========== I ==========
«Дьявол реален. И он не какой-то маленький красный человек с рогами и хвостом. Он очень красив. Потому что он падший ангел, и он был любимцем Господа».
Мэллори просыпается в душной ночи Лос-Анджелеса и задыхается, но вовсе не от летней жары. Мир на грани катастрофы, и ей снится, как хрупкость мнимой договоренности между странами рушится, поглощается ядерным взрывом, а из огня выходит высокая фигура в черном. Этот человек, кем бы он ни был, — сильный и гибкий, будто хищник, готовящийся к прыжку, и он пугает Мэллори до чертиков, до выступающих на висках капель пота и бешено ломящегося в ребра сердца. Она смутно чувствует, что погребенный под осколками городов привычный мир — его вина.
Мэллори встает, ступает босыми ногами по холодному полу и бредет на кухню, заваривает себе чай с мятой. Бред, это всё — полный бред, никто не станет расшвыриваться ядерными бомбами, будто они — навозные. Но Мэллори трясет, стоит ей вспомнить кошачьи, плавные движения опасного зверя в облике человека, и она залпом допивает чай. Над Эл-Эй занимается рассвет, и страхи уходят, растворяясь в дневных заботах — в конце концов, войны ещё нет, а Коко Сент-Пьер Вандербильт очень даже есть, и она беспомощна, как младенец.
Даже стоящую фотографию в свой Инстаграм сделать не может.
Впрочем, Инстаграм становится не важен и не нужен, когда мир накрывает ядерной зимой. Мэллори снова снятся кошмары, и в них планету поглощает радиацией, и в них по-прежнему — темный силуэт молчаливого зверя в человеческом обличье. Разум говорит ей, что пророчеств не бывает, но внутри, в самой Мэллори, что-то похоронено, разумными доводами и навязанным мировоззрением засыпано, и это «что-то», как зомби, рвется из своей недобровольной могилы. Мэллори некогда думать об этом, у неё, как всегда, забота о Коко, не способной даже шнурки на ботильонах себе завязать, и прислуживание богатеям, цапающимся за обеденным столом от бессилия и невозможности что-то изменить. И наказания Вильгемины Вейнебл, которая считает, будто сохранение видимости порядка — единственный способ выжить среди всеобщего хаоса.
Мэллори думает, что видимый порядок может держать хаос в узде, но никуда изнутри хаос не денется, не исчезнет. И молчит, потому что её никто не спрашивал. Она — Серая, она — служанка, и даже здесь ей постоянно указывают, где её место.
Впору молиться о быстрой смерти или лучшей участи, но Бог, кажется, отвернулся от своих детей, раз позволил им умирать от ядерной зимы. Думать об этом больно.
Всё меняется, когда в их Блокпост номер три приезжает Майкл Лэнгдон — он из Кооператива, на который уже нет надежды, какая-то важная шишка, судя по тому, как расфуфырилась Вейнебл. Мэллори наблюдает, как оживились вместе с ней и остальные, включая Галланта, — этот и вовсе едва из кожи вон не вылезает, лишь бы на него обратили внимание. Мэллори смотрит на Лэнгдона, и внутри у неё черным маревом поднимается ужас: она узнает кошачьи, плавные движения. Взгляд холодных глаз гипнотизирует, скользит по всем присутствующим и ни по кому одновременно. Кажется, Лэнгдон уже всё для себя решил и теперь только забавляется. У него глубокий, вкрадчивый голос и скрытая угроза в каждой интонации. Мэллори хочется забиться в угол от ужаса.
Коко уверена, что попадет в Святилище, в это охраняемое убежище «для достойных», но Мэллори видит тщательно скрываемое презрение в глазах мистера Лэнгдона, когда Коко вопрошает про Голодные игры, и, против воли, ей хочется усмехнуться. Мэллори сдерживает ползущие вверх уголки губ.
— Я жду встречи с каждым из вас, — произносит Лэнгдон, а затем ловит её взгляд, и, в отличие от бесправной здесь Мэллори, позволяет себе усмешку.
Едва заметную, а у Мэллори огнем вспыхивает всё внутри, и она вздрагивает, ибо этот огонь из неё рвется наружу. Лэнгдон пахнет опасностью и силой, это ощущение сногсшибательно так, что натура Мэллори заходится испуганным воплем и призывает бежать как можно дальше. Хотя бы до общей спальни служанок. Но Мэллори не может себе позволить этого, и она стоит, сцепив руки до побелевших костяшек, и надеется, что ошиблась.
И её реакция — всего лишь следствие постоянного нервного напряжения и, — да, переутомления. Коко доведет кого угодно, раз она даже подтереть себе зад самостоятельно не способна. Ногти она, видите ли, накрасила. Чертова сука. Лэнгдон скользит взглядом по её лицу снова и уходит.
Ночью Мэллори вновь просыпается от кошмаров, но теперь жуткая фигура из её сна обретает лицо — и этот человек похож на Майкла Лэнгдона. В его ледяных, прозрачных глазах Мэллори видит всполохи ядерных взрывов, и подскакивает на постели, глотая спертый воздух бункера. Соседки по спальне, такие же Серые, как и она, дрыхнут, как ни в чем ни бывало. Ей кажется, будто с приездом Лэнгдона сам воздух стал тяжелее, и сердце заходится бешеным стуком, будто у неё, к черту, невралгия.
Мэллори не спит до рассвета, а потом целый день занимает себя работой, чтобы_не_думать. Только Майкл Лэнгдон, кажется, захватил весь блокпост. В гостиной говорят лишь о нем и об отборе в Святилище, Коко трещит, что обязана оказаться избранной, ведь она молода и может помочь возродить человечество — у кого она таких слов нахваталась и как вообще умудрилась их запомнить? Мистер Галлант ещё страннее, чем обычно, — перебрасывается злыми репликами со своей бабкой и выясняет с ней отношения, а в глазах — пустота человека, по голове чем-то тяжелым шарахнутого, и это с ним после интервью случилось.
Мэллори страшно, а выбора у неё все равно нет. Интервью с Лэнгдоном — мучение, Мэллори не хочет уже ни в какое Святилище; она хочет, чтобы её оставили в покое, прекратили копаться в чувствах и мыслях. Ей чудится, будто в её разум заползают невидимые щупальца, каждую её мысль, вольную или невольную, выворачивают наизнанку, превращают в кошмар наяву, в клубящуюся тьму.
Лэнгдон склоняется к её лицу.
— Почему мне кажется, что ты ничего не хотела бы сильнее, чем взять любой острый предмет и перерезать ей глотку до самого позвоночника?
Лэнгдон почти шепчет, его идеально-красивое, бесчувственное лицо б_л_и_з_к_о, так близко, что Мэллори сама себе напоминает гипнотизируемую змею, так ей хочется податься вперед, нырнуть в ледяной взгляд, пробирающий до самого нутра. Это мысль неверная, неправильная, и она призывает всё светлое и доброе внутри себя, чтобы справиться с вязкой тьмой, в которую её утягивает, будто в болото.
Лэнгдон прав, чертовски прав — ей бы хотелось видеть, как чертова Коко Сент-Пьер Вандербильт захлебывается собственной кровью, как отключается её и без того слабо работающий мозг. Коко просто как кость в горле! А что-то в Мэллори спорит: разве Коко виновата, что она не может себе даже шнурки завязать и дверь открыть? Она совершенно ни на что не способна, но разве это — её вина?
— …но совсем беспомощна, — заканчивает Мэллори. — Я ей нужна.
Почему она так откровенна с этим человеком? Потому, что он пригрозил, что, если она солжет, то умрет прямо здесь? А разве она и так не умрет, рано или поздно — от голода ли, от чужой ли руки?
Вряд ли ей будет место в Святилище, и горло Мэллори сдавливает от слез. Она хочет жить, но, кажется, лучше бы она тогда, перед самым взрывом, отправилась домой. По крайней мере, это случилось бы быстро, а не вот так — медленно, прислуживаясь Лиловым, поедая остатки непонятной, безвкусной трапезы и ожидая, когда в закромах блокпоста закончатся припасы.
— Признай, кто ты есть.
Он присаживается на корточки, Лэнгдон нарушает её личное пространство сильнее, чем его нарушает Коко — к ней Мэллори хотя бы привыкла. Лэнгдон вторгается в него бесцеремонно, будто для него не существует никаких границ, и, боже, зачем? Зачем?
— Мне нужны те, кто не просто вкусит запретный плод, но срубит чертово дерево и пустит на дрова…
Мэллори цепенеет — ей страшно и хочется убежать, но что-то в её душе, прежде незнакомое, зовет остаться. Прикосновения прохладных ладоней пугают и завораживают, наводят морок и пробуждают желания: крови, смерти, боли. Чужой боли.
В Мэллори борется тьма, ростки которой зародились в ней за последние годы, и всё доброе и чистое, что было в ней всегда, и она больше не может, её раздирает на части, а голос Лэнгдона набатом отдается в голове — он обманчиво-мягкий, но сколько силы скрыто за этим спокойствием, она не представляет.
— Я хочу уйти.
— Ты боишься себя. Боишься признать, кто ты есть.
А разве она знает? Разве понимает? Слезы всё-таки обжигают щеки.
— Я не знаю, кто я такая.
— Почему же? — Лэнгдон склоняет голову набок.
Мэллори вспоминает, как что-то внутри скребется и ищет, как проявить себя, и, может быть, этот кто-то заставляет её видеть странные сны и до чертиков бояться Майкла Лэнгдона, хотя он — просто человек, кто же ещё, как же иначе? Этот кто-то сигналит ей об опасности, но что-то иное, похожее на змеиный шепот, увещевает: расскажи ему, расскажи, он поймет тебя, он тебя не осудит.
Шепот змея в Райском саду, но разве женщины не были всегда слабыми существами? Что же ей делать?
Если она не ответит, Лэнгдон почувствует, что она что-то скрывает, и кто знает, что он сделает тогда?
— Иногда я чувствую, что в моей душе кто-то погребен и пытается прорваться наружу.
— Кто же? — Тихий голос становится уж слишком вкрадчивым, падает почти до шепота. Он пробирается в сознание, пытается завладеть им, отыскать ответы, и снова Мэллори чудится, будто её прощупывают, изучают… читают.
Ей нужно уходить, сейчас же, пока эта обманчиво-мягкая тьма не превратится во что-то более страшное. Лэнгдон ищет ответы, но что будет, если он их найдет? Есть ли ответы у самой Мэллори? Он задает вопросы, которые приходят в голову и ей самой.
— Не знаю, — Мэллори едва сдерживает растущую внутри панику. — Мне нужно идти.
Лэнгдон хватает её за руку, сжимает запястье, и это прикосновение и близко не такое осторожное, как легкое касание пальцев к щеке.
— Не бойся, Мэллори. Я предлагаю тебе шанс жить, — он повышает голос, и в его тоне столько угрозы, что страх, разрастающийся ядовитым плющом внутри, внезапно встает на её сторону и дает Мэллори силы сопротивляться опасности, которая наконец-то проявила себя.
— Я сказала, отпусти меня! — кричит она, и Майкл отшатывается, падает на пол. Мэллори не ожидает такой реакции, она просто… испугалась, просто дала волю своему ужасу, вылившемуся в вопль.
Мебель с грохотом сдвигается с места, свет гаснет, и перепуганное лицо Лэнгдона стоит всего на свете.
В следующий миг он оборачивается чем-то жутким, бледным, почти как смерть, и кожа его испещрена мелкими алеющими шрамами, а глаза — черные, как бездна. Сила, копошащаяся внутри Мэллори и не находящая выхода, хлещет в ответ, почти против её воли («Выжить, выжить, выжить!» — сигнализирует паникующее сознание, а подсознание защищается, как может). Огонь оранжевым маревом вырывается из камина и так же резко успокаивается, и Лэнгдон снова становится самим собой. Впервые за всё время, что он проводит в блокпосте, он выглядит изумленным, даже шокированным.
Холодные глаза широко распахиваются.
— Кто ты такая?
Если бы Мэллори знала. Внутри неё — пружина, готовая в любой момент распрямиться и как следует ударить. Возможно, её саму.
— Я не знаю. Кто ты такой?
А затем она убегает. Потому, что она — всё ещё Мэллори, а не всесильное существо, и ей страшно. Уже потом, лежа в кровати и слушая храп ближайшей соседки, она думает: Майклу Лэнгдону не чужды эмоции, он просто умеет держать их в узде, тогда как здесь они все — комок нервов, который можно задеть и получить большой бада-бум. Её разум говорит, что никакого огня не было, что она просто сошла с ума здесь от такой хреновой, к черту, жизни, и мысль эта кажется более правдивой, чем что-либо другое.
Да и повторить трюк с огнем у неё больше не получается.
Коко продолжает издеваться над ней, и думать, что Сент-Пьер Вандербильт просто беспомощна и беззащитна уже не получается. Словно Змий в Эдеме, Лэнгдон заронил в Мэллори мысль, что мир стал бы лучше без Коко… и без таких, как Галлант с его самодовольством и необходимостью всеобщей любви. И без таких, как Дайана Стивенс — она уверена, что мир создан для того, чтобы вращаться вокруг неё. А бабушка мистера Галланта, на днях помершая, была готова собственного внука потопить, чтобы получить «золотой билет» в Святилище.
Мэллори от них тошнит. Они напоминают змей, свивающихся в клубок, от скуки готовых перекусать друг друга или пожрать друг друга, когда закончится пропитание. Причем, возможно, в прямом смысле. Мэллори почти верит, что в том супе полтора года назад сварили несчастного Стю.
Змеи в крайне сомнительном Раю…
Но её ли это были мысли, или яд Лэнгдона проник в её сознание, и теперь для неё нет спасения? Мэллори пытается забыться в работе, но получается плохо. Хуже некуда получается. Коко и остальные бесят пуще прежнего. А Лэнгдон продолжает ей сниться, но теперь ядерных взрывов нет и в помине. Он стоит на коленях, обнаженный; кровь струится по его рукам, стекает на пол, и ладони Майкла рисуют пентаграмму, покуда он бормочет призывы, и глаза его полыхают древним пламенем. Он размазывает по бледной коже собственную кровь, взывает:
— Отец! Открой мне глаза!
И, когда его взгляд темнеет, он хрипло шепчет:
— Ave Satanas.
И смотрит, будто видит её, наблюдающую за ритуалом, оцепеневшую за пределами пентаграммы. Змеи расползаются по комнате, подбираются к её ногам. Лэнгдон склоняет набок голову.
— Здравствуй, Мэллори.
За ребрами у неё горит, огнём печет, ибо в слабой человеческой душе добро и зло обречены бороться до победного финала. Мэллори дрожит, обхватывая себя руками, и вдруг понимает, что не спит. Она и вправду стоит посреди спальни Майкла Лэнгдона, в своей грубой ночной рубашке, и волосы, свободные от дурацкого пучка, рассыпались по плечам. Змеи вьются вокруг её ног. Запах крови щекочет ноздри.
— Они признали тебя, — усмехается Лэнгдон. — В каждом из нас есть тьма. И в тебе, и во мне. И в каждом, кто умирает от скуки в гостиной этого бункера. Все мы носим в себе зло, будто ребенка.
Змея обвивается вокруг лодыжки Мэллори скользким телом. Хочется бежать, но змея сжимает кольца, заковывая в своеобразные кандалы. Лэнгдон поднимается — хищник, как он есть, даже не скрывающий своей силы, и она заполняет комнату, душит, душит, душит…
— Кто ты? — Мэллори сглатывает, чужая липкая тьма касается кожи, а потом Лэнгдон кладет ладонь ей на щеку.
— Ты знаешь сама.
Тьма всегда привлекательна: она легко дает и легко забирает, и забирает она всегда больше, нежели отдает. Всё разумное-доброе-вечное в Мэллори заходится криком, скребется и рвется наружу, но пламя свечей, как она ни старается, даже не дрожит. Лэнгдон побеждает с разгромным счетом, взывая к боли и ненависти, глубоко похороненной в душе Мэллори, и эта бездна отзывается, урчит от его прикосновений, будто котенок.
«Отпусти меня», — хочет сказать Мэллори, но здесь и сейчас она в чужой власти, и что-то, прежде пытавшееся пробиться наружу, теперь беспомощно перед Лэнгдоном. Она хватает ртом воздух.
— Разве человечество не заслужило очищения? — Майкл ищет и находит слабое место в Мэллори: проработав последние несколько лет с такими, как Коко, она порой, устав от чужих капризов и тупости, мечтала, чтобы все идиоты с лица земли исчезли к чертям. Она гнала от себя эти мысли, но никуда от них было не деться, они звучали песней искушения, и, кажется, песня эта превратилась сейчас почти в арию — так громко бьется она в ушах. — Разве ты сама об этом не думала?
— Я видела твое истинное лицо…
— Может быть, — Лэнгдон проводит большим пальцем по её губам, и Мэллори ощущает солоноватый вкус крови. — А может быть, и нет. В мире нет однозначности. Как ты можешь ручаться, что я есть то, что ты видела?
Мэллори уже ни за что не может ручаться. Змея, обвившаяся вокруг её лодыжки, ослабляет хватку. От Лэнгдона пахнет кровью, опасностью и чем-то странно-сладким, будто под личиной хищника где-то скрывается рано повзрослевший ребенок.