Шило, учебник английского и прочие личные вещи больному оставили заезжавшие товарищи. Учебник пришелся очень кстати, поскольку читать было нечего – книжки из тощей госпитальной библиотеки шли нарасхват. Язык британцев оказался интересным, хотя и сложноватым, с румынским или сербским не сравнить. Тимофей подозревал, что после одоления книги произношение все равно останется молдавско-харьковским, но хоть так. Попадутся документы на языке союзников, суть-то уловить уже удастся.
Сосед спал без задних ног, госпиталь готовился к отбою, было слышно, как нянечка гонит по палатам непоседливых легкораненых.
– Man was filling out a postcard…, – пробурчал Тимофей, уже не глядя вкнигу.
Гм, открытку… А если, допустим, заполнял шифровку? Отчего в учебнике нормальные слова-то не упоминаются? Мало ли что англичане пока союзники, впереди может и иначе все повернуться, буржуйский характер проявят…
В коридоре внезапно все затихло, только уверенные неторопливые шаги постукивали. Обход уже, что ли? Тимофей насторожился, сунул газету с сапожной работой под койку, заслонил тапками. Угадал, дверь распахнулась…
– А что у нас тут? – вяловато поинтересовался офицер в накинутом на плечи белом халате.
В первый момент Тимофей его не узнал – уж очень лицо неприметное и голос бесцветный. Но нервность стоящих за спиной гостя дежурного врача и начальника госпиталя, присутствие незнакомого красавца-капитана, подсказало – высокое начальство пожаловало.
Тимофей слетел с койки, вытянулся, прижимая гипсовую руку к груди:
– Сержант Лавренко с излечением левой верхней конечности! Здравия желаю, товарищ генерал!
– Бдительность это хорошо, – закивал генерал Попутный. – И что не горланишь на весь госпиталь, тоже похвально. Вот верхняя левая – это крайне огорчительно. Как так? А, товарищ Лавренко? Как же так нехорошо вышло?
– Виноват, товарищ генерал. Элемент внезапности. И моей личной расслабленности.
– Самокритично. Выводы? – прищурился Попутный.
– Будут сделаны!
– Уже, товарищ Лавренко. Уже должны быть сделаны, осознаны, и применены на практике. И босым не надо стоять, простудишься.
Тимофей выковырнул ногой из-под койки шлепанцы.
– Но в целом не так плохо. И действовали, и лечитесь, – генерал окинул палату снисходительным, но все замечающим взглядом. – Ура кричать не будем, раненые отдыхают, поздравим по-простому. Капитан, вручай бойцу. Дырявить халат тоже не надо, Тимофей Артемович поймет, он толковый.
Высокий капитан в золотых парадных погонах, улыбнулся – вроде бы искренне – пожал руку слегка растерявшемуся Тимофею и вложил красную коробку:
– За образцовое выполнение боевого задания, от лица 3-го Украинского фронта и Управления…
– Служу трудовому народу и Советскому Союзу! – брякнул сержант Лавренко.
– Не по уставу, но в сущности верно, – ухмыльнулся генерал, на миг мелькнув собой истинным – стремительным, цепким и насмешливым. – Товарищи военврачи, покажите капитану столовую и красный уголок, а мы тут с товарищем Лавренко о компоте побеседуем. Докладывают ли сушеных груш, Тимофей Артемович?
Госпитальное начальство исчезло, дверь неслышно притворили.
– Хвалить не стану, раз награжден, сам понимаешь. Но это… – перешедший почти на шепот генерал постучал ногтем по гипсу на руке Тимофея, – непростительно! Понял?
– Так точно. Досадно, слов нет.
– Именно. Но ничего не поделаешь, выздоравливай. Дела ждут. Вопросы, пожелания?
– Не имею. Вот только… Товарищ генерал, наш командир группы…
– Вопрос понятен. Но тут, Тимофей, мы сами в затруднении. Ситуация прояснится, но позже. Надеемся. Полнее сказать не могу.
– Понял, товарищ генерал.
– Да уж, бывает у нас и такое. Неопределенное. Вот что, Лавренко. После госпиталя – в офицерское училище, а? Как смотришь? Получать образование по нашему профилю, обстоятельно и профессионально?
Вот это было неожиданно.
– Так война же, – промямлил Тимофей. – Довоевать бы. Я же группе нужен, а, товарищ генерал? Если выбор есть, разрешите в группе остаться.
– Ответ правильный, психологически обоснованный, – кивнул генерал. – Значит, отложим до победы? Но в принципе, есть желание учиться?
– Конечно, образование, это же… Только я того… отстал сильно. И потом, у меня семья, сын, как я учиться-то буду?
– Усидчиво будешь учиться. Семья это хорошо, перевезешь в Москву, дадут жилье. Ибо стране и службе такие люди нужны, – Попутный указал на учебник английского. – Продолжай. Кстати, под кроватью что храним?
Тимофей смутился:
– Обувь в починке. Пальцы тренирую, ну и вообще. Для пользы медицины.
– Судя по изящности ступни, не только в медицинской пользе дело, – отметил умеющий все видеть генерал.
– Вот тут никак нет, – твердо отрекся Тимофей. – Человек симпатичный, приятный, но чисто дружески. Меня жена ждет.
– Верю. Может, тебе по партийной линии пойти? – проникновенно вопросил генерал. – Ты, Тима-Партизан вообще безупречной чистоты человек.
– Не надо по партийной. То не мое. И я не особо безупречный, – испугался ранбольной Лавренко. – Меня и в комсомол-то только недавно приняли, да и то заочно.
– Тогда ничего не поделаешь, придется идти по нашей неприметной службе. Но обязан остаться живым. Еще раз поздравляю с наградой, – Попутный пожал руку. – Бывай, Тимофей Артемович, конечности и прочее береги.
– Так точно!
Уже у дверей генерал остановился и глянул через плечо:
– За рапорт отдельно поощрим. Удивил. В хорошем смысле. Формулировки точные. И с той рыжей особой угадал. Будь здоров!
Тимофей, переводя дух, опустился на койку. Однако, как все повернулось. И орден…
«Красная звезда» лежала в коробке, блестящая и строгая. Надо думать, авансом дали.
Вызвали к начальнице отделения внезапно. Тимофей подумал, что наконец просьбу выполнят – соседа выписали, лежать одному невмоготу, просился в палату для легкораненых. Но оказалось, речь об ином пойдет.
– Так, Лавренко… – военврачиха вынула из сейфа документы, Тимофей углядел собственное удостоверение, втиснутое в надежную самодельную обложку из трофейной кожи. – Получай, расписывайся и выметайся.
– Как, уже?! – не поверил своему счастью ранбольной.
– Уже, хотя и не совсем, – медицинский майор вздохнула. – Как рука-то?
– Отлично! Почти не чувствуется.
– Именно что «почти». Лично я была категорически против. Но приказ есть приказ, езжай домой, проведай своих. Может, действительно, на пользу пойдет. Впрочем, вам, молодым, все на пользу…
Тимофей онемел. Домой?! Да это же почти сказочное поощрение, так почти и не бывает с легкоранеными.
– Эй, ошалел от счастья?
– А?
– Спрашиваю – правда, сын у тебя?
– Сын. Уже второй месяц пошел.
– Господи, и что в мире делается?! – ужаснулась остроносая майор. – У самого-то молоко на губах, а у него уже сын такой великовозрастный. Ладно, зайдешь к физиотерапевту, он тебе упражнения назначит. Чтобы выполнял в обязательном порядке! Гипс на месте снимут. Больничка или хоть амбулатория у вас там хоть есть?
Вылетел сержант Лавренко из госпиталя, как та мина из миномета. Наскоро попрощался со всеми, и вперед! Четырнадцать суток, не считая дороги, – не так много. Хорошо, что держал себя в форме и готовности – видимо, имелось предчувствие. Насчет того, что не просто так генерал отпуск дал, тоже имелось обоснованное предчувствие. В пакете, сопровождавшем документы о выписке, литеры на проезд и прочее, значилось, «по прибытию явиться в комендатуру, поставить отметку и приступить к прохождению практики в отделе № 13-130. С учетом ограниченной годности». Тимофей примерно представлял, что скрывается под служебным грифом 13-130. Особо бездельничать не придется. Ну и ладно, главное, хоть коротко Стефэ увидеть, и этого… Интересно, как мальчика назвали?
Путь домой всегда короток, а для бойца, имеющего проездные документы с определенными скоростными пометками, награды и очевидное доказательство бесстрашного пролития крови в борьбе с фашизмом, так и вообще мгновенен. Через трое суток сержант Лавренко спрыгнул с поезда, без остановки проходящего через малолюдный вокзальчик Чемручи. Было прохладно, кружились и таяли крупные влажные снежинки, липла к сапогам грязь, но несло отпускника домой со скоростью хорошо разогнавшегося «доджа». Но имелся у Тимофея опыт, определенная склонность-способность анализировать и выбирать лучшие маршруты. Потому вовсе не на дорогу к Плешке побежал, а свернул в комендатуру.
Чутье не подвело, а во времени даже выиграл. Через полтора часа влетал в Плешку, сидя в коляске трескучего мотоциклета.
– Давай, Лавренко, радуй семью, – лейтенант-контрразведчик, уполномоченный по городу, пожал руку. – Завтра на службу не выходи, хоть отоспись как человек. Я хоть и зашиваюсь, но понять могу. Послезавтра жду!
– Спасибо, товарищ лейтенант! – Тимофей пошел к калитке, а тут та сама открылась.
– Тыма… А я с утра как знала, – прошептала Стэфа, стремительно бледнея.
Тимофей неловко взял ее за щеки.
– В отпуск. И рука целая, только срастается.
– Та шо рука… мне же все равно… – пролепетала Стэфэ.
За спиной засмеялся лейтенант:
– Да обними его, не рассыплется герой. Эх, стеснительные какие…
Лейтенант газанул и укатил, а в калитке еще долго стояли и молчали. Стэфэ вцепилась так, будто и вправду боялась, что рассыплется и исчезнет. Наконец, зашли…
Странно, прямо даже…
– Так что? – прошептала Стэфэ.
Мать и отца она мягко, но решительно выдавила в соседнюю комнату, за что отпускник был безмерно благодарен.
Тимофей оглянулся на жену – особо сказать было нечего, что тут выдумаешь? – и вновь принялся разглядывать Тимофеевича. Тот был удивительно мелкий – прям как снаряд сорокапятки – но серьезный. Тоже разглядывал отца, временами тактично интересуясь звездой и медалями на гимнастерке.
– Не возьмешь разве? – тревожно прошептала Стэфэ.
– Еще как возьму! – заверил Тимофей. – Но после мытья и приведения себя в порядок. Дорога есть дорога, а с санитарией нас в госпитале очень строго ознакомили. А ты не глупи. Что, разве были сомнения?
– Одно. Только не сомнение, а страх. Вдруг бы убили? – всхлипнула Стэфэ. – Оно же могло быть?
– Война, там всякое возможно. Но мы же не очень фронтовые, можно сказать, соединение второй линии. Выживем. А это, – отпускник тряхнул загипсованной рукой – досадный несчастный случай. С другой стороны, вот – отпуск получился. Не плачь, война к концу идет, все хорошо будет. Как назвали-то Тимофеича?
– Да как без тебя его назвать? Писем-то нет. Не дала я называть и крестить не дала. Кроме того…
– То понятно. Я уже договорился. Послезавтра зарегистрируемся и полноценные документы этому малому выпишем. Обещали без очереди оформить. А свадьбу после войны справим.
– Договорился он… А меня спросить?
– Сутки есть, возможность передумать имеется. Но не надо передумывать, – попросил Тимофей. – Я о тебе, а потом о вас, через каждую минуту думал.
– А почему «через»? – уточнила Стэфэ.
– Ну, о войне тоже нужно помнить. А то ведь и действительно стукнет чем-нибудь. Ты не представляешь, какие там немцы злохитрые.
– Дурак!
– Точно.
Они поцеловались и пошли к родителям. Тимофей подозревал, что немедленно начнут пытать насчет крестин и прочего устаревшего, но как-то обошлось. Имелось понимание, что человек из госпиталя и вообще…
Ходил, а чаще ездил сержант Лавренко на службу-практику, носил на ремне кобуру с именным оружием, но в ход пистолет пускать не приходилось. Дела все больше шли бумажные и мыслительные, непосредственно ловили банды и шпионов пока без отпускника. Тимофей полагал, для того и прислали подучиться: как немецких диверсантов брать в принципе понятно, а вот как документы составить, догадаться «где тонко и где толсто», как работу организовать – тут нужен иной опыт. Понятно, за две недели многого не успеешь. Но принцип, ход мысли – вот что важно. Приноровился одной рукой писать бумаги, составлять акты, иной раз вместе с лейтенантом и планы операций разрабатывали. По правде говоря, у лейтенанта Васи опыта по контрразведке и образования тоже было не густо: до войны семь классов, два фронтовых ранения, одно тяжелое, потом уж после госпиталя в СМЕРШ. Но ничего, учиться лучше на практике. Вот и учились. По делопроизводству и возврату в памяти орфографических премудростей помогала секретарша Ангелина Марковна – она и комендатуре, и военкому, всем помогала. Незаменимая женщина, была бы не на пенсии, точно бы до полковничьих погон взлетела.
…– Тим, а разве так положено? – спросила как-то Стэфэ, подавая полотенце. – Ты же все-таки на оздоровление отпущен, а не на круглосуточную службу.
– Как тебе сказать… – Тимофей бережно отирал руку – после снятого гипса она была какая-то не такая и вяловатая. – Мне отпуск вообще не положен. Заслали для поднятия квалификации. Я же еще недавно даже писать почти разучился. Нужно восстанавливать навыки. Не, сейчас-то еще рано о том задумываться, но ведь после войны неплохо бы выучиться на кого-то толкового. Ты подумай над этим. Тебя-то это тоже касается.
– Так у меня же Юрок. Куда же мне за парту?
– Не за парту, а в аудиторию. Поднатужимся. А малый не пропадет, у нас родичей хватает, да и детсады скоро откроют.
Тимофей уходил в темноте, возвращался в темноте, но времени пошептаться, обсудить будущее, подержать младшего Лавренко на руке, хватало. Назвали пацана Юрием. Никто не возражал – раз был такой достойный командир и хороший человек, так отчего и еще одному хорошему человечку с тем же именем не вырасти? Да и вообще Юрий Тимофеевич – красиво звучит.
С родителями, в общем и целом, примирились. Старый Враби иной раз поминал нехороший момент, но этак, для порядка. Тимофей рассказывал про Белград и Дунай, вместе вспоминали солидных сослуживцев зятя. За починкой обуви шел вполне взрослый и умный разговор.
Но две недели учиться и отдыхать в тепле не вышло. Промелькнуло двенадцать дней, пришла шифрограммам. «Срочно прибыть в группу. П/н Сегед п/п, № 72536/3»
– Жаль – вздыхал лейтенант Вася. – Еще чуть-чуть и мы все бы прорывы ликвидировали. Ну, служба есть служба. Видимо, намечается у вас что-то. Пиши, не пропадай.
Промчались в последний раз на громогласном мотоциклете через Чемручи к вокзалу. Младший Лавренко сидел в коляске, глазел из своей пеленальной формы одежды, мотора не боялся. Привыкает к миру помаленьку.
Запрыгнул сержант Лавренко на ступеньки вагона, проводник сильно возмутился, но ему было строго сказано «сейчас». Доставая удостоверение, Тимофей смотрел на платформу: лейтенант махал ушанкой, жена рукой, а Тимофеич ничем не махал, поскольку твердо знал дисциплину и из тепла пеленок не высовывался. Зима наступила, последний месяц трудного, но побеждающего 1944-го.
Таинственный венгерский город Сегед оказался весьма крупным и промышленным, высился со своими многочисленными бронзовыми памятниками над рекой Тисой, мельницы и базарчики ничуть не разрушены, только интенсивное армейское движение и напоминает что война недалеко. Почти два месяца, как взят нашими город, все тут успокоилось, по крайней мере, внешне.
Встречал и подвозил сержанта Лавренко водитель местного ОКР, угостил огромной хурмой, предупредил, что городское спокойствие малость обманчиво: днем тишь и любезности, а ночами вражеская агентура вылезает и начинает водить своим ядовитым рылом. Насчет этого Тимофей и сам догадывался: Венгрия – это не Югославия, с коммунистическими настроениями и партизанскими соединениями тут куда как пожиже. Это если говорить мягко.