Экспонаты не претендовали на музейную ценность, скорее всего, Теодор Бремер собрал здесь памятные подарки от коллег и приятелей. Внимание привлекал разве что череп с клыкастой пастью, похожий на собачий, но объемная черепная коробка однозначно указывала на псеглавца – жителя степей Ютерры. Ноланд потрогал желтоватую кость и продолжил осмотр комнаты.
Едва он открыл крышку сундука, как ощутил знакомый аромат: бодрые ноты гвоздики, бергамота, мускуса и что-то более сладкое, напоминающее цветущий луг летним полднем. "Добротный баргенский парфюм, – говорил отец, – хотя луарские снобы считают его банальным". Здесь оказался склад одежды и походного снаряжения: куртки, плащи, несколько пар сапог с металлическими набойками, охотничьи штаны из парусины, сумки с наплечным ремнем, рюкзаки, одеяла. Ноланд повертел в руках новенький пробковый шлем. За сундуком он заметил сборную палатку из брезента.
Второй сундук был поменьше, в нем нашлось несколько компасов, две подзорные трубы, полевой комплект археологических инструментов в кожаном свертке и упаковка спичек. На дне лежала стопка карт различных регионов Сандарума и Ютерры. Рядом с флаконом "Вечного странника" обнаружился револьвер с набором для чистки и двумя пачками патронов.
Ноланд взял револьвер и очарованно ахнул. Сегодня он уже видел пистолет в руках у полицейского, но каким убогим казался теперь тот казенный кусок металла в сравнении с этим произведением искусства. Отделанная костью рукоятка покрыта неведомыми символами, словно эфес зачарованного меча. Казалось, письмена торжественно напевают строки эпических песен, а падшие герои древности наблюдают за тем, кто удостоен взять легендарное оружие. Длинный ствол тускло мерцает в слабом свете каменных светильников, будто полированный клинок, – и вот в руке Ноланда настоящий меч Третьей эпохи, тех времен, когда рождались первые легенды. Вместе с тем устройство револьвера было современным, и выглядел он как новый. Ноланд покачал головой и бережно положил оружие на место.
При слабом свете настольной лампы Ноланд едва заметил еще один сундучок, втиснутый в самый угол комнаты. Он поднял крышку и раскрыл рот. Внутри теснились ровные столбики золотых монет – по меньшей мере полторы сотни гульденов. Таких денег не то что на выплату кредитов, на открытие собственного банка хватит! Ноланд дотронулся до рельефной чеканки. Быть может, подумал он, "Товары Бремера" с самого своего основания были убыточны и фирма существовала только для отвода глаз?
От увиденного кружилась голова. Недавние проблемы с долгами и университетом умалились до комариных размеров. Найденных денег хватило бы на роскошную жизнь до старости, но для отца величина капитала ничего не значила в сравнении с величием нового исследования. Судя по всему, деньги не могли решить поставленных задач, и он брал золото из сундучка только на необходимые расходы.
Наконец Ноланд перешел к таинственному механизму у дальней стены. Он представлял собой изготовленный из золотистой бронзы кубический ящик с человеческий рост. Решетчатые стенки просвечивали, но в скупом свете настольной лампы содержимое не угадывалось. Вместо одной из стенок было выгнутое наружу стекло, пересеченное металлическими полосами. Ноланд приблизился к механизму вплотную и увидел раздвижную дверь. Створки поддались с мягким шуршанием.
Внутри оказалось кожаное кресло и придвинутая к нему столешница, похожая из-за обилия кнопок на пианино. Сбоку виднелось несколько рычагов с круглыми набалдашниками. На приборной панели лежал пожелтевший листок бумаги, Ноланд с радостью увидел почерк отца:
Ноланд, ты добрался до первой стоянки! Бери здесь все необходимое для долгого путешествия налегке и отправляйся в путь. Перед тобой григотропос, он позволяет быстро покрывать колоссальные расстояния. Не пытайся разбираться самостоятельно, следуй инструкции.
Перед стартом необходимо задать направление, но имей в виду, что большинство дорог уничтожены и неверный выбор приведет к крушению, поэтому используй путь, который я тебе указал. Удачи!
П.С. Возьми револьвер и владей им с честью. Я бы назвал это подарком, но не имею права его дарить.
Далее отец нарисовал, какие кнопки в какой последовательности следует нажимать. В центре приборной панели был циферблат диаметром с тарелку. Ноланд различил буквы сторон света и градусные деления. Внешняя ось вращалась с шагом в сорок пять градусов, вместе с ней передвигалась красная треугольная отметка. Судя по инструкции, с помощью нее нужно задавать направление движения.
Ноланд обнаружил, что даже не пытается думать над загадкой. Он знал ответ, словно кусочки мозаики уже сложились в голове сами собой. Ноланд достал из кармана пиджака оставленные Теодором медные часы и настроил григотропос согласно часовой стрелке на юго-запад. Со временем ты все поймешь, писал отец. Конечно, остановившиеся на "семь тридцать" часы указывали направление.
После этого Ноланд сменил туфли на ботинки, выбрал походный плащ с непромокаемым капюшоном и снарядился в дорогу. Все уместилось в один нетяжелый рюкзак. Палатку решил не брать, рассудив, что дюжина гульденов сможет восполнить любые упущения. Револьверная портупея непривычно облегала торс, но придавала уверенности.
Устроившись на жестком кожаном сиденье, он едва дыша сдвинул пусковой рычаг. Кабина вздрогнула и стала опускаться под землю. Через секунду комната осталась вверху. Над лобовым стеклом включился тусклый фонарь. Ноланд очутился на перекрестке тоннелей, скрытых подземной тьмой. Осмотреться как следует освещение не позволяло.
Сверху что-то лязгнуло, кабина повернулась вокруг оси и двинулась вперед. Скорость нарастала. Вскоре свистящий гул дал Ноланду понять, что он движется быстрее поезда. О пункте назначения и длительности поездки оставалось лишь догадываться. Вспыхнула тревожная мысль – почему он задал направление именно по часовой стрелке, а не по минутной?
Кабина начала вибрировать. Ноланд надеялся, что причиной тому скорость, а не поломка путей. "Приключения начинаются", – прошептал он и зажмурился. Пальцы до судорог впились в подлокотники.
Глава 5. Последнее дело Ржавого
Месяцем ранее случилось событие, которое впоследствии сыграло в судьбе Ноланда и его друзей немаловажную роль, но еще больше оно отразилось на жизни человека, известного в узких кругах под кличкой Ржавый.
Некоторые кафе обладают особой темной атмосферой. Не мрачной и грязной, какая бывает в дешевых кабаках, экономящих не только на электрическом, но даже газовом освещении, и заставляющих клиентов дышать угарным газом и копотью сальных свечей, а именно темной, как тень под гобеленами на стенах старинного замка, как темнота закрытого сундука или дальней полки книжного шкафа, куда не попадает свет ламп. В такой темноте всегда что-то скрывается: хорошее или плохое, красивое или уродливое, но до поры до времени оно скрыто от солнечного света и любопытствующих взглядов обывателей. Только немногие знают о спрятанном в тени и отнюдь не собираются делиться своими тайнами. В такие заведения не заглядывают случайные прохожие, в проходах не толпятся праздные компании навеселе. Сюда приходят обсудить личные дела без свидетелей.
Кафе "Горгулья" именно такое. Лампы горят только у барной стойки над дверью на кухню, свечи на столах посетители зажигают по желанию и очень редко. Входная дверь с осмотрительно смазанными петлями никогда не скрипит, и тем более над ней нет колокольчика – приходящие и уходящие не жаждут внимания. Небольшие квадратные столики стоят друг от друга на почтительном расстоянии, чтобы не только шепот, но даже сказанные вполголоса слова не достигли чужого уха. Меланхоличный музыкант, сидящий поодаль от барной стойки, растворяет тихие разговоры спокойными аккордами гитары.
Ржавый пил кофе с хаммадским лукумом и поглядывал на дверь. Лысую голову скрывал капюшон, пришитый к коричневой кожаной куртке специально для подобных визитов. Персонал "Горгульи", конечно, знал его в лицо, но один шаг в полумрак, и Ржавый становился неотличим от прочих посетителей, а для обывателей и вовсе сливался с тенью. Походную сумку он держал на коленях, пропустив лямку через ногу так, чтобы никто не смог внезапно выхватить сумку и убежать. Слишком ценный груз, чтобы рисковать хоть капельку.
Сквозняк сидел рядом и грыз ногти. Бледный и астеничного телосложения, с длинными светлыми волосами, похожий на молодого юношу – никто не стал бы воспринимать его всерьез, тем более услышав его писклявый, похожий на звук скрипки, голос. И пусть. Ржавый знал цену непревзойденному форточнику, бывшему акробату знаменитого на всю Иктонскую унию цирка "Стрижи и ласточки". Кроме Сквозняка он доверял только Капкану, их угрюмому взломщику, но тот был сейчас далеко. С этим делом можно было бы справиться даже в одиночку, не обязательно собираться всей компанией.
Это Ржавого и настораживало. Задание оказалось простым, а вознаграждение чрезвычайно высоким: в пересчете на золото – сорок дукатов, причем половину им заплатили сразу же. Только и всего – проникнуть в дом профессора, найти и выкрасть обрывки старой книжки и перевод, которым занимался этот ученый. Хозяин уехал в отпуск или командировку, в кабинете царил порядок, книги и рукописи занесены в домашнюю картотеку, – приходи да бери средь бела дня все что нужно! Ржавый не разбирался в древностях и затруднялся оценить украденную книгу, однако подозревал, что стоит она куда больше их вознаграждения.
Любая другая банда прикарманила бы аванс, а книгу продала бы на черном рынке втридорога. Но только не компашка Ржавого. Заказчик не выглядел болваном, и явно обратился к профессионалам не случайно. Никогда Ржавый не подводил и не обманывал клиента. Завидная деловая репутация позволяла ему не только получать по-настоящему крупные заказы (в том числе от пресвитеров Культа баалов и государственных чиновников) но и оставаться в живых после их выполнения.
А еще Ржавый выживал благодаря чуйке, как он называл интуицию. И прямо сейчас, с последним глотком горячего кофе он ощутил в животе холод, как будто на него плюхнулась крупная жаба. Неприятный озноб пробежал по спине. Что-то пошло не так, жди беды. Ржавый посмотрел на грызущего ногти компаньона. А вдруг, увидев нервозность Сквозняка, барон Адалард Кай усомнится в их надежности и решит избавиться от сообщников? Кто нанял профессиональных воров, тот может нанять и профессиональных убийц.
– Тебе лучше уйти, – сказал Ржавый.
– С чего бы? – спросил Сквозняк тонким, как комариный писк, голосом.
– Чуйка.
– Думаешь, будут проблемы?
– Не уверен, но хочу перестраховаться.
– А может, просто стареешь? Говорят, пятьдесят лет – бздишь как дед.
Ржавый усмехнулся.
– Да, говорят, а потом зубы по полу собирают. Вали уже!
Сквозняк коротко кивнул и ушел, похлопав сообщника по плечу. Стало немного спокойнее. По правде, вряд ли кто из приличных наемников возьмется вредить их компашке. Во-первых, все-таки свои, во-вторых, себе дороже связываться. А мелкая сволочь и отмороженные мордовороты их даже найти-то не смогут. И все-таки предчувствие было неприятным.
Барон пришел в условленное время с точностью до минуты. В багровом сюртуке при цилиндре, в руке трость с обсидиановым набалдашником, поверх замшевых перчаток несколько золотых перстней. Выбритый подбородок, твердые, словно вырезанные из тиса губы, взгляд тяжелый, как будто на тебя смотрит свинцовый слиток. Адалард Кай сел напротив, на лице появилась уродливая улыбка, при которой уголки губ изгибаются не вверх, а вниз, и от носа к ним прочерчиваются резкие складки. Улыбка презрительного человека. Донесся аромат дорогих луарских духов. Ржавый подавил желание сплюнуть.
– Полагаю, трудностей не возникло?
– Никаких проблем, – Ржавый достал сверток с книгой и положил ее перед бароном.
Адалард чиркнул спичкой, зажег свечи в канделябре, чтобы рассмотреть реликвию. Десяток минут он рассматривал ветхие страницы, пальцы в замшевых перчатках бережно листали перевод. Погрузившись в чтение, он как будто забыл про Ржавого. Затем спросил:
– Вы читали?
– До тех пор, пока не понял, что нашел именно дневник Тидира.
– Это понятно. Потом вы прочли перевод? – обычно бесстрастный голос барона стал напряженным, как будто книга превзошла его ожидания.
– Нет.
– Почему же?
– Я не искушен в археологических, гм, полезных ископаемых. В переводе сплошные термины, сноски, циркумфлексы всякие, не по мне это.
Адалард Кай смерил Ржавого взглядом, словно взвешивая в уме, насколько старый вор глуп, а насколько хитер.
– Вы сделали копию записей?
– Зачем же?
– Отвечайте на вопрос: да или нет? – барон, казалось, ревновал, как будто поручил Ржавому не книгу принести, а сопроводить любимую женщину, и теперь допытывался, не случилось ли в дороге чего интимного. Это позабавило Ржавого и одновременно насторожило: как сказал поэт, искры ревности приводят к пожару.
– Не давите на меня.
Адалард пренебрежительно хмыкнул и промолчал.
– Никто не копировал текст. Мы работаем честно.
Барон некоторое время пристально смотрел на Ржавого, затем вернулся к чтению, снова надолго. Оранжевое пламя свечей освещало сосредоточенное лицо, черные брови хмурились. Наконец, барон убрал книгу к себе и взамен положил на стол мешочек с монетами. Попрощавшись и больше ничего не говоря, Адалард ушел. Величественная поступь не скрыла от Ржавого спешку и затаенный восторг.
Вечером того же дня, встретившись в одной из неприметных гостиниц около вокзала, они со Сквозняком разделили деньги. Ржавый – основатель и главарь их славной компашки, но любую прибыль он всегда делил на равные доли вне зависимости от заслуг каждого. Деньги нужны всем, проблемы не нужны никому. Таково одно из правил выработанного за годы совместной работы устава: все в одной лодке, деньги и проблемы делятся поровну.
Сквозняк как всегда после крупного дела собрался за Яблочный пролив на острова к родственникам. Хороший парень, заботливый, привезет им подарки и закатит пир. Правда, те до сих пор считают, что он акробат в цирке. Поезд до ближайшего портового города отходил сегодня же ночью, и, крепко пожав друг другу руки, они простились. До нового дела.
Хорошенько выбритый и в новом костюме, Ржавый прежде всего завернул в переулок, где члены гильдии садовников торговали цветами, и выбрал букет из семи лилий. На фоне навязчивого смога большого города аромат цветов приятно освежал и успокаивал. Миновав дворы, Ржавый вышел на тротуар центральной улицы.
Начинался теплый майский вечер. Муниципальные служащие в синих фуражках зажигали газовые фонари, в дренажных канавах вдоль дорог стрекотали сверчки, людей на улице стало меньше, теперь они не спешили по делам, а наслаждались окончанием буднего дня. Даже возницы перестали подгонять лошадей, и колеса кебов и карет перестали тарабанить по брусчатке. Вместо деловых костюмов и рабочих комбинезонов появились вечерние фраки и пышные платья, мужчины щеголяли дорогими тростями, дамы обмахивались веерами. Парочки и компании расходились по театрам, операм и балетам, кто-то предвкушал танцы на светском балу, кого-то ждала трубка и бокал бренди в джентльменском клубе.
Среди людей Ржавый безошибочно примечал баалистов, даже если при них не было инсигнии – галстука, ленты или кулона соответствующего цвета. Министранты и, особенно, фламины Золотого баала отличались наиболее изысканными одеждами из шелка и бархата, крупными золотыми украшениями, в большинстве то были мужчины, а среди женщин чаще встречались почитательницы Голубого баала, их изящные платья и чарующий макияж буквально сворачивали шею, вынуждая оглядываться и дивиться красоте. Веер в их руках становился не средством от жары, а опахалом, несущим ароматы нежных духов. Ржавому нравились баалисты. Богатых мужчин он обворовывал, а с красивыми женщинами спал. Правда, зачастую служительницы Голубого баала предпочитали единомышленников: золотых богатеев или сильных и мужественных последователей Красного баала. Но не сегодня!
Вечер стал бы совершенно прекрасным, если б холодная жаба слезла с живота, но дурное предчувствие так и не пропало. Именно поэтому Ржавый взял с собой нож. Барон настораживал тем, что не был понятен, как, например, баалисты. Он был богат, силен волей и телом, по-мужски красив, но явно не состоял в Культе баалов. И вместе с тем Адалард Кай не походил на провинциального барона, коротающего дни за охотой в своем лесу. Зачем ему древняя книга? Вряд ли для частного музея – с ворованными экспонатами добра не наживешь.