– Господи, Боже ты мой! – прокомментировал папа.
– Прости, Пап, – я сочувствующее посмотрел на него. Была причина, почему я сказал копам позвонить ему, а не Маме. Иногда она может действовать чересчур…
Он взглянул на меня несколько несчастно.
Прошло почти полтора часа, пока Детектив Ричи не вернулся, а мы с Штейнером выстраивали нашу стратегию. Его возвращение было с нерадостными вестями.
– Вы можете идти, – объявил он, открывая дверь.
– Какие изменения? – спросил Штейнер.
– Никаких.
– А школа? Что сказали свидетели? – спросил я.
– Они поддерживают вас на все сто процентов. Школа – это ваша проблема. Я сказал директору о ситуации, но не думаю, что он озабочен. Вы были исключены.
Я посмотрел на Штайнера.
– Позволь мне разобраться с этим. Ты вернешься в нее в течении недели. Пойдем, – сказал спокойно он.
Мы все вышли, а я пожал руку детективу.
– Спасибо вам большое, Мистер Ричи. Знаю, что вы отошли от своих прямых обязательств и я это очень ценю. Хоть вы и не помогли мне, но это все равно много значит для меня. Спасибо Вам.
Большинство копов не слышат слова благодарности от парней, которых они допрашивали. Он шокировано глянул на меня и пробубнил: "Спасибо".
Я пошел за отцом к машине и плюхнулся на заднее сиденье, после того, как он открыл дверь. Всю дорогу тот молчал и не менее молчаливо завел машину, но затем приглушил её и посмотрел на меня.
– Что с тобой? Пререкаешься с офицером? Заключаешь сделки с адвокатом? Дерешься в автобусах? Я будто тебя не знаю.
Я просто уставился в лобовое стекло.
– Я всё тот же, Па. Может такое вот происходит, когда начинаешь воспринимать меня как взрослого, а не ребенка.
– Что… тебе всего тринадцать и ты уже заявляешь о своей независимости?
Я повернулся к нему и вздохнул:
– Нет, Пап, мне всего тринадцать и я решил, что не хочу терпеть задир. Если вы хотите иметь со мной дело, то имейте со мной дело как со взрослым.
– Взрослым? Это вот так ты ведешь себя, как взрослый?
– Да, отец. Разве нет? Если банда из трех парней решит тебя избить… ты станешь сидеть и принимать удары? Или ударишь в ответ? Ну же, Па, ты был морским пехотинцем во время войны! Как бы ты поступил? – прежде, чем он мог ответить, я сказал: – Ну же, спроси Мистера Штайнера, правильно ли я все сделал или как ребенок? Я был почтителен и задавал умные вопросы, мы сработали вместе, чтобы оставить меня в школе и защитить семью от исков. Это поступок взрослого или ребенка?
Отец продолжал просто смотреть.
– Единственный раз, когда я позволил себе вольность, так это вначале, когда он начал обращаться со мной как с ребенком… Но когда мы прояснили этот вопрос… все стало куда лучше. Мне удалось выйти сухим из воды, разве это по-детски? Или ты хотел, чтобы я разнылся и описался? Черт, Пап, единственный, кто относился в той комнате ко мне, как к ребенку – это ты!
Я тут же пожалел, что сказал это. До этих пор я не ругался.
Отец просто пялился на меня мгновение, а затем недоверчиво покачал головой. То, что я использовал слово "Черт" было им проигнорировано.
– Хах. И что теперь?
Я ухмыльнулся:
– А сейчас мы поедем домой. Я пропустил ланч и возможно смогу перехватить пару печенюх.
Он взглянул на часы.
– Твоя мама скорее всего дома. И нам будет не весело.
– Скорее всего она уже получила новости из школы, – согласился я.
Мы были оба правы. Мамина машина оказалась возле дома. Хэма и Сьюзи не было дома, но я увидел свой рюкзак с книгами на диване. Кто-то из автобуса, скорее всего, принес его ко мне домой, так что сейчас Мама все знает.
– Карл? Это ты? Я хочу видеть тебя здесь и сейчас? – она позвала меня из своей спальни, что находилась на пути к моей и не было способа избежать ее. Я проследовал за отцом по лестнице к их спальне.
Мама была в ярости. Хотя, обычно она была очень привлекательна – за что зацепился мой Папа – но не сегодня. Она уставилась на меня.
– Что ты натворил? Кэти Ловнталь принесла твой рюкзак домой и раскатала мне, что ты избил трех мальчиков в автобусе, полиция арестовала тебя, а затем меня вызвали в школу! Тебя исключили! – она все это время кричала, а ее лицо было искривлено и ужасно.
Я повернул свою голову в сторону отца.
– Знаешь, вам, ребята, реально стоит разобраться что это за штука – "презумпция невиновности*".
Я повернул голову в сторону Мамы как раз, чтобы увидеть ее руку летящую в мое лицо. Она хорошо мне зарядила, заставив отступить на шаг назад.
– Не смей мне тут огрызаться!
Я сделал шаг вперед, заняв изначальное место и потер свою челюсть.
– Неплохой удар, Мам. Мы вернемся к этому чуть позже. Но почему бы нам сейчас не присесть?
Мать подошла чтобы отвесить мне пощечину, но отец вмешался.
– Ширли, нет.
Родителям удалось затащить себе в комнату кровать, стол, стул и кресло.
Я упал на кресло и папа сел на свой стол.
Маме не оставалось ничего, кроме как сесть на кровать.
– Ну вот, начнем, – сказал я.
Я рассказал ей всю историю, включая то, что случилось за решеткой. Опустил правда знакомство с грабителем. Для неё это было бы слишком. К концу истории она немного успокоилась, но была всё еще зла.
– Тебе не надо было драться с ними! Так умные мальчики не поступают!
Она начала раздражать меня, но я попытался следить за тоном.
– Что, Мам? Что мне стоило сделать? Сказать кому-нибудь? Кому? Водителю автобуса? Он солгал полиции просто чтобы сохранить работу. Думаешь, он бы помог? Кому я должен был сказать об этом в школе? Директору? И что? Он бы ко мне охрану приставил?
По виду её лица я понял, что это именно то, что мне нужно было сделать. Но всё же я надавил на неё.
– Может нужно было сказать вам с папой? Ах да, я делал это в прошлом году. Вы сказали мне постоять за себя. И угадайте что? Я только что это сделал, и вы мной недовольны! Соберись, Мама!
– Да как ты смеешь так со мной говорить!? Она посмотрела на отца, ожидая, что он начнет вставлять мне люлей, как он поступил бы в любой другой день. Вместо этого он просто сел и начал на неё смотреть, – Ты позволишь своему сыну так говорить со мной?
– Ширли, хватит.
– "Как так"? Говорить что-то с чем ты не согласна? Тогда можете меня сразу пристрелить. В этом мире масса вещей в которых мы не будем согласны, – ответил я, на самом деле зря.
Отец повернулся ко мне.
– Не нарывайся.
– Ага… – я устало потер лицо. Это был длинный день и время с родителями было хуже всего, – Что-то еще?
Мама уставилась на нас обоих. Она даже не представляла, что происходит, но это точно не удовлетворяло её праведное возмущение.
– И это всё? Ты не накажешь его за это?
– Наказать его за что? За то, что защищал себя? Или за то, выбрался из тюрьмы? За то, защищал нас от иска? Что он сделал? – спросил отец.
Одно очко в пользу папы. Если они начнут спорить, я могу спастись.
Я встал и направился к двери.
– И две вещи, которые я хочу сказать напоследок. – они перестали ссориться и посмотрели на меня. – Во-первых, больше никогда не бейте меня.
Родители посмотрели на меня так, словно мы говорили на разных языках.
– Я подрался и попал в тюрьму, потому что трое детей решили побить меня. И терпеть подобное я не собираюсь. Если вы хотите наказать меня за что-то, то ладно. Посадите под домашний арест, заберите ключи от дома, выкиньте мои вещи, и выгоните меня из дома – меня всё равно, плевать, но. никогда. больше. не. бейте. меня.
Они ничего на это не сказали. Думаю они остолбенели.
– Второе, я хочу, чтобы ты кое о чём подумала. Будь у меня дети, и узнай я о том, что их арестовали, я молю Бога, чтобы первая фраза, которую скажу им была: "Ты в порядке?", а не "Что ты натворил?". Я просто хочу, чтобы ты поразмыслил над этим.
Я вышел из комнаты и, через гостиную, отправился к себе.
Глава 3. Планирование
Я зашел в комнату и заполз на кровать, уложив подушку так, чтобы можно было усесться упершись об стену. Голод больше не чувствовался, только усталость. Это был длинный день, а разборки с родителями сделали его ещё длиннее. Хэм и Сюьзи тоже вскоре пришли домой. Брат поднялся в нашу комнату, сбросил свои пожитки и вышел, не обращая на меня никакого внимания. Я ни капли не слукавлю, если скажу, что он эгоцентричен почти до психопатического уровня.
Я дал родителям пищу для размышлений: кем они являлись раньше и кем являются сейчас. Это больная тема. Чарльз и Ширли Бакмэн – хорошие люди. Эталонный образец класса людей, что живут выше среднего… на таких стоит вся страна. Они тяжело работают, ходят в церковь, платят налоги, голосуют и отдают деньги на благотворительность. Как ни посмотрит – о таких соседях вы бы мечтали.
Однако… родители из них никакущие. Не поймите меня неправильно. Нас никто не садил на цепь в подвале, не кормил похлебкой и не хлыстал кнутом. Нет. По большинству стандартов нас воспитывали как надо. Да и выросли мы тоже, объективно, неплохо. Три работы белыми воротничками, образование в колледже(у большинства), внуки и никаких проблем(до этого утра). Но к детям никогда не дают в подарок инструкцию.
Мне не было приятно расти в этом доме в первый раз и я серьезно размышлял над тем, смогу ли всё повторить во второй раз. Отец бывал жесток. Он воспитывал детей по принципу кнута и пряника, но вот только его пряник состоял из пары крошек, а кнут – из толстой дубленой кожи. И если что угодно, я серьезно, что угодно было не так, нам с Хэмом им прилетало. Следовательно, раз мы должны были всегда вести себя правильно, что бы это не значило, нас не награждали ни за что хорошее, а только ругали за плохое.
Но в каком-то смысле моя мать была ещё хуже. Она нас много не била, предпочитая дождаться отца, но могла быть очень холодной. Ей очень нравилась идея о том, что хорошее поведение это нечто само собой разумеющееся, и что плохое поведение нужно строго наказывать. А значит – её задача выкроить из нас, особенно из меня, как со старшего, приличных людей. Любовь не входила в этот процесс, а вот поучения и наказания – да.
Однажды, когда мне было пять, я сделал ей открытку. С передней части написал „Я тебя люблю“, а внутри "Я такжи тебя люблю“, „Я тоже тебя люблю“ и „Я тожи тебя люблю“. Мне это показалось умным и я гордо ей вручил подарок. Обычная мать бы обняла и поцеловала своего сына за это. Моя же… воспользовалась этой возможностью для того, чтобы объяснить как важна грамматика в жизни человека. Я больше никогда не ошибался в этих словах… и никогда больше не делал ей открытки.
Как старший ребенок в семье, я принял на себя главный удар. Хэмильтон, что был на два года младше, тоже получал, но не был первенцем, а значит – не был таким важным. Родители не скрывали от него этого факта, что сотворило чудес с его самооценкой. Сьюзи же, с другой стороны, была самой младшей и к тому же девочкой. Всем было ясно, что она любимица. Вы могли бы подумать, что я завидовал, но на самом деле нет. Сьюзи была славной малой и даже если знала, что у неё есть власть над отцом, никогда особо не тыкала этим нам в лицо. Она была на шесть лет младше меня, так что общего у нас было мало. Мы никогда не ходили вместе в школу, например. И в будущем, когда ей удавалось проворачивать что-то безумное(вроде полностью оплаченной поездки в Новый Орлеан), я просто улыбался и признавал, как она хитра.
Будучи уже подростком, стало очевидно, что моя судьба – заделаться клоном Чарли Бакмэна. Прямо как отцу, мне было суждено пойти в хороший колледж и стать ученым или инженером. Это единственное, что пошло по плану. Всё остальное пошло наперекосяк. Я должен был пойти в университет из Лиги Плюща[4], но на четыре года, а не на два, как отец. Должен был получить степень, в отличие от отца, и стать профессионалом(что будет написано сразу после моего имени). Я должен был жениться на приличной белой протестантке, с не менее достойным образованием.
Мы бы родили пару-тройку детей, поселилисьбы в пригороде, что был бы дороже и лучше, чем теперешний, в доме, что был бы больше нашего и я бы работал на компанию, куда более престижную, чем отцовская. Нам предстояло быть примерными республиканцами и передавать эти ценности будущим поколениям белых республиканских протестантов с дипломами из Лиги Плюща.
Но так как почти ничего из этого не произошло, родители не скрывали своё разочарование во мне. Хотя по любым стандартам я прожил хорошую, счастливую и обеспеченную жизнь… они не скрывали своего разочарования во мне до самой смерти. Хорошо, что я поступил в университет, который находился в трех сотнях миль от нашего дома и почти не навещал их.
Частично наш сегодняшний с ними разговор был попыткой дать понять, что я буду жить так, как нужно мне, а не им. Разумеется, я не был столь наивен, чтобы считать один разговор достаточным для этой цели. Совсем скоро папа, а особенно мама, снова начнут направлять меня на путь истинный. В первый раз я лишь молчаливо соглашался со всем, пока что-то не шло настолько плохо, что не выдерживал и взрывался. В этот раз я должен был быть другим, а им нужно было уяснить, что если они не хотят, моего исчезновения из их жизней после семнадцати лет… это им придется менять свои планы и ожидания, а не мне.
Одной из любопытных вещей было то, что я им сказал больше не бить меня. Вы, возможно, не поверите, но в прошлой жизни это тоже произошло, только мне было на год больше. Мать решила меня ударить за что-то, но я инстинктивно перехватил её руку. Она была настолько озадачена, что просто уставилась на меня и замахнулась снова. Я снова перехватил её руку, так как в тот момент был сыт этим по горло. Она убрала руку и пообещала рассказать обо всем отцу. Я ответил, что она может делать всё, что хочет. Но больше меня не тронули. Ни разу.
Я не хочу сказать, что мы прятались по углам от родителей, это не так. Единственное адекватное сравнение могу сделать только на фоне с другими семьями. Я видел как это происходит. Мама или Папа приходят домой с работы, магазина или откуда бы то ни было ещё и дети сбегаются ко входу, чтобы поздороваться и посмотреть, что те принесли. Мы так не делали, наоборот, лишь старались избегать их, пока родители не выясняли, что мы сделали что-то неправильно и не били нас. Всё быстро кончалось, но если тебя зовут… то ты влип. Никаких пряников, лишь кнут.
В тот вечер я пропустил ужин, что было необычно.
Происходило это, в общем, так. Мама просто ставила еду на стол, а ты её ел. Никаких „но“. Если тебе не нравилось то, что она приготовила, что случалось, но ты в любом случае ел. Если нет, то… вы уже поняли. Даже если на ужин у нас токсичные радиоактивные отходы… ты должен их есть. Если же нет, то пережив побои и еще раз отказавшись от еды… тебя просто не кормили на следующий день. Удивительно, но родители разрешили мне пропустить этот прием пищи. Даже учитывая то, что я сказал им о том, что поем позже.
Я оставался в комнате и размышлял о том, что сейчас делаю и как пережить следующие несколько лет, пока Хэмильтон не явился спать. Комната была небольшой, но в неё уместились две кровати и шкаф.
Желудок заурчал и мною было принято решение спуститься на кухню. Все уже спали, так что я достал банку супа, вылил её содержимое на сковородку и начал разогревать.
Мама должно быть услышала мою возню и спустилась. Она застала меня помешивающим суп над огнем и удивила тем, что достала тарелку из верхнего ящика.
– Спасибо, – сказал я.
Она смотрела на меня, не говоря ни слова, пока я не закончил мешать свой суп, насыпал его в тарелку и не уселся есть. Осознав, что говорить её сын не собирается, она сама открыла рот:
– Прости, что накричала на тебя вечером. Я знаю, что ты ни в чем не виноват.
– Спасибо.
Лучше не разглагольствовать. Очевидно, что сейчас мать тянет поговорить куда больше, чем меня.