…от актеров требуется сложнейшая психологическая работа. Когда три человека – двое мужчин и женщина – сидят в уютном зале с камином, они не должны обращать внимания на устрашающие образы за окнами и подступающий туман. По мимике и жестам актеров должно быть видно, что герои ненавидят друг друга и готовы друг друга поубивать – но почему-то вынуждены быть милыми и любезными, и не просто делать вид, что хорошо друг к другу относятся, но правда хорошо относиться. Когда герои бросают жребий, нужно показать по их лицам, что от этого жребия зависит их жизнь. Немая сцена, где герои тянут жребий, должна быть максимально напряженной, но на лицах людей не должно отражаться ни одной эмоции. Когда двое мужчин жестами показывают женщине, что именно ей выпадает честь вытянуть жребий, их манеры должны быть галантными и чуть ироничными, вроде как – кончились времена благородных рыцарей и прекрасных дам, но все-таки так уж и быть, даму вперед…
Когда женщина разворачивает бумажку, её лицо ничего не выражает – ровно до того момента, когда она читает имя на бумажке. Здесь её лицо меняется – но не на страх, не на отчаяние, не какую-то конкретную эмоцию, а просто неуловимо меняется – чтобы зритель сразу понял, что именно она прочитала. Дальше женщину разбирает смех, почти истерический. А когда мужчины нетерпеливо тянутся к бумажке с именем, должно быть видно, что они уже поняли, что прочитала женщина, но хотят убедиться.
Напоминаем – все это происходит на фоне устрашающих образов за окном. Женщина вымученно улыбается, говорит что-то – зритель не слышит, можно догадаться, что она желает мужчинам всего хорошего, делает хорошую мину при плохой игре, но при этом еле сдерживается, чтобы не разрыдаться: должно быть понятно, что её ждет что-то более страшное, чем смерть. Мужчины встают и направляются к выходу, всем своим видом показывая, что если бы они могли чем-нибудь помочь, они бы это сделали, но сделать ничего не могут. Один из мужчин – большой, грузный, рослый – останавливается, смотрит на женщину, видно, что-то придумал, подходит к ней, берет за руку, шепчет что-то. Женщина идет за ним, на её лице читается смесь отчаяния и надежды, она не очень-то верит, что мужчина чем-то поможет. Наконец, нехотя идет за ним прочь из комнаты вверх по лестнице, на второй этаж большого дома, потом на третий, в просторные залы, в богато убранные комнаты – дом выглядит роскошным, но заброшенным. Герой заводит свою спутницу в спальню в пурпурных тонах, закрывает дверь, задергивает бордовые шторы. Неумел обнимает женщину, начинает целовать её лицо – видно, что он не очень-то хочет это делать, но почему-то вынужден. Женщина возмущенно отталкивает его от себя, кричит что-то, мужчина что-то говорит, объясняет, доказывает, женщина понимает, соглашается, начинает расстегивать блузку. В её жестах должно быть замешательство – с одной стороны, она не хочет этого делать, с другой стороны понимает, что от этого зависит её жизнь. Мужчина видит замешательство своей спутницы, в какой-то момент отодвигается от неё, машет рукой, хочет отложить встречу на завтра, а то и вовсе на неопределенный срок – женщина спохватывается, бросается за ним, упрашивает, уговаривает, сама неумело целует своего новоявленного любовника.
Никогда не думал, что мне придется снова столкнуться с Аланом и его семьей: тем не менее, когда я выглянул в коридор, то увидел своего давнего клиента, Гедду в белоснежном манто, и маленького Тимми, который увлеченно уткнулся в свой телефон.
– Мы, в общем-то, по поводу Тимми хотели поговорить, – неуверенно начал Алан, когда все трое вошли ко мне в кабинет.
Компьютерная зависимость – промелькнуло у меня в голове, но я не стал делать поспешных выводов, а кивнул родителям:
– Рассказывайте.
Первым заговорил Алан, Гедда сидела с отсутствующим видом, как будто все происходящее её не касалось.
– Ну, понимаете… наш сын плохо себя ведет.
– Хулиганит? – попытался уточнить я, – дерется?
– Да не особенно… Ну бывало пару раз, ну так кто в детстве не дрался? Не, я считаю, пацана пацаном надо воспитывать, нечего тут сопли разводить, ах, ах, хорошие мальчики так себя не ведут…
– А супруга ваша что думает?
– Да она тоже со мной согласная…
Я мельком посмотрел на супругу, она сдержано кивнула – на её лице по-прежнему ничего не отражалось.
– Тогда в чем же дело?
Алан замялся:
– Ну… как бы это сказать… Даже не знаю, как и сформулировать…
– Ваш сын ходит в школу?
– Ходит… то есть, ходил…
– …мы ему элитную гимназию выбрали с изучением китайского… – добавила Гедда.
– Китайского? – переспросил я.
– Ну да, ему нравится… Еще на кружок мультипликации ходил… тоже ему нравилось, – продолжила Гедда, – вы не подумайте, пожалуйста, что он переутомляется или еще что, ему нравится все, все успевает… вернее, успевал, сейчас его из школы отчислили…
– За что?
– Так вот… плохо себя вел…
– Что значит, плохо себя вел?
– Ну… – Алан сжал кулаки, – вчера вот он тарелку разбил…
Мне показалось, я ослышался. Мне не верилось, что люди пришли ко мне из-за такой мелочи, как разбитая тарелка.
– Ну что же вы хотите, даже взрослый человек иногда что-нибудь роняет, а тут ребенку восемь лет…
– Нет-нет, вы нас не поняли, – спохватилась Гедда, – он… понимаете, Роза ему замечание какое-то сделала…
– Роза это?
– …гувернантка наша. Вы только не подумайте, пожалуйста, что он страдает, что я ему мало внимания уделяю, Тимми Розу даже больше, чем меня любит, вы только не думайте, я тоже не ревную никого, у нас хорошо все… так вот, Роза ему что-то там сказала, а Тимми рассердился, вспылил, и вот на другом конце стола тарелка стояла, он на неё посмотрел, тарелка на осколки разлетелась.
Мне снова показалось, что я ослышался.
– Меня даже осколком задело, – кивнул Алан, – главное, это же не первый случай, он бывает, или уронит что-нибудь взглядом, один раз шторы подпалил, чуть дом не сжег, но это-то все мелочи, понимаете, он тут недавно с одноклассником подрался, а тот потом жаловался, что Тимми его душил… А Тимми говорил, что вообще его руками не трогал…
– Ну, у мальчишек это бывает, меня в школе тоже душили, и я душил, а учитель начнет ругать, мы тут же отпираться, а-а-а, а я его вообще не трогал…
– Так нет… мы боимся, а вдруг он и правда руками его не трогал, а так душил… ну… без рук… это же он к любому человеку вот так подойти может, а то и не подойти, а так, на расстоянии, посмотрит, а то и не посмотрит даже, и бац, у человека дыхание остановится…
Меня покоробило.
– Мы ему, главное, объясняем, ну ты же так можешь человека убить, ты же так дом сожжешь, он вроде все понимает, не маленький уже, говорит, больше не буду… Он даже что-то со шторами сделал, что они как новые стали. А потом опять заиграется, опять забудет все, опять что-нибудь натворит… нет, мы все понимаем, что ребенок, еще не умеет себя контролировать… но все-таки, надо же с ним что-то делать…
– Нам в школе уже сказали Тимми в лечебницу поместить, – добавила Гедда, – да какая лечебница, нормальный ребенок, ну вот… кроме этого… Нам бы хоть подождать, когда ему лет пятнадцать будет… или наоборот, чем дальше, тем больше проблем начнется с подростком?
Я начал осторожно подбирать слова, но, честно признаюсь, не знал, что можно сказать.
– Вы бы поговорили с ним, – добавил Алан, – у вас есть какие-нибудь приемы, чтобы он не просто послушался, через пять минут все забыл, а правда понял…
Наконец, я не выдержал:
– Да что происходит-то… это ваш ребенок?
– Не… не наш. То есть, наш. То есть, не наш, – замялся Алан, – ну… не знаем мы.
– Перепутали в роддоме? – уточнил я.
– Нет… то есть…
– Откуда взялся ребенок? – грозно спросил я.
– Вы не подумайте только, он нам не чужой, он у нас родился… – кивнула Гедда, – то есть, не у нас… то есть… не знаем мы.
– Давайте-ка вынимайте все скелеты из шкафов, – потребовал я, – откуда у вас ребенок?
– Оттуда, – признался Алан. Я хотел было уточнить, что он имеет в виду, но тут же догадался по его интонации.
– Да вы что? – ахнул я, – там что, дети есть?
– Нет-нет, детей там нет… он там у нас родился…
Меня покоробило:
– Ну, вообще-то за такие эксперименты над детьми вас и к ответственности привлечь можно…
– Да нет-нет, вы не поняли, не было никакого эксперимента…
– Вы ходили туда? – спросил я в упор.
– Ну да… – кивнул Алан, – я, Гедда, и Энтони.
– Энтони, это?
– Ну… конкурент наш…
Я вспомнил газетную статью, почувствовал, как кусочки паззла складываются воедино.
– Лет десять назад про вас писали, что вы погибли… три конкурирующих потусторонщика… предположительно, уничтожили друг друга…
– Это когда мы туда уходили… и не вернулись… портал заклинило.
Я хотел было спросить, что такое портал, и как его могло заклинить, но понял, что вдаваться в технические подробности нездешнего мира не собираюсь. Тем более, что мои посетители внезапно стали очень словоохотливыми, казалось, им давно не терпелось поделиться с кем-нибудь этой историей:
– Понимаете… ну вы читали уже, что мы конкурентами были, по ту сторону хаживали… Ну, много кто по ту сторону хаживал, кто и не возвращался… – начал Алан, тут же осекся, заметив мое выражение лица, – нет-нет, если вам кто скажет, что конкуренты там друг друга убивают, так это бред собачий, там если человека убить, знаете, что начнется?
Я догадался, что меня сейчас опять начнут грузить сложными терминами, и поспешно признался, что не хочу об этом слышать.
– Ну, так вот… так получилось, что портал заклинило, понимаете? А нас тогда на той стороне было трое.
– И? – осторожно спрашиваю я.
– Так вы не понимаете? – Алан нахмурился, с его точки зрения нельзя было не знать таких элементарных вещей, – вы хоть знаете, что из портала в наш мир можно выйти только по двое?
Я хотел ответить, что вот теперь понимаю, но тут же спохватился:
– Значит… один из вас должен был остаться… там?
– Ну да, а что бывает с теми, кто там ночью остается, я думаю, вы знаете.
– Нет, – признался я.
– Ну, еще бы, это только в нашей среде знают… – добавила Гедда, – ну хорошо, давайте это между нами, ладно? Кто там ночью остается, тот потом не возвращается… Его эти забирают…
Я хотел спросить – какие эти, но не стал спрашивать, мне меньше всего хотелось знать, что происходит на той стороне. Та сторона она на то и та, что про неё лучше не говорить и не знать, та сторона, она чует, когда про неё говорят, она тянет свои щупальца к тому, кто про неё не то, что упоминает, а даже думает.
– Ну вот, можете себе представить, встретились мы в тот вечер у портала, и так, и сяк пытаемся войти, и ни в какую… Дело к ночи идет, а ночью там можно выжить только в доме. Нашли дом рядом с порталом, добротный особняк такой, камин затопили, еды из супермаркета соседнего приволокли…
– Так там дома есть? – спросил я, – и супермаркеты?
– Ну конечно, там же все как у нас, только… – Алан подавился этим «только», спохватился, что нельзя рассказывать, – ну вот, три человека в гостиной сидят, друг друга терпеть ненавидим, сами знаете, какая конкуренция у потусторонников… ну да вы не знаете… глотки друг другу рвать готовы. А глотки-то рвать нельзя, если ночью в доме сидим, дом-то, он от ночи оберегает только если в доме мир и согласие, а если хоть в мыслях ближнему своему чего нехорошего пожелаешь, так вся эта хрень в дом ворвется…
Хочу спросить, какая хрень. Не спрашиваю.
– Ну вот, решили жребий бросать… Гедда еще стала права качать, я женщина, у меня привилегии, ну мы быстро ей сказали привилегии свои куда подальше засунуть… Кто по ту сторону ходит, тому уже не до экивоков этих, даму вперед пропускать, дверь придержать, бабушку через улицу перевести, ребенку конфетку дать… Там человек как бы и человеком быть перестает… Вот, бросили мы жребий, вежливенько так, сидим за столом, чаек попиваем, имена свои на бумажках написали, в пустую сахарницу бросили, Гедде дали бумажку вытащить, вроде как даме уступили… Вот Гедда свое имя и вытащила. Мы уже ждали, она тут в слезы ударится, руки заламывать будет, умолять… Ты извини, дорогая, уж что думал, то думал, из песни слов не выкинешь… А Гедда спокойно так, сидит, улыбается, желает нам всего хорошего, ну знаете, как на переговорах, кто проиграл, делает хорошую мину при плохой игре…
– Так… – кивнул я.
– А мы же когда в доме сидели, мы же помирились, там же хочешь не хочешь, а помиришься, чтобы от ночи уберечься… уже хочешь не хочешь, а на врага на своего смотришь, ищешь в нем хорошее что-то… И понимаю, что часа два назад я эту Гедду своими руками бы задушил, а теперь жалко мне её вот так бросить. Вот и говорю ей, если хочешь жить, делай, что тебе скажу. Давай, говорю, выбирай, или меня, или Энтони, кого ты меньше терпеть ненавидишь… Гедда меня выбрала. Я её в спальню увел, говорю – раздевайся, она на меня смотрит, как на психа. Я ей объяснил, что к чему… Ну вот, это в ноябре было, в августе у нас сын родился… В тот же день из портала в наш мир вышли… Гедда еще слабая была, мы уже говорили ей, давай пару дней подождем, нет, рвется домой… да мы все домой рвались… инвалидное кресло в соседней больнице нашли, Гедду усадили, чтобы ей самой не идти, как королеву через портал выкатили… Дом этот нам в душу запал, мы его с Геддой купили, обустроили… Вот вы понимаете, у нас никогда и мысли не было, что с нашим сыном что-то не так, ну родился и родился, крепенький такой мальчишка, я вообще всю жизнь о наследнике мечтал… родился так хорошо, повезло прямо… мы за Гедду переживали, она же вон худущая какая, бедра узкие, а Тимми у нас богатырь… Мы уже пробовали через портал пробраться, когда Гедда ребенка носила, нет, портал снова на нас на троих реагировал, ребенка в утробе не видел… Ничего, обошлось все… Мы даже и не думали, что с Тимми что-то не так будет, вот даже и мысли не было… Вот только когда он на нянечку рассердился, на зеркало посмотрел, оно на осколки разлетелось, вот тогда и спохватились, что сына не на этом свете зачали…
Я осторожно откашлялся:
– Вы поймите правильно, ну поговорю я с вашим мальчиком, может, послушается… только… Что дальше-то будет?
Алан изменился в лице:
– Вы… вы что имеете в виду?
– Ну… гхм… вот ваш сын… вы уверены, что он вообще…
– Что. Вы. Имеете. В. Виду?
Я хотел договорить – человек или не человек, но понял, что им страшно. Просто страшно. И что они сами прекрасно все понимают, но боятся…
– Ну, хорошо… – кивнул я, – давайте я с мальчиком поговорю…
Когда вошел Тимми, родители вышли в коридор, я остался наедине с мальчишкой. Тимми сразу же убрал телефон, уставился на меня выжидательно.
– Тимми… ну… ты же понимаешь…
– А чего он училке ножку у стула поломал?
– К-кто?
– Да Джим этот… он вообще то девчонку какую краской обольет, то еще чего…
– И ты его решил задушить?
– Ну… не совсем задушить, попугать так…
– Ну… а ты же понимаешь, что ты его совсем задушить мог?
– Не, ну чего вы, если бы я хотел, я и задушил бы… Не, я все понимаю, убивать нельзя… А я тарелку разбил, а я не хотел, чтобы ранило кого-то… не, я больше не буду, честно…
– Ну, ты же понимаешь, что вот так вот разозлишься на кого-нибудь и в пылу ярости…
– …Да нет, чего вы, я ж не совсем того… Я и шторы поджег, смотрел, чтобы ничего больше не загорелось…
– Ну а дальше ты чего в жизни делать хочешь, еще не решил?
– Ну, папа меня потусторонщиком сделать хочет, чтобы династию продолжил…
– А ты сам?
– А я это… а я фильмы снимать хочу… а папа говорит, несерьезно это…
– А мама?
– А мама папе говорит, а пусть Тимми будет, кем хочет, ну фильмы же делать хочет, а не наркоман там какой, не алкаш…
– А почему вы не хотите, чтобы ваш сын в режиссеры подался, или в сценаристы, или еще там куда? – спросил я у Алана.
– Да вы посмотрите, сколько ему лет? Вы себя в его возрасте помните? Вы кем хотели быть? Да он пока вырастет, он кем только стать не захочет… вот ближе к шестнадцати посмотрим, чего загадывать…