Боец Лавренко размышлял о возвращении в пехоту. Тут главное, чтоб приличный батальон попался, с остальным разберемся. Автомат жалко, проверенный был, теперь определенно потерялся. Группа будет возвращаться, кажется, ценного Бэлашэ будут в самую Москву конвоировать. Понятно, отдельным рядовым в глубоком тылу делать нечего, им дорога в иную сторону. Но хороший и полезный опыт был получен: и на самолете все-таки полетал, и на катере. Вот только комары, этих могло бы быть и поменьше…
Тимофей осторожно потрогал щеку – отек от укусов уже спадал. Переживем. Боец Лавренко взял еще кусок рыбы.
Из дома вышел старший лейтенант Земляков, судорожно потянулся – сверкнул разошедшимся под мышкой швом гимнастерки.
– Скиньте на минуту, я зашью, – предложил Тимофей.
– Сойдет – так прохладнее и все равно не видно. Рыба-то еще осталась?
Земляков сел на ступеньку рядом, выбрал кусок рыбы:
– Надо же, свежая какая, так и тает. Значит так, товарищ Лавренко. Выдвигаемся мы с тобой в Одессу, переправим ценную задницу твоего пленника. Как ты насчет еще одной морской прогулки?
– Понял. Вообще я хотел в 384‑й отдельный батальон проситься – все ж уже знакомые бойцы – но раз надо, так надо.
Земляков хмыкнул:
– Не, с морпехами вряд ли выйдет. Разве что будешь настаивать, оно и понятно – романтика тельников и зычной «полундры» многих влечет. Но вообще тебя хотели при группе оставить. Возражение есть?
– Нет возражений, товарищ старший лейтенант. Просто думал, вы же туда, – растерянный Тимофей махнул в сторону востока.
– Это верно. Мы туда-сюда, вечные штабные шныряния. Но сержант Торчок остается курировать южный фланг фронтов, ему нужны надежные кадры. Завершим дела, отправим тебя на краткосрочные курсы, и вольешься в штат группы.
– Понял.
– Отлично, – Земляков дожевал рыбу и принялся озираться.
Тимофей протянул тряпицу для рук и кувшин с яблочным компотом.
– Незаменимый ты человек, Тима, – сообщил старший лейтенант, вытирая пальцы. – Моя наставница тебя бы оценила. Ну, ничего, может еще сведет судьба. Сейчас приводим себя в порядок, прощаемся с начальством и в порт!
С подготовкой, как это частенько случается в армии, подзатянулось. Начальство забрало документы и ушло в штаб, Тимофей готовил себя и майора к отправке – пленному пришлось колени на бриджах застирывать, сам-то Бэлашэ… не под те задачи воспитывался, руки из одного места. Но признательный майор развлекал рассказом о дунайской гидрографии и мостах – было довольно интересно.
Чистые и почти подсохшие сидели в саду, когда вернулось начальство. Довольный Земляков обогатился новым «сидором», остальные командиры сурово хмурились.
– Что ж, товарищ Лавренко! Пришло время расставаться, возвращайте временно вверенное оружие, – приказал майор Коваленко.
Тимофей без особой грусти снял с ремня кобуру, передал и заверил:
– Почистил, магазины полные.
– Даже не сомневались – кивнул майор. – Давай сюда, Юра.
Нерода, улыбнувшись, передал черную кобуру. Командир группы открыл, вынул немецкий пистолет:
– Своей властью правильно и полноценно наградить мы тебя, Тимофей, не можем – не имеем полномочий раздавать государственные награды. Но наградить полезной боевой вещью в наших силах. Вот – «вальтер» Р-38, ствол вполне надежный, не хуже «парабеллума».
На «щечке» пистолета блестела серебряная пластинка, было заметно, что гравировали и крепили наскоро, но написали красиво, с завитушками: «Тов. Лавренко за отвагу от 384-го ОНБМП и СМЕРШ(К)».
Тимофей кинул ладонь к пилотке – постарался, чтобы вышло четко, как у старшего лейтенанта Землякова получается – и поблагодарил как положено.
Майор глянул на переводчика:
– Вот что за характерная и узнаваемо-аристократическая манера отдавать честь прививается всему личному составу?
– Инстинктивная традиция, – хитро оправдался Земляков.
Старшие офицеры остались, а вновь принявший командование группой старший лейтенант Земляков и Тимофей с подконвойным выдвинулись в сторону порта. Майор Бэлашэ нес доверенный командиром нетяжелый «сидор», плечо рядового Лавренко отягощал ППС – вручил Нерода, наказав «даже в сортир с ним ходить, а то опять в плавни утянет».
– Вот он, наш красавец, ждет! – обрадовался Земляков, видя у шаткого причала полуглиссер.
Но оказалось, что полуглиссер другой, а группе предстоит идти в Одессу на попутном большом катере.
Донеслись до Одессы быстро, но двигатели ревели так, что разговаривать невозможно. Общались знаками. В вещмешке у Землякова оказались новенькие тельняшки. Бойцы обновили белье – это было кстати. Вот ведь удивительное дело – всю ночь в плавнях Тимофей усиленно полоскался, размок весь, а все равно чешется, что б им…
Заодно зашили командиру гимнастерку. Старший лейтенант сам порывался рукодельничать, но талантов к германским диалектам у него имелось побольше, чем к ремонту полевой формы. Тимофей прошил ровно, не хуже, чем машинкой.
Несся катер-«мошка» по ровному морю, воздух был чист, казалось, и война вот-вот кончится.
– Будет время в Одессе, выкупаемся, – кричал Земляков. – Мне про Дачу Ковалевского как-то рассказывали. Чудесный пляж и поэтичные виды на монастырь! Некоторым очень помнилось, может, и нам понравится.
Пока сдавали Бэлашэ для этапирования в Москву, переводчик неспешно побеседовал с ценным пленным, уточняя технические детали и остальное сугубо секретное. Тимофей разведал насчет питания. Кормили в управлении контрразведки неплохо, с этим проблем не имелось, правильно там организовано.
Только избавились от надоевшего румына, как во двор вкатил «додж» с тыловой частью группы и из машины вывалился сосредоточенный сержант Торчок. Вот четко связь и координация работает – всегда бы так.
Вечер выдался теплым, вовсю сопел в кабине спящий без задних ног Андрюха. Остальные сходили вниз на пляж и искупались. Вода была прохладной, но в самый раз. Как выяснилось, Павло Захарович плавать не умел, за что подвергся критике командования. Потом сидели на обломке чего-то военно-морского, разглядывали знаменитый прибрежный монастырь, и старший лейтенант Земляков изложил план тыловой операции. Вот тут бойцу Лавренко стало не по себе.
– Воевать нужно с надежным тылом, – категорично припечатал Земляков. – Завершим, сразу направишься на курсы специализированного младшего комсостава. Будет операция, тебя сдернем или успеешь доучиться, там уж как выйдет. Но сначала завернем в твои Плешки. Меня начальство специально направило проконтролировать. И даже не вертись!
– Отож верно – не вертись! – подтвердил Торчок, у которого никакого семейного тыла не имелось, что пожилому сержанту и не особо мешало.
Но Тимофей знал, что верно приказано. Надо убедиться. Или так, или этак. Почти полгода прошло: уже или убило бы, или позабылось то былое. Другая же жизнь. Но если жжет, как и прежде…
– Не боись, разрулится, – заверил старший лейтенант. – Если что, поможем отбиться. Фугасу пистоль покажем, или еще чего, не менее грозное.
Подошел береговой патруль, ему показали удостоверения и намекнули насчет «проводящегося следственного действия».
Обсудили некоторые детали, глотнули вина, припасенного Торчком – совершенно не разбирался в хорошем вине сержант, но Тимофей вкуса сейчас ино не чувствовал. Волнение, как не отгоняй, все равно накатывало. Может, оттого и заснул мигом, как только в машину завалился.
Проснулся Тимофей на ходу, ехали уже, должно быть долго. Сослуживцы негромко беседовали.
…– Ну, в тяжести она и в тяжести, это обычное дело, – рассуждал, крутя «баранку» Андрюха. – Время военное, случается. Не идти же им было в румынскую комендатуру или что там за администрация, да отношения регистрировать? Такой брак все равно не считается!
– Мне бы твою чудную легкость мысли, я бы по заданиям без самолета летал, – проворчал Земляков. – Молчи уж, чудило!
– А вот что я неправильно сказал, товарищ старший лейтенант?! – возмутился неисправимый шофер.
– Да не в «залете» дело, не в родителях, и уж точно не в румынах, – фыркнул Земляков. – Есть два человека и им нужна уверенность в друг друге. Полная и абсолютная уверенность. Это ответственный момент. Я вот со своей девушкой тоже далеко не сразу принял бесповоротное решение. Но мне вовремя подсказали способ: открывай записную книжку и классифицируй – тут Маша, Вера, Анжелика а тут просто – «Моя». Есть такая однозначность? В принципе, приходит нужный момент и это осознаешь мгновенно и наглядно.
– Сержантка, небось, так классифицировать учила? – предположил всезнающий Павло Захарович.
– Это значения не имеет. Каждый разумный человек до понимания и своим умом дойдет. Хотя иногда и поплутает, – проворчал Земляков. – У меня, может, довольно пухлая записная книжка была.
– Да понятно, вы человек образованный, столичный, – заметил Андрюха и его снова пихнули в шею.
– Трепло ты неисправимое, – вздохнул старший лейтенант. – Придется тебя с машиной у околицы оставить, иначе всю дипломатию нам испортишь. А ведь прост вопрос. У меня с моей Ириной все правильно вышло. От волнений осознание и переход на следующий уровень не избавляет, но то тревоги иного, высшего порядка. За них не стыдно. Моя сейчас на тыловой, можно сказать, комендантской службе, а недавно личное оружие применяла. Прямо на улице! Я как узнал, думал, на месте рухну.
– Да когда же эта говенная война закончится?! – на редкость здравомысляще возмутился Андрюха.
Группа заговорила о войне и разумном, но запоздалом повороте курса опомнившейся Румынии, а Тимофей малодушно притворялся спящим и думал, что его-то личная ситуация совершенно иная. Позорная…
Поссорились тогда впервые и сразу насмерть. Насчет своей беременности Стефэ не сразу поняла, а Тимофей… Нет, теоретически знал, как оно бывает, а на практике не очень. Вроде как… умозрительной такая возможность виделась, что ли. Ну и «доумозрились»…
Но против «собрать гроши, да до бабки сходить» Тимофей возражал изо всех сил. Убьет бабка, она же о современной медицине только из сказок знает! Стефэ напомнила, что если не сходить, то папаня всех подряд убьет. Это тоже было верно – суров старый Враби. Там еще и за обман родительской доверчивости причиталось, эх…
Безобразный вышел разговор. С криком, слезами, проклятьями… Вспоминать невозможно – сразу в грудь как очередь разрывных попадает: пусто, черно и требуха разлетелась.
И ведь знала Стефэ, что вот-вот уйдет «обманщэк бэссовестный», и наша армия уже на подходе, и непременно должен Тимофей долг фашистам отдать. Да и просто нет у человека иного пути – война же!
Надо было попрощаться. Нужно. Пусть бы снова кричала-плакала. В отличие от столичного старшего лейтенанта у Тимофея записной книжки вообще не имелось. Некого туда вписывать: Стефэ и всё – никого больше. Ну, может, батя все-таки жив, но вряд ли. Война давно идет, а старший Лавренко всегда считал нужным на переднем крае находиться.
Земляков обернулся:
– Что там наш Тимофей Артемович, глаза продрал?
– Отож очнулся. Слухает и переживает, – не замедлил сообщить Павло Захарович.
– Не страдай, Тимофей. Всё образуется, – заверил командир. – Лучше скажи – ты в Харькове где обитал? Я город поверхностно знаю, был всего дважды и коротко, но все же.
– Так я же Артемович, – сказал, садясь и вытирая заспанное лицо, Тимофей. – На улице Артема и жил. Батя еще любил пошутить насчет этого совпадения. Вернее, мы по переулку числились, ну да все равно – переулок Артема, так и назывался.
– Да ладно?! – старший лейтенант поднял совсем ненужные ему очки на лоб. – Он же короткий, тот переулок. Вы в частном секторе или в пятиэтажке жили?
– На пятом. Лифт нам перед войной поставить собирались, – пробормотал Тимофей, понимая, что командир группы действительно знает переулок.
– Однако, какие совпадения, – пробормотал Земляков. – Мы же прямиком в вашем доме фрицев сдерживали. Нет, Катерина наверное бы, ничуть не удивилась, а я поражаюсь узости дорог судьбы…
Старший лейтенант рассказывал о памятных событиях далекой годовой давности на переулке Артема, потом в целом о безнадежной, но отчаянной обороне Харькова. Тимофей слушал названия знакомых улиц и площадей, держал в руках хлеб и брынзу, подсунутые Торчком, но тут не до завтрака было.
Земляков оглянулся и скомандовал:
– Останови, Андрей. Ноги разомнем, спины выгнем.
Командир группы отвел Тимофея в тень акаций и сообщил:
– Теоретически ты еще не в нашей службе и детали я разглашать не могу. Но в виде исключения и поскольку мы почти земляки, слегка нарушу. Запрос по твоей проверке пришел, ничего там особо криминального. Но одна деталь тебе, наверное, очень даже интересна. Хотел тебе уже после Плешек сообщить через сержанта, но лучше тебя сейчас ободрить. Вот, прочти…
Часть строк на бланке были густо вымараны чернилами, потому нужное сразу бросилось в глаза:
Отец – Артем Николаевич Лавренко, член партии, участник Гражданской войны, с 1935 и по настоящее время начальник цеха завода № 00351, место проживания город Харьков, ул. Чернышевского 79…
Тимофей молчал.
– Он-он, точно, – сказал Земляков. – Завод частично вернулся из эвакуации, отстраиваются на довоенных площадях. А дом ваш, наверное, позже восстановят. Порядком его побило.
– Я думал, батя на фронте был, – прошептал Тимофей.
– Шутишь, что ли? Начальник цеха такого завода и под снаряды?! Нет, у нас перегибы случались, но все же и разум сохраняли. От таких цехов пользы побольше, чем от танковой армии, – старший лейтенант забрал бумагу, чиркнул спичкой. – Ладно, поехали. Видишь, всё налаживается. А то трусишь больше, чем тогда на косе…
Да, трусил боец Лавренко. Поскольку дело было не военное, а… Страшно, в общем.
Покатили к дому Враби уже в сумерках. Тимофей спрыгнул с машины, на негнущихся ногах двинулся к знакомым воротам. Сапоги и медали гостя были начищены, открытый ворот гимнастерки демонстрировал новенькую тельняшку. Лопатку и вернувшийся автомат сослуживцы отобрали, посему даже с большой кобурой на ремне Тимофей чувствовал себя жутко легковесным. За забором залаял Бук. Окликнуть собаку, да и открыть калитку, гость конечно мог, но сейчас вышло бы неуместно, да и рот открыть не удавалось. Тьфу, онемел, кажется. Нужно было автомат взять, плечо без него перекашивает и вообще надежнее.
Ой, какая дурь в голову лезет! За забором Бук перестал гавкать, только поскуливал и цепью звякал. Узнал, наверное. Тимофей постучал повторно. Должны дома быть.
Тут за спиной рявкнул-гуднул «додж». Но Тимофей шаги, кажется, и до этого расслышал…
Распахнулась калитка, распахнулись черные глаза…
Стефэ была все такой же красивой. Нет, наверное, еще красивее стала. И животик, угадывающийся под передником, ее ничуть не портил.
Совсем по-взрослому схватилась за сердце, а потом повисла на шее:
– Ай, Тыма!
Вот так и получилось. Оказалось, ничего решать не надо, просто к воротам подойти.
Звенел цепью, вертелся у конуры Бук, а честный как оглобля Андрюха в машине довольно явственно сказал: – «ух ты, какая!».
А Стэфэ висела на шее, и всё было понятно.
Из глубины двора надвигался старший Враби.
– Так, явился все-таки, – тут могучий хозяин углядел стоящих рядом с машиной старшего лейтенанта и короткого, но солидного Павло Захаровича, и перешел на русский: – Мимоходом, воды напиться, э?
Приветливо улыбающийся Земляков немедля отозвался:
– Вы, товарищ Враби, ругайтесь, врежьте парню пару раз, но умеренно, с учетом острой военно-политической обстановки. Нам Тимофей нужен, ценен, у командования на него большие планы и серьезные надежды. Товарищ Лавренко необходим фронту и штабу армии! Так что, попрошу без членовредительства.