Вошла возмущенная мать.
– Что это?! – рявкнула Настя.
Мать посерела лицом:
– Как ты смеешь?
– Смею! Ты как смела?! Врунья! – она встала и нависла над матерью.
– Разве я врала? – мать прислонилась к косяку. – Он был всем. Всем! И ушел!
– Умер, мама. Он – умер! – Настя сунула свидетельство в ее руки.
– Думаешь, есть разница? – мать скомкала бумагу и бросила под ноги.
– Думаю – есть!
Настя закрылась в своей комнате, не вышла к ужину и на робкий стук в дверь не отвечала.
Утро она встретила невыспавшейся, но решительной. Оделась в рабочее, выудила из комода гребень и вышла в сад. Мать сидела с каменным лицом. Настя положила гребень на стол перед ней. Мать ожила:
– Красивый, да? Зачем ты его прятала? Я могу подарить.
– Нет, мама, это твое.
И замолчали – только шмели гудели над цветами.
Настя первая решилась:
– Матвей предлагает съехаться…
Мать потянулась за гребнем и принялась расчесывать длинные пряди. Ничего не произошло. Время не подчинилось.
– … я думаю, это правильно. Ты не волнуйся, я буду приезжать.
Мать молчала, поджав губы.
Настя налила кофе. Поднесла кружку к губам и тут же отдернула удивленно – обожглась. Мать взглянула неодобрительно.
– Ладно, мама, мне пора. Вечером обсудим.
Настя прошла мимо куста, сплошь покрытого розовеющими бутонами, и шагнула за калитку.
Липы шелестели, небо блестело синевой, галдели птицы.
– Полетаем! – шепнула им Настя.
И полетела.
Анфиса Музыка
Плач
Зеркальный шкаф-купе расширяет пространство. Было б что расширять – студия всего-то двадцать шесть квадратов. "Зато какой большой балкон!" – говорит хозяйка. Ну как большой – стандартный, как любой другой в этом доме. Скажете тоже, тётя.
В первую же ночь будит плач – грудной, надрывный. Острый. Режет со всех сторон. Черт-те что, слышу – и сама плакать начинаю. Вот, поди, разберись – где так страдают?
Может, сверху кто?
Может, снизу?
Слышимость тут, конечно, ого-го, вдруг это аж в соседнем подъезде?
Жалко, конечно, вдруг надо помочь.
Хотя как? Люди здесь не здороваются – за солью не ходят, дружбы не ищут, в лифте при встрече глаза опускают. Даже неудобно за все свои неловкие "здрасти" – слетит с языка на автомате, а тебе в ответ кивают с перекошенным лицом, будто ругательство услышали.
Да и народу столько – каждый день встречаешь новое лицо, и ни одного знакомого.
И только ночной вой стабильно узнаваемый.
Вторая, третья ночь, четвёртая и пятая.
Неделя.
Кто же плачет? Ребёнок? Родитель?
Фиг разберёшь.
Лифт гудит и не спешит закрываться, впуская внутрь жалобные вопли.
Висят объявления про выгул собак и выговор засранцам, оставившим мусор на пролете, так может повесить бумажку с предложением о помощи? Подать сигнал, оставить ниточку…
Конец ознакомительного фрагмента.