том, что вещи, которые тебе были необходимы, без которых ты не мог жить, и идеи, твои принципы – это всего лишь твоя собственная клетка, собственная мягкая, жёлтая комната. Понимаешь, что всё не так важно. Поток времени, бегущий, как быстрая река, меняет не значение тех или иных вещей, а всего лишь твоё отношение к ним. Твоё восприятие действующей реальности. Каждый из нас находится в выборе жизненного пути, мы меняем рельсы и сталкиваем свои поезда с другими. Порой бывают приятные встречи, после которых остаётся добрый осадок, а бывают тяжёлые, словно пассажирский поезд вашей души столкнулся с тяжеловозом, который в щепки разнёс вас, оставив ледяные осколки отражать следы лиц, плюющих на вас. Серые, пустые глаза людей, а ведь им даже не интересно, что, возможно, именно их гнилые жизни спас человек, который погиб вчера. Они смотрят на нас и ненавидят. Это люди… Мы ненавидим друг друга – жестоки и не сдержаны, равнодушны и эгоистичны. Но что сказать, если человек равнодушен сам к себе? Если ему наплевать на себя… Он просто всеми путями убивает себя, не веря в хороший исход. Даже, проще сказать, не веря ни в какой исход. Он живёт без цели. Просто живёт, просыпаясь каждое утро, а порой не ложась спать. Пребывает в душевном одиночестве. И даже если он с кем-то, у него есть человек, который заботится о нём, ну по крайней мере делает вид, что заботится, у него есть работа, есть друзья и увлечения, вот скажите, почему он всё равно несчастлив? Он страдает душой… Ему наскучивает сложившийся порядок вещей, он, может, желает быть в другом месте, с совсем другими людьми. Он будет тихо умирать, пока не вырвется за круг своего размеренного, привычного мира. Пока не сбежит из реальности, которая его окружает. При людях, которые его знали, он будет так же улыбаться, надевать такую маску, которая раньше была его настоящим лицом. Люди меняются… Порой люди меняются из-за людей, но это больше подразумевает самообман критического уровня. Бывает, меняются потому, что по-другому не выжить. Но вот когда они меняются и, замечая это, боятся этого, боятся меняться… Нет, не из-за того, что они становятся злыми, жестокими, а потому, что они изменились неожиданно быстро, и теперь их прошлые принципы никак не уживаются с нынешним мировоззрением. Их идеалы сменились на совершенно противоположные. В такой ситуации реально начинаешь гореть. Едет крыша… Ты чувствуешь, как тяжело в тебе уживаются два разных, не близких друг другу человека, которые устраивают войну и разрывают на куски биологическую оболочку, желая подчинить тело своей воле. Вот отсюда и появляется пустота и полное наплевательское отношение к тому, что будет дальше… А если дальше и вообще ничего не будет, то всё равно плевать… Просто жить, и будь что будет. Нежно ласкать в груди свой единственный идеал, который принимают оба тебя…