– А если она убьёт меня?
– Не убьёт. Она ведь сказала: «мясо испорчено», значит, ей нет смысла…
– Я даже не знаю, что это значит!
– Успокойся, пожалуйста! – Морен начинал уставать от разговора. – Я обещаю, она не причинит тебе вреда. А если попытается, я вмешаюсь. Тут же. Я не позволю ей обидеть тебя. Но для этого ты должна не дать ей опустить засов и внимательно слушать, чтобы предупредить меня, когда она вернётся. Поняла меня?
Мала кивнула.
– Молодец. – Морен поднялся. – И ещё… Чтобы она не предложила, ничего не пей и не ешь.
Уходя за завесу, он вырвал торчащую в стене стрелу и забрал её с собой.
Вернувшись к двери, он первым делом внимательно осмотрел её. Уже начинало светать, и сквозь щели пробивался слабый свет – благодаря ему удалось разглядеть, на какой высоте расположен засов. Жаль, не получалось оценить его толщину и вес. Морен оглядел себя и срезал наконечником стрелы нити, что цепляли защитную пластину на бедре к штанам. Её он и вставил в зазор между стеной и дверью, аккурат под засовом – получившийся «рычаг» оказался достаточно тонким, чтобы войти в щель, но недостаточно прочным, чтобы выдержать вес засова. Сколько бы Морен не прилагал усилий, тот не сдвинулся с места, зато пластина начала сгибаться, обещая просто-напросто застрять. Морен остановился и глубоко задумался – ему нужно что-то крепче листа железа.
Он мог бы вспороть собственный плащ – в ворот были вшиты пластины из сплава, что делало их прочнее чистого железа. Они-то как раз служили для защиты шеи, а не для того, чтобы отпугнуть проклятого, решившего вонзить в него зубы. Но он не знал наверняка, достаточно ли они тонкие, чтобы втиснуть их в щель.
– Просыпайся!
Звонкий голос Малы вывел его из раздумий. Бросив свои ухищрения, Морен кинулся обратно. Нырнув под полотном, он упал на то же место и принял то же положение, в котором его оставила Я’га. Накинул на босые щиколотки верёвку, наскоро обмотал вторую вокруг запястий. Замер было, но, вспомнив про ноги, накрыл их плащом, чтобы скрыть пропавшую защиту. Опустил голову и прикрыл глаза, притворившись спящим.
Лишь теперь, затихнув, он расслышал шорох отворяемого засова и скрип двери. В комнату ворвался свет и раздались стучащие шаги Бабушки Я’ги.
– Пойдём, дитя, – голос её стал удивительно ласков. – Я накормлю тебя, умою…
– Нет! – закричала Мала. – Я не хочу!
– Ну что ты? Пойдём-пойдём… Не бойся меня. Ты уж прости, что тебе пришлось всё это пережить. Я всё тебе объясню. А сейчас пойдём: негоже тебе оставаться рядом с этим проклятым.
Морен приподнял веки. Я’га наклонилась, чтобы развязать девочку, затем протянула руку и помогла ей подняться. Мала, пусть и неуверенно, но приняла помощь. Я’га разогнула спину и вдруг закряхтела и заохала, будто от боли. Сделав шаг к выходу, она вдруг схватилась за плечо Малы и промолвила:
– Помоги старушке.
И та послушалась – под руку вывела Я’гу из комнаты, и даже сама закрыла за ними дверь.
Морен тут же вскочил на ноги и бросился к ней. Он слышал, как заскрежетал засов, и Мала воскликнула:
– Не запирайте его!
– Это почему же? – последовал вопрос Я’ги.
– Он… он… – Девочка явно не знала, что сказать. – А если он хороший?
– Тогда Боги помогут ему. Не так ли?
Мала не нашла, что ответить, и тяжёлый засов опустился, отрезав Морена от неё.
«Чёрт, нет!» – он выругался – в сердцах и мыслях, – едва удержавшись, чтобы не пнуть дверь. Прикрыл глаза, сделал несколько вдохов, заставив себя успокоиться, и стремглав кинулся ко второй двери.
Ещё на бегу он скинул плащ и, подхватив стрелу с пола, вспорол воротник наконечником. Извлёк пластину, попытался вставить её в щель, но та оказалась слишком узкой. Выругавшись уже вслух, он вернул в зазор первый «рычаг» и попытался снова. От его усилий пластина таки погнулась настолько, что застряла, а засов не сдвинулся с места. Морен поднялся и сделал несколько шагов по комнате, глубоко дыша: каждая минута промедления давила на него страхом за чужую жизнь, пробуждая панику. Поддаваться было нельзя. «Нужно сохранить ясный ум», – твердил он себе. Но какой смысл?!
Разозлившись на самого себя за бессилие, он со всей дури приложился плечом о дверь. А затем ещё и ещё, не столько надеясь выбить её, сколько желая выпустить пар. Дверь сотрясалась от его ударов. С потолка ему на лицо упал маленький паук. Морен стряхнул его и ударил дверь ещё раз: что-то за ней скрипнуло, и пластина со звоном упала на пол.
«Может, теперь получится». – Морен сразу сообразил, что произошло. От времени засов, наверняка покрытый мхом и почти сросшийся с дверью, мог попросту застрять. Теперь же, под ударами, он сдвинулся с места, и есть шанс, что всё пойдёт куда легче. Морен отпорол новую пластину с голени – поменьше размером – и просунул её. Надавил и засов поддался.
– Ха! – выдохнул он, не в силах произнести что-то большее от восторга.
Пришлось приложить ещё немного усилий – засов оказался не так уж и тяжёл, но сама задача потребовала определённой ловкости, – и в конце концов он сумел поднять засов достаточно высоко, чтобы тот выпал из пазух. Подобрав с пола плащ, Морен накинул его на себя и распахнул дверь.
Сразу за порогом начиналась крепкая рубленая лестница, сделанная из того же дерева, что и сам дом. Морен спустился по ней и обернулся – то оказался главный вход, «парадное» крыльцо, расположенное, как и полагалась у домовин, со стороны леса, отворачивая её от села.
Я’га очень ловко уводила внимание, этого у неё не отнять. Тропа, освещённая факелами, не только направляла туда, куда ей было нужно, но и скрывала от глаз то, что находилось за её пределами. Наверняка и еду она предлагала столь настойчиво, чтобы отвлечь его от котелка на огне – ведь главная опасность пряталась именно в нём.
«Она очень умна, так просто её не убить». – Морен и прежде это понимал, но лишь сейчас осознал, насколько был прав.
Дом он обежал через лес, надеясь, что так не попадётся на глаза. К счастью, лошадь его оказалась на месте – стояла, привязанная к тому самому дереву, у которого он её оставил. Седло и уздечка были на ней, а вот седельные сумки пропали, как и все остальные вещи.
– Проклятье! – выругался Морен уже в третий раз.
С соседнего дерева спорхнул и опустился к нему на плечо Куцик. Прошелестев перьями по щеке Морена, он прокричал его голосом:
– Проклятье!
– Рад, что ты в порядке, – бросил он в ответ, погладив птицу по шее.
Поняв, что остался без оружия, Морен начал размышлять, как быть дальше. Да, у него ещё остался ручной арбалет, но им он мог лишь ослепить, а не убить – для этого обычно его и использовал. Осложнялась ситуация ещё и тем, что он понятия не имел, насколько Я’га сильна. В её притворство немощной он ни минуты не верил, но ни с одним проклятым он не стал бы сражаться голыми руками: тем обычно хватало силы, чтобы рвать людей на части даже без клыков и когтей. Стоило что-нибудь придумать.
Морен обежал глазами лес, растущие у границы опушки цветы да травы и задумчиво произнёс:
– Придётся прогуляться.
***
Перед Малой стояло множество яств. На тарелках аппетитно поблёскивали жиром пирожки и блины, в мисках поменьше – ячменная каша и перловая с салом. Прямо посреди стола, как главное блюдо, возвышался глиняный горшок, наполненный доверху мясной похлёбкой с щавелем, а на десерт ей предложили чёрные лесные ягодки, похожие на смородину. Бабушка Я’га разлила по чашкам ароматный настой из трав, в котелке на огне побулькивала ещё одна похлёбка, над столом вился пар от только что приготовленных угощений, и всё так ароматно пахло! Есть хотелось нестерпимо, живот урчал, но пока Мала не решалась ни к чему притронуться.
– Зачем вы меня заперли? – спросила она у Бабушки Я’ги.
Та, прихрамывая и кряхтя, подошла к сундуку и с удивительной лёгкостью подвинула его, загораживая дверь, за которой остался Скиталец.
– Я проверяла тебя. Насколько доброе у тебя сердце, есть ли в нём злоба и чернота. Ты должна была пережить страх и лишения, чтобы проявить себя. Ты могла начать проклинать меня, сговориться против меня со злом, но так и не сделала этого. Значит, твоё сердце чистое. Ты выдержала испытания.
– Со злом?
– С проклятым, что выдаёт себя за человека. К счастью, благодаря тебе мы смогли запереть его.
Мала потупила взгляд: стыд жёг ей щеки, но ей не хватило духу признаться, что она почти поверила Скитальцу.
В действительности тот пугал её. О нём рассказывали страшные вещи: мол, живёт он уже много лет, а нрав и сила у него звериные. Лицо же прячет он потому, что и не человек вовсе, а волколак или кто похуже, и под маской у него пасть, полная здоровенных клыков. Про Бабушку Я’гу она же, наоборот, слышала только хорошее. И даже сейчас та хлопотала над ней: принесла тазик с водой, чтобы умыться, угощала вкусными на вид и запах блюдами, была всячески добра к и приветлива. А стоило Мале вспомнить, что её посчитали достойной, как душа её согревалось от гордости.
– А как же Ваня? – поинтересовалась она робко.
Бабушка Я’га опустила голову, будто в скорби, помолчала немного, прежде чем ответить:
– Сердце воина чёрствое. Я уже ничего не могла сделать, ничем не могла ему помочь.
Она распахнула сундук и достала оттуда ткань необыкновенной красоты. Багряная, как заря, вышитая золотыми и серебряными нитями, что создавали причудливый узор – последний сверкал, будто на нём плясали солнечные зайчики. Мала охнула, не в силах скрыть своего восторга.
– Я одарю тебя в благодарность, – улыбаясь, поведала ей Бабушка Я’га. – Тканями из Заморья, шелками из горных долин, камнями, мехами и золотом. На границе опушки уже стоит бравый конь, который поможет тебе добраться до дома и увести всё это с собой. А сейчас кушай, тебе надо набраться сил.
Мала слушала, как заворожённая и с открытым ртом любовалась дарами, что Бабушка Я’га доставала из сундука: рулоны красочной яркой ткани, ожерелья, будто полностью сделанные из камней, блестящие соболиные шкурки, горсти серебряных и золотых монет… Когда восторг чуть утих, она украдкой взглянула на стол и, пока Бабушка Я’га не смотрела, взяла из миски несколько ягод и отправила их в рот. Ну какая беда могла случится от пары ягодок?
Я’га вдруг замерла, насторожилась. Принюхалась и зашлась кашлем. С удвоенной ловкостью протопала она к котелку, наклонилась и втянула носом идущий от него пар. Подняла голову, шумно раздувая ноздри, как собака. С каждым вздохом дышала она всё тяжелее, пока не перешла на свистящий хрип.
– Видишь дым? – резко и даже грубо спросила вдруг Бабушка Я’га.
Мала, успевшая к этому времени съесть ещё несколько ягод, бросила зажатую в ладони горсть обратно. Вжалась в табурет, испуганная столь резкой переменой тона, но вгляделась в пространство комнаты. В самом деле воздух показался ей густым, тяжёлым, заполненным дымкой, как от костра.
– Да, вижу.
– Так откуда же он?!
Я’га потеряла терпение – дышать ей становилось всё тяжелее. Прикрыв нос платком, она затопала к ставням, но, когда распахнула их, дым ворвался в комнату, ударив прямо в лицо. Всё вокруг тут же окуталось сизой пеленой. Я’га зашлась в тяжёлом удушающем кашле, а Мала никак не могла понять, что происходит. Дым и ей щипал глаза, но и только. Она было бросилась помочь Бабушке, но стоило ей ступить на пол, как комната поплыла, а стены заходили ходуном.
– Ой! – вскрикнула Мала. – Что происходит? Почему дом качается?
«Наверное, он ожил и решил уйти от огня», – подумалось ей, и эта мысль странным образом её развеселила.
Я’га, продолжая кашлять, упала на колени. Лицо её раскраснелось, как от ожогов. Не в силах вдохнуть, хрипя на каждый вдох, она драла когтями свою грудь, стаскивая шали на пол, пока пыталась доползти до люка. Дрожащими руками она подняла дверцу, готовая вывалиться наружу, и там-то Морен её и ждал. Правая его рука уже была вскинута вверх, а левая сжимала запястье. Раздался щелчок арбалетного затвора, и вырвавшаяся стрела угодила точно в правый глаз.
Я’га отпрянула, схватилась за лицо, взвыв нечеловеческим голосом. Срежет металла и скулёж добиваемой собаки – вот на что это было похоже. Подпрыгнув, Морен ухватился за края люка и, подтянувшись, поднялся в дом.
Мала сидела под столом, зажав уши и сжавшись комочком. Пока Я’га каталась по полу, держась за выколотый глаз, и истошно визжала, Морен махнул девочке рукой, призывая к себе. Мала долго не решалась покинуть убежище – она бросала беспомощные перепуганные взгляды на Бабушку Я’гу, точно хотела помочь ей. Но когда Морен, перекрывая вопли Я’ги, крикнул ей: «Давай же!», она выбралась из-под стола и просеменила к нему.
Он на бегу поймал её подмышки и помог спуститься через люк. Мала убежала, и Морен мог больше не беспокоиться о ней. Дым, что проникал сквозь щели, запахнутые и распахнутые ставни, теперь медленно уходил в открытый люк. Морену и самому дышалось в нём тяжело: каждый вдох обжигал огнём лёгкие, а открытые участки кожи горели крапивным жаром. Его спасали маска и закрытая одежда, да только он знал, что долго так не протянет. Но всё равно захлопнул дверцу люка, чтобы дым и дальше наполнял комнату. Обежав её взглядом, он нашёл свой меч, прислонённый к стене там, где некогда стоял сундук. Морен бегом кинулся к нему и, едва взяв в руки, вынул из ножен.
– Чем здесь так пахнет?!
Я’га больше не каталась по полу – спрятав голову руками, она сжалась на полу и покачивалась из стороны в сторону.
– Зверобой. Я поджёг его и разложил под окнами.
– Ублюдок… Тварь… Сукин сын! – Она выла, кричала и проклинала его, баюкая изувеченное лицо.
Морен не спешил нападать – её «муки» могли быть очередным притворством – и не прогадал: когда Я’ге надоело ждать, она вскочила, вывернулась из своего «кокона» и в один прыжок встала на ноги. Выпрямившись во весь рост, она рвала и стягивала с себя платки и юбки – её тонкие пальцы обросли птичьими когтями, что легко раздирали ткань. Один её глаз закрылся навсегда – по её лицу всё ещё текла тёмная, словно бы чёрная кровь, – но второй, распахнутый, горел насыщенным алым. Когда она сорвала последнюю верхнюю юбку, оставшись лишь в рваном платье, стало ясно, что именно так стучало при её шагах. Там, где должны были быть ноги, из-под подола выглядывали две пары острых, как у краба, конечностей, покрытых жёстким панцирем. Одна пара была поджата, и лишь теперь она опустила её, встав на все четыре лапы. Выпрямив их и перестав горбиться, она возвысилась над Мореном в половину его роста.
Схватившись за ворот платья, Я’га разорвала его напополам, до самого живота, и сбросила с худых, покрытых сморщенной кожей плеч. Остатки ткани ещё скрывали нижнюю часть её тела, но теперь взору Скитальца предстала суть её порока. Меж рёбер и отвисших грудей, от ключиц до самого живота, тянулась огромная пасть, полная острейших зубов. Последние шли в несколько рядов, и каждый из них смыкался и размыкался независимо от других.
Явив своё истинное обличье, Я’га вскинула когтистый перст и, указав на Морена, прокричала:
– Ты – проклятый!
– Как и ты.
Морен выставил меч перед собой, готовый к бою.
– Ты станешь моим праздничным обедом!
Она бросилась на Морена со всех ног. Он ждал её приближения и, как только Я’га ударила когтями, пригнувшись, ушёл влево, – туда, где она не могла увидеть его слепым глазом, – и ударил мечом снизу вверх. Я’га взревела от боли, чёрная кровь окропила пол, а раненная кисть повисла куском мяса – он не сумел отрубить её, но надрезал сухожилия.
– Ублюдок!
Её крик ударил по ушам. Озверённая, она резко развернулась, тут же нанося удар – Морен едва успел отступить назад, и тут же последовал ещё один удар, более быстрый – когти полоснули грудную пластину, почти достав. Я’га наседала, а Морен едва успевал отбивать удары и отступать, встречая её когти клинком. Но каждый раз приходилось делать шаг назад, пока спина не упёрлась в стену. Морена прошиб холодный пот. Он оказался зажат, отступать было некуда. Когда Я’га замахнулась, он не придумал ничего лучше, чем в последний момент вскинуть меч, выставив лезвие, как щит.