Нет, Эдит Милтон не просто плакала от, нахлынувших на нее, сантиментов, изящно роняя девичью росу с длинных ресниц на шелковые луга наволочек с кружевными оборочками. Она рыдала навзрыд. Сначала ком застыл в горле, потом подступили горькие слезы, а затем они настоящими ручьями струились по щекам без остановки. Девушка ощущала их соленый вкус, а спазм в горле не давал вырваться даже протяжному – “А-а-а-а-а!”
“Не знаю, кто еще способен издавать такие звуки… Разве что он… – скользили мысли в голове Эдит в перерывах между судорожными вздохами и чувством отвращения к себе. – Утробные, уродливые, животные. Бессмысленные и нелепые. Ведь никто не удостоит меня жалостью и сочувствием, кроме меня самой!”
“Моя дорогая Эдит, мне так прискорбно сообщать вам, что это все было заблуждением.
Я искренне желаю вам счастья. И вам будет лучше без меня.
Ваш …”
Вы могли бы подумать, что ее бросил суженый, разорвав помолвку не просто приватным, долгим, томным и тяжелым разговором, а прислав своего кучера с запиской. Тот бы ожидал ответа от адресатки, не зная о содержании письма своего господина, а увидев недоумение и покрасневшие глаза спросил бы:
– Мисс, желаете что-то передать?
– Нет, – отвечала бы она, всхлипывая и сжимая зачем-то надушенную одеколоном сине-лиловую бумагу в ладони.
– Тогда… Всего доброго, мисс! – нелепо бы прозвучали слова посыльного парнишки.
А ей бы хотелось окликнуть его. Спросить о том, смог бы тогда он полюбить ее, и предложить сбежать. На край света. Подальше отсюда. Куда угодно. В любой шалаш, под любой мост, в любом городе, в любой стране, хоть и за океаном.
Но нет никакого суженого, никакой помолвки и дальнейшего нелепого разрыва, никакого возницы с посланием. Ничего из этого и ничего из чего-либо иного. Ни для кого произошедшее не казалось драмой и трагедией. Ни для кого, кроме Эдит Милтон. А лучше бы все сложилось именно так! Драма, трагедия, любовь и ненависть! Лучше бы ее бросили в храме Формы прямо у алтаря!
Она бы предпочла, чтобы все сталось так. А вполне симпатичный парнишка-кучер все еще ждал ее ответа.
– Что-то еще, мисс? – спросил бы он ласково, учтиво и немного с хрипотцой в голосе.
– Да! – крикнула бы она что есть мочи, запрыгнув прямо на козлы рядом с ним. – Да! Что-то еще! – она бы поцеловала его страстно и так, как никогда не целовала никого. Тот бы опешил, его кепка бы съехала набок, она бы ощутила на своих губах вкус табака, а на щеках прикосновение легкой щетины, а затем бы он взмахнул вожжами, и они бы унеслись в закат.
Она глянула на колыбель, которая возникла в ее комнате. Это была когда-то ее колыбель. В ней мать укачивала крохотную Эдит. Совсем недавно на этом месте стоял кукольный домик, а еще вчера она примеряла там новое платье. А уже сегодня… Появился он. Он поселился в ее комнате. Теперь он всегда будет рядом с ней. Когда ее помолвка будет разорвана, когда она пойдет на прогулку с Куинси, когда она…
Она родила.
Но если к родам вы готовились, если все это планировалось, а ты знала и ощущала, когда же уже пора, то тут все иначе. Они просто приходят в этот мир. Внезапно.
Хотя… Безусловно, определенная аура присутствует. Головные боли, слабость, потеря аппетита, тошнота со рвотой, потливость, беспокойство и даже падучая.
Но стать матерью… Это весьма неподходящая формулировка, разумеется. Стать ренвуаром за один день. Даже за его половину. Вот что это такое! И она не сказала бы, что оказалась к этому готова. Читать и слушать об эклюзии – дело одно, а испытать все это – совсем, совсем иное.
Это настолько же ужасно и неожиданно, как менархе. В тринадцать лет Эдит казалось, что она умирает. Что у нее началось внутреннее кровотечение, как у язвенников или чахоточных, что сейчас она захлебнется кровью и лишится чувств. Как это вообще можно считать нормальным? Красная роза распустилась на снежном покрове ее юбок. А алые змеи извивались на молочно-белых бедрах.
Сейчас она испытала почти то же самое. Никакой крови, но страх и боль всегда сопровождают подобные процессы. Рождение, болезнь и смерть. Порой муки могут следовать за тобой по пятам всю жизнь… И это тоже нормально. Нормально абсолютно все. Любые страдания, любые невзгоды, любые несправедливости. Все это чем-то обязательно оправдывается. Обществом и его правилами, долгом, призванием, судьбой, воздаянием… Бесконечно. Нет смысла спорить! Достучаться. Просто попытаться. Тебя не услышат. На любое “нет, я не могу!” найдется с десяток “да, ты должна!” И для мальформов тоже существует такое вот простое “да”.
Роды оказались тяжелыми. А весь этот процесс можно назвать рождением. Противоестественным для человеческого существа, но вполне нормально протекающим для мальформов.
Формовая акушерка явилась сразу же, как только начались схватки. Это может и не совсем уместно именовать весь этот процесс терминами, относящимися к родам и родовспоможению, но так уж повелось.
Эдит стало дурно за ужином. Она даже потеряла сознание, а когда очнулась, над ее головой уже алела червоточина размером с ладонь. Так разрывалось пространство между нашим миром и Первозданным. По этому каналу они появлялись на свет. Аддерли немедля понесся за акушеркой. Мать и служанки захлопотали точно курицы-наседки.
Акушерка и ее мальформ явились быстро. Не прошло и часу. Эдит уже лежала у себя, с неверием взирая в рубиновую пропасть, которая вращалась под пологом ее кровати, вызывая тошноту, слабость и противную головную боль, отбивающую стаккато в висках.
Называли их акушерами, потому что они способны на то, чтобы раскрыть канал, позволить овуму пройти. Ладони “формовщицы” засветились таким же красным светом, а ее мальформ, напоминающий паука, запустил свои лапы в точку выхода.
– Дыши. Дыши. Дыши! – говорили акушерка и ее мальформ, растягивая канал, от этого голова была готова взорваться.
“Тужься. Тужься. Тужься!” – думалось Эдит, но в данном случае это делать не нужно. Почему-то она представляла себе самые обычные роды, о которых рассказывала ее подруга Куинси Бёрни, мечтающая стать настоящей акушеркой, а не “формовщицей”. У нее и мальформа нет. И уже не будет. Они почему-то приходили только через людей возрастом от семнадцати до восемнадцати лет. А Куинси уже давно девятнадцать. Как же ей повезло! И как же не повезло Эдит. Ей оставался всего месяц до восемнадцати.
Вскоре появился овум размером с мяч. Он напоминал лягушачью икру. Круглый, скользкий, багряно-красный, излучающий зловещее мерцание. Внутри что-то двигалось точно масло в воде. Настоящий водоворот. Смотреть на это невыносимо.
– Вот, – этот кокон оказался на животе Эдит. – Прижми его руками. Представь, что это часть тебя! – велела акушерка.
Та послушалась. Сил уже никаких не осталось. Червоточина смыкалась. Медленно. В ушах звенело. Казалось, в голове совсем пусто.
А потом овум лопнул. В руках Эдит оказался он.
Все это случилось пару часов назад.
– Отчего же я рыдаю? – вслух спросила она, глядя в потолок. – Нужно взять кэб… Прямо сейчас выбраться из кровати, утереть свои слезы, одеться… Никто меня не спасет, никто за мной не придет… Вылезти в окно, свить веревку из простыней… Веревку… Аддерли точно отправится за мной. Он не даст мне уйти. Может прямо сейчас он стоит за дверью и слушает. Ну и пусть!
Безумные мысли зароились назойливыми летними мухами в ее голове.
– Веревку, – снова вслух, но все-таки Эдит прислушалась к шорохам за дверью. – Удавиться. Неужели мне все это так ненавистно? Настолько, что я готова умереть таким ужасным способом?..
“А чего ты ожидала?” – вспомнился ей равнодушный возглас матери, которая глянула на ее мальформа.
Да, великая честь! Ничего не скажешь, Аддерли… Лучше уж в петлю.
Эдит знала, что на ее тонкой шее появится синюшная борозда, язык вывалится, а экскременты испачкают дорогой ковер. Но какая ей тогда будет разница? Зато все закончится. Он тоже умрет, правда не сразу…
Она всхлипнула, стараясь не думать об этом. Прямо сейчас он впитывал каждую ее мысль, а может и забирался в самые потаенные уголки сознания и даже души, извлекая оттуда то, чего она не понимала, не помнила и даже не могла помыслить, что нечто подобное может быть в ее разуме. Но он найдет все это и кто знает что еще.
Представьте, как вы небрежно листаете книгу, ищите что-то в оглавлении, в начале, в середине и конце, пальцами проводите по фактурному тиснению, по корешку, вас не интересует ни сюжет, ни диалоги, ни слог, ни обложка, ни имя автора и благодарности, ни структура, ни герои, вы ищите самое грязное, самое противное, самое ужасное, что там может быть. Самое потаенное, нечто между строк. Вы не побрезгуете вырвать пару страниц, ведь они вас так заинтриговали, а затем отшвырнуть эту книгу в сторону.
А теперь представьте, что эта книга – вы.
И незримое щупальце касается прямо сейчас вашей кожи во всех местах. Вы оглядываетесь, по спине бегут мурашки, волоски на руках встают дыбом, что-то сверлит ваш затылок. Противитесь вы или нет, жаждите этого или категорически не принимаете, мальформ уже нашел все желаемое.
Он уже отыскал и в Эдит нечто ужасное… Куда более мерзкое, чем мысли о сведении счетов с жизнью, такие легкие, как перышко, что кружится, плавно падая на пол, такие приятные и невесомые будто речь идет о воздушных пирожных.
Эдит красива и юна, но ее суть оказалась отвратительна, посему он выглядел, как истинное чудовище. Ничего страшнее она никогда не видела. Никто не видел. Даже формовая акушерка, она просто сделала вид, что все нормально, но и ее саму, и ее мальформа передернуло. Всего лишь секунда, но Эдит смогла в слабости и утомлении это заметить.
Мальформы принимали разный вид. Может и абсурдный в сравнении с созданиями царства природы нашего мира, но вполне приемлемый для тел, сотканных из незримого полотна чувств, воспоминаний, желаний и мыслей.
Например, Аддерли – вы имеете представление о том, как выглядят жуки-палочники и каракатицы? Думаю, что вы получили хоть какое-то образование, и вам преподавали зооморфологию, а вы не сразу оказались в работном доме… Надеюсь, это так. Да? Тогда смешайте это все с чопорным дворецким или камердинером из какого-нибудь родовитого имения. Вот и оно…
– Но с моим мальформом… Моим… Какой ужас! С ним что-то не так. Или что-то не так со мной… Скорее всего, верно второе… – она даже слабо ухмыльнулась, ощущая тяжесть век и вымученность собственной улыбки.
У умалишенных могли получиться абсолютно гротескные и абсурдные мальформы. Это было редкостью. Но ведь она же здорова телесно, психически и душевно. Неужели какая-то алиенация ее поглотит в будущем? Неужели она сойдет с ума, а он это предвидит?
Отчего-то ей казалось, что это он. Разумеется, половых различий у них нет. У них нет пола изначально, а может и вообще нет, даже если они и утверждают, что выбрали его. Но так привычнее нам. Удобнее и сподручнее. В конечном счете это они явились в наш мир. Посему хоть и не склонны они к спариванию и образованию пар в таком виде, как это устроено у нас, делятся мальформы на мужское и женское.
Пусть будет он.
Она так устала от всего, что даже перестала рыдать. Сползла с кровати, пошатываясь двинулась к колыбели, и заглянула в бездну собственного отражения, от которого невозможно оторваться, каким бы гротескным оно ни было, и как бы все ее тело и разум не стыли от ужаса.
Это не ее ребенок, но отчего-то ей захотелось думать, что это не так. Но это живое существо. Она затянула нудную мелодию. Без слов, без начала, середины и конца. Ее песня состояла из:
– Ну-ну, ну-ну. Ну-ну-ну…
Эдит смотрела на него, а он на Эдит. Ни он, ни Эдит больше не плакали.
Он напоминал скользкий комок, будто кролик, освежеванный самым грубым способом, а может какого-то похожего зверька просто вывернули наизнанку. Месиво складок, отростков и, кто знает, что это еще такое. На Эдит взирали три круглых черных глаза, в которых она видела собственное бледное лицо. Где-то там среди морщинистого розового тельца раскрылся рот полный зубов, напоминающих ракушки, которые какой-то ребенок воткнул в песок рядком. Мальформ заскулил.
Она взяла его на руки. Он оказался теплый и мягкий, бархатистый и на удивление приятный на ощупь. Живой. Она чувствовала биение его сердца и дыхание.
Он принял ее такой, какая она есть. Он ее проекция. Даже если она считает:
– Насколько же моя суть больна…
“Дорогой ренвуар!
Мы рады пригласить вас и вашего мальформа в Милтон Хаус по случаю вуаритета нашей прекрасной Эдит.
Леди М. Милтон,
Лорд А. от Милтонов
и Э. Милтон”
Глава 2. Преломление
La déflexion
“Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя”.
Фридрих Ницше
Если говорить про отражения, проекции и прочие оптические законы совместно с долей вымысла: про чудеса из ремесла фокусников и всяческие суеверия, например, то к мальформам все это не относится. Многие законы физики и химии, логики и искусства, натуралистики и анатомии, и почти любой нашей науки к ним мало применимы.
И мальформы сами не могут объяснить что-либо, потому что ничего не помнят и не знают о Первозданности. Нелепо просить нас, людей, припомнить то время, когда мы являлись семенем, одним из живчиков, уткнувшихся в оболочку яйцеклетки. Не сможем мы и поведать о сорока неделях, а может чуть меньше в некоторых случаях, пребывания во чреве матери. Не каждый сохранил хотя бы обрывки воспоминаний о раннем детстве. Они проживают цикл мальформогенеза в Первозданном за несколько дней, и тоже ничего о нем не помнят.
А еще они созданы из нас самих, и предстоит им жить среди нас.
Они изначально неправильные, непонятные, другие. В нашем понимании. В наших реалиях. Но уже и само их наличие это данность. Почему же нам так трудно их принять, и мы этого не хотим? До сих пор, даже когда уже само слово мальформация – не значит врожденные аномалии развития, а используется для их обозначения. В нем уже нет ничего дурного, неполноценного, дегенеративного, мерзкого и опасного для здоровья индивидуума и целой нации, для наших традиций и норм жизни. Это не хворь, скверна или ересь и вовсе не зло.
Когда-то мальформов считали мерзостью, вырождением и уродством, как и тех, кто их привел в нашу реальность – ренвуаров. Но мир не стоит на месте, мальформы полезны, они нужны нам точно так же, как и мы – им. Это не паразитизм, это не вторжение, это союз, симбиоз, мутуализм. Множество различных слов, но смысл один – сосуществование. Жизнь бок о бок.
Вы можете бесконечно долго смотреть в кривые зеркала какого-нибудь балаганного лабиринта, сооруженного на потеху публике, которые обращают вас в горбунов и акромегалов, подвергают вас таким деформациям, что становится и смешно, и грустно.
Но вы прекрасно знаете, стоит вам только выйти из плена зеркал, бархатных портьер с золотыми звездами, пыли и мрака, выскочить из деревянного ангара, а может и вовсе маленького циркового вагончика, на залитую солнечным светом мостовую, так все эти безобразные сущности, изломанные подобия вас самих, тотчас же пропадут. И никто из близких, друзей или случайных зевак не увидит сам ваш облик в таком виде.