Неужели Глубин угодил в неприятности, каких еще не знал? Наконец Альбатрос взглянул на молодежь.
– Кто это сделал? – спросил он. Королева Лагуна окинула взглядом драконят и наконец остановилась на пустых лапах Глуби́на.
Тот втянул голову в плечи, а Жемчуг взяла да и указала на него:
– Это был мой братец. Глубин – дракомант!
– Скачущие барракуды, – обратилась к нему Индиго. – Поверить не могу, и ты молчал?!
– Я же не знал! – принялся оправдываться Глубин. – Даже не догадывался!
На самом деле он просто ни разу не думал приказывать неодушевленным предметам.
– Принц Глубин, – королева изобразила сияющую улыбку и шагнула к нему. – Это же просто чудесно. Тебе предстоят удивительные и важные свершения во благо мо… твоего племени.
Глубин уставился на свои лапы, подумав: «Я дракомант. Самый редкий из драконов. Я. Я все же особенный. Владею магией, какой нет ни у кого в Морском королевстве».
Разве что у одного дракона.
Глубин посмотрел на деда.
– Да уж, – с улыбкой произнес Альбатрос. – Какое счастье.
У него за спиной, пока никто не видел, из джунглей выползла и обвилась вокруг шеи чайки лиана. Глубин завороженно смотрел, как птица, не издав ни звука, задохнулась.
Альбатрос же, сохраняя спокойное и дружелюбное выражение на морде, похлопал внука по плечу.
– Еще один дракомант в племени, – сказал он. – Я очень, очень этому рад.
Глава 2
Мракокрад
Первое, что он услышал, были голоса из-за пределов тьмы.
– Думаешь, пора? Сейчас? Сегодня ночью?
– Да. Матери ночных всегда это знают. К тому же сегодня ярчайшая ночь, как и предсказывала Провидица. Трехлунная ночь… у нас уже целый век не рождалось трехлунных драконят! Змеи и многоножки, хватит расхаживать, не то ухо тебе отгрызу.
– Только попробуй, и я сделаю так, что у тебя все зубы выпадут.
Короткая пауза.
– Арктик, я же пошутила.
– Ладно. Я тоже.
Слов дракончик еще не понимал, но его переполняли потоки эмоций из обоих умов. Один (мамин, это он знал инстинктивно) был поглощен тревогой, заботой, готовностью любить и защищать, но в мгновение ока эти чувства превращались в ярость. Второй, подгнивший у краев, излучал решительность и холодный гнев.
Зашуршало, и мир наклонился. Внезапно малыш увидел свет – мягкий и приглушенный, льющийся из-за стены, о которой он до того и не подозревал. Свет взывал к нему: выходи, выходи. Выходи сейчас.
– Зачем ты их перекладываешь? – спросил злой голос. – Мы наших держим под снегом.
– А наши вылупляются при лунном свете, – ответила мама. – Хватит ворчать. Им ничто не грозит. Ночные так поступают уже сотни лет.
Рядом что-то резко и громко застучало.
– Не трогай их!
Движение. Закружилась голова. Наступили тепло и покой.
– Почему они разных цветов? – громко, надтреснуто и неровно, в тон постукиванию, спросил неприятный голос. – Из-за нас? Может, вон в том больше от ледяного?
– Нет, – возразила мама. – Яйца ночных почти всегда черные, но те, что вылупляются в полнолуние, серебристые. Вот как это. Не понимаю, почему второе так и осталось черным? Вылупиться-то они должны одновременно.
– Что-то с ним не так, – пробормотал второй, мужской голос.
– С моими детьми, – ответила мама, – все замечательно.
Мир снова наклонился и встал очень устойчиво, так просто его теперь было не опрокинуть. Дракончик ощутил нечто новое, биение второго сердца, медленное и мерное, совсем рядом. Он попытался дотянуться до разума сестренки, но в нем были только мир и тишина. Ни капли стремления поскорей оказаться снаружи, тогда как он знал, что времени не много. В его распоряжении только миг, этот миг.
– Мы слишком высоко, – проворчал злой голос. – Они упадут. Что за глупая традиция! Надо было отнести их в Ледяное королевство.
– Чтобы они там замерзли, едва вылупившись? – язвительно спросила мама.
– Не замерзли бы, – прорычал второй голос. – Не забывай, они наполовину ледяные.
– А уж как твоя мать была бы рада встрече с ними, – отрезала мама. – Моя семья хотя бы не убьет малышей, едва увидев их. Наоборот, защитит их.
– Твоей семье не на что жаловаться. Я привнес в их род королевскую кровь.
Мать угрожающе зашипела:
– Понятно. Соболезную, что к ней примешалась моя, простодраконья кровь.
В голове у дракончика промелькнули сцены насилия, окровавленной чешуи и замороженных когтей. Его матери грозила беда. Надвигалось несчастье, однако он мог его предотвратить. Надо лишь вылупиться сейчас.
Он вжался когтистыми лапками в стенки вокруг, стал толкаться и лягаться, напрягая силенки. Наконец что-то треснуло, и стенка под задними лапками поддалась.
– Смотри, выходит. – Сработало. Родители отвлеклись от свары, особенно мама, все мысли которой теперь занимал малыш, и ее разум возбужденно засиял.
А он тем временем попытался снова мысленно дотянуться до тихого сердцебиения. Умей он говорить, позвал бы: «Выходи со мной! Толкай! Борись!»
Но говорить он еще не умел, да и сестренка не слушала.
– Приближается буря. Это как-то связано с твоими лунными суевериями?
– Вряд ли, но это и не важно. К тому времени, как буря разыграется, малыш уже вылупится. Ты посмотри, какой сильный. – Последовал миг, вспышка, когда взрослые почти что разделили одно и то же чувство, а потом мама добавила: – И кстати, это не суеверия. Если чего-то не понимаешь, это не повод вести себя как носорог тупорылый.
В голове снова пронеслись сцены насилия. Надо было поднажать. Дракончик впился когтями в стенки и принялся извиваться, давя сразу во все стороны.
Свет, свет, свет так и звал наружу, чтобы пригладить когтями его крылья, просочиться в чешуйки, наполнить его силой серебристого сияния. Он и сам хотел эту силу, всю, без остатка.
ХРУСТЬ-ХРУСТЬ-ХРУСТЬ.
Стенки разлетелись в стороны.
Внутрь хлынул свет полных лун.
С неба на него взирало три серебристых глаза, огромных и идеально круглых на фоне тьмы. Чувство было, что они погружаются в его грудь, тают в глазах. Хотелось сгрести их и проглотить.
Он лежал в резном каменном гнезде, выложенном черным мехом, на вершине острого выступа. Рядом, почти неразличимое на фоне меха и в тенях, лежало неподвижно второе яйцо.
Внизу раскинулась долина, освещенная огнями и изрытая расселинами и норами, в которых, отдаваясь эхом, свистел ветер. Казалось, тут порылся гигантский дракон, оставив повсюду в камне тайные каньоны и пещеры, тянущиеся вдаль, до самого залитого звездным светом моря.
Спустя мгновения дракончик сообразил, что позади него стоят два взрослых дракона, плотно прижавших крылья на сильном порывистом ветру. Один был черен как ночь, другой – бледен как луны. Дракончик оглядел себя, хотя и так уже знал, что он такой же темный, как и первый дракон. Как его мама. От кончика морды до хвоста она искрилась гневом, но в ее сердце оставалось место и любви, и она уже обожала своего малыша всей душой. Он это чувствовал. Мамино чувство наполняло его, как наполнял до этого лунный свет, быстро показывая мир в понятных формах. Дракончик мгновенно исполнился неугасающей любви к маме.
Опасность исходила от белого дракона. Это был отец, муж любящей драконихи. Даже от мимолетного взгляда на него в голове новорожденного, сбивая с толку, начинали мелькать образы: боль, ярость, кричащие драконы и кровь, кровь повсюду. Белый дракон совершил нечто ужасное, и это преследовало его, и однажды он совершит нечто еще более страшное. Разум отца пятнами гнили марала злоба.
Немедленно захотелось обратить его в огненный шар и развеять пепел. Однако где-то глубоко, под слоями льда тлел крохотный уголек любви к матери. Только это его сейчас и спасло.
«Подождем, посмотрим», – сказал себе дракончик. Он пока еще не понимал, что умеет предвидеть будущее, не понимал, что значат эти мелькающие в голове образы. Он не умел следовать тропами, что вились перед ним; не понимал причин и следствий. Зато в разуме мамы увидел, что значит «надеяться», а в разуме отца разглядел очертания чего-то под названием «терпение».
Однако дракончику было невтерпеж. Так много должно было произойти между ним и этим драконом-отцом.
– Мракокрад, – сказала мама. – Здравствуй, мой родной.
Она протянула ему лапу, и он охотно забрался на нее, радуясь теплу.
– Мракокрад? – фыркнул отец. – Да ты шутишь, наверное. В жизни не слышал имени дурнее.
– Оно не дурное, – отрезала мама, и дракончик согласно обнажил зубы, чего ни один из родителей не заметил. – Мрак – его добыча. Он, как герой, отгоняет и крадет его.
– Скорее уж, крадется во тьме за жертвой. Как тайный убийца.
– Хватит ужасов. Не твое это дело. Это мое королевство, у нас имена детям дают матери.
– А у меня в королевстве драконят нарекает дракон наивысшего положения, и имена должна одобрить королева.
– И уж конечно, твое положение выше моего, – огрызнулась мама. – Вот только мы не в твоем королевстве. Ноги́ моих детей не будет на ваших обледенелых пустошах. Нравится тебе или нет, но мы тут, и это мой сын, и я нарекаю его Мракокрадом.
Отец окинул дракончика взглядом внимательных и холодных, как лед, глаз. Его недовольство крепло, похожее на ледяную глыбу.
– Он до последней чешуйки ночной, – прорычал отец. – В нем ни капли от меня.
С обеих сторон полыхнули подозрение, ненависть и негодование, но все они остались невысказанными.
– Хорошо, – произнес наконец отец. – Пусть будет зловещее Мракокрад. Но второго дракончика нареку я сам.
Мать помедлила, глядя на яйцо, так и оставшееся черным. Мракокрад прислушался, как разум сестренки отстраненно переваривает услышанное. Мама даже не знала, вылупится ли кто-то вообще из этого яйца, готовая отдать всю любовь Мракокраду, идеальному трехлунному дракончику. Всю любовь до капли, и он был готов принять ее.
Однако Мракокрад знал, что во втором яйце сестренка. Живая, просто тихая. Неторопливая. Ей не было дела до лун, которые вызвали его. Она их просто не слышала.
В лапках защекотало.
А ведь все можно изменить.
Он мог коснуться яйца и призвать ее. Неким образом дракончик знал, что получится: мысленно видел, как от его прикосновения скорлупа станет серебристой, треснет и раскроется, выпуская сестренку. Он уже видел необычную и прекрасную дракониху, с которой три полные луны тоже поделятся силой.
Тогда они станут равными. Ведь она тоже родится под тремя полными лунами. У нее тоже будет сила, как у него… и ее также будет любить мама.
А ее любовь и так уже приходится делить с недостойным ледяным чудовищем напротив.
Нет. Любовь и силу он оставит себе. Надо лишь ничего не предпринимать. Сестренка вылупится в свое время – завтра, когда закончится полнолуние. И лишь он один будет особенным.
– Ладно, – уступила мама. – Если из этого яйца вылупится дракон, называй как хочешь. Только… помни, что расти она будет в ночном племени. Ей будет нелегко, так что будь добрым. Подумай о ее будущем и что ей предстоит искать свое место.
Отец кивнул, внутренне закипая оттого, что ему указывают, что делать, как какому-то низкорожденному дракону в учениях.
«С сестренкой все будет хорошо», – подумал Мракокрад. Перед ним раскинулась тысяча вариантов будущего. Были те, в которых сестра присоединялась к нему в поисках власти; были те, в которых она билась с ним и побеждала; и те, в которых они становились лучшими друзьями; и такие, когда один из них убивал другого. Но когда Мракокрад сложил лапки, предпочтя не пускать их сегодня в дело, всякое будущее, в котором и его сестра была трехлунной, сделалось невозможным.
Эти варианты погасли перед его мысленным взором, и хотя он не знал точно, что это значит, ощутил себя чуточку спокойнее, чуточку больше и сильнее.
«Прости, сестренка, – подумал он, но не словами, а картинками будущего, скачущими в его голове. – Это моя мама. Мое полнолуние.
И мир теперь тоже мой».
Глава 3
Глубин
Прошло несколько дней, прежде чем Альбатрос вызвал к себе Глуби́на. Произошло это прямо во время урока географии, и желудок Глуби́на подпрыгнул, потом ухнул вниз и принялся выписывать кривые, словно повторяя очертания каньонов вокруг Глубокого дворца.
«Дед хочет меня видеть? Прямо сейчас?»
Посланник передал, что Альбатрос ждет его на закате, на берегу у Островного дворца. Одного. Светящиеся чешуйки под крыльями посланника мигали, передавая сообщение на морском языке. Проплывавший за окном угорь взглянул на драконов и тут же метнулся прочь.
«А Индиго со мной нельзя?» – спросил Глубин, взглянув на подругу. Та сидела рядом на карнизе розового коралла, какие тянулись вдоль стен класса. Драконы цеплялись за уступы когтями, расправив крылья. По другую сторону от Глуби́на сидела Жемчуг и со скучающим видом изучала свой хвост.
Сестра Глуби́на сверкала, увешанная драгоценным камнями: ее тело и лодыжки опутывали длинные нити жемчуга, опалов и сапфиров. Единственным украшением Индиго служило плетеное ожерелье из темно-пурпурных водорослей, которое Глубин сделал для нее на прошлой неделе. Ему самому оно нравилось, потому что сочеталось с цветом ее глаз. И Индиго нравилась ему, потому что носила подарок с удовольствием, даже в окружении суровых и увешанных драгоценностями драконов Глубокого дворца.
Уходить без нее не хотелось. Он вообще мало куда без нее выбирался; чуть ли не с самого рождения они были неразлучны. Мать Индиго служила в армии королевы Лагуны и до самой гибели крепко дружила с матерью Глуби́на. Отец Индиго курировал музей в Островном дворце и был только рад оставить единственного ребенка на попечение воспитателям Глуби́на и Жемчуг. Индиго стала единственным драконом, без капли королевской крови в жилах, кого приглашали на все собрания королевской семьи.
«Спроси Индиго, она вообще хочет идти? – Индиго ткнула его крылом в крыло. – Хотя бы ради приличия. А то мало ли, вдруг она занята?» Она постучала по макету королевства, занимавшему почти весь класс, и от ее прикосновения откололся кончик подводной горы. «Ой, – сказала она с виноватым видом под хмурым взглядом воспитателя. – Забудь, я полностью свободна».
«Альбатрос отдельно подчеркнул “одному”», – пожав плечами, просигналил посланник.
«Уж как-нибудь переживете небольшую разлуку до вечера», – встряла Жемчуг, закатывая глаза.
Глубин все понимал, но чувствовал себя очень странно оттого, что не мог чем-то поделиться с лучшим другом. А еще он не переставал думать о задушенной чайке… хотя знал, что смерть птицы еще ничего не значит и что он наверняка все истолковал неверно, а птица вообще сама удавилась. В природе же такое случается?
«Я согласен с Жемчуг, – сказал преподаватель. – Возможно, в ваше отсутствие Индиго сумеет сосредоточиться на географии Морского королевства».
Индиго печально вздохнула, пустив ноздрями струю пузырей: «Вот уж вряд ли».
«Ты чего это раскис, как медуза? – набросилась на Глуби́на Жемчуг, ослепительно сверкая чешуйками. У Глуби́на от мерцания чуть голова не разболелась, и он несколько раз моргнул. – Ты избранный или кто? А ну марш давай к деду, на эту вашу особую встречу».
«Ага. – Индиго снова ткнула в него крылом. – Повеселиться тебе! Ты этого так ждал!»
Она была права. Альбатрос до первого занятия запретил пользоваться магией, и Глубин ощущал, будто в эти несколько дней его когти увязли в песке. Он знал, что способен на чудесные вещи и жаждал высвободить силу. Пустить, наконец, ее в ход, позабавиться; выяснить, на что он способен. А для этого ему нужен был дед, единственный из всего племени понимавший, как работает дракомантия.
«Ну хорошо, скоро вернусь, – пообещал он. – Надеюсь».
«Да-да, если только ты не слишком особенный и волшебный, чтобы общаться с нами и дальше», – заметила Жемчуг.
Глубин искоса взглянул на нее, пытаясь понять, злится ли она. Да с какой стати? Из-за того, что он – дракомант? Так ведь ничего не поделаешь.