Если бы я мог написать письмо в прошлое тому человеку, деяниями которого я восхищаюсь сейчас, я бы начал так: будь осторожен, дорогой друг, не все жители города в восторге от твоих изысканий, а если ты проболтаешься кому-то, что ищешь рецепт бессмертия, то не сносить тебе твоей головы. Священники не любят, когда кто-то вмешивается в законы мироздания, установленные Всевышним, они считают, что смерть человека неизбежна, и обмануть смерть, значит, обмануть само Мироздание. Кроме того, я бы написал – мой дорогой друг, ты никогда не видел меня, но послушался моего совета: оставь свои изыскания, живи, как живут сотни твои соотечественников, найди себе хорошую женушку, открой лавочку, как твой отец, по вечерам сиди на крылечке и покуривай трубку. Однако, я точно знаю, что ты только рассмеешься мне в лицо – и пойдешь на чердак доделывать свою машину вопросов и ответов, которую ты так и не закончишь. Да-да, ты её так и не закончишь, и это я тоже напишу в прошлое человеку, которым восхищаюсь и которого никогда не увижу. И я не закончу, хотя у меня в руках будут твои трактаты и твои наработки, и я буду искать вечную жизнь не с чистого листа…
Если бы я мог написать в будущее тому человеку, который возьмет на себя смелость продолжить мои исследования, я скажу ему: мой дорогой друг, ты, должно быть, будешь немало удивлен тем, что я отверг благополучную сытую жизнь, не пошел по стопам отца, а напротив, выбрал себе путь, полный лишений. Что я отвечу моему несуществующему другу? Что я в жизни бы себе не простил, если бы хотя бы не попробовал стать бессмертным? Я бы, конечно, сердечно поблагодарил своего неизвестного друга за заботу и предупреждение, что мне следует бежать из города, – однако, этот побег только отсрочил мою казнь, потому что в каком бы городе я не останавливался, рано или поздно блюстители закона понимали, что мои изыскания слишком опасны…
Если я в здравом уме начну писать письмо человеку, который будет жить через много веков после меня – мои соотечественники решат, что я выжил из ума и отправят меня в сумасшедший дом. Если я не напишу это письмо, оставлю свои мечты и чаяния при себе – я в жизни себе этого не прощу. Как же мне быть? Думаю, что смогу спасти ситуацию, если завуалирую письмо к своему неведомому другу под литературное произведение. Итак, в этой непримечательной книге я обращаюсь к мнимому другу, который будет жить через много веков после меня. Прежде всего, мой неведомый собеседник, я хочу поделиться с тобой своими исследованиями и поблагодарить за то, что так любезно предупредил меня об опасностях, подстерегающих меня на жизненном пути. Только благодаря тебе, мой неведомый друг, я благополучно отказался от путешествия на «Боудикке», которое казалось мне невероятно увлекательным, – и тем самым избежать гибели в кораблекрушении. Однако, мой неведомый товарищ, с чего ты взял, что где-то в Америке, в маленьком безвестном городке меня ждет тот, кто прольет свет на мои терзания и сомнения и подскажет, как создать думающую машину – каково же было мое разочарование, когда я обнаружил, что упомянутый тобой человек будет жить через двести лет после меня. впрочем, я не виню тебя, мой неизвестный друг, ты искал информацию обо мне из весьма недостоверных источников, поэтому стоит ли удивляться, что ты путаешь даты, события, имена? Мне самому следовало более тщательно проверять то, что ты пишешь мне. За одно я точно благодарен тебе – если бы не твои расчеты, я бы в жизни не добился того, что имею сейчас, в жизни бы не довел до ума свою машину для думания…
Если бы я мог написать письмо какому-нибудь человеку, живущему после меня, я был бы безмерно счастлив – но увы, беспощадное время не позволяет связаться с прошлым. Все, чем мне приходится довольствоваться – это отсылать письма в прошлое, людям, которые жили когда-то. Пишу неведомому другу, который жил двести лет назад, предупреждаю его о «Боудикке», корабле, который может его погубить, – и сетую, что никто не может предупредить меня о том, чем закончится для меня полет на «Марсе», правда ли ступлю я на чужую землю или мое имя пополнит списки погибших…
Сегодня я нашел друга.
Как? Как обычно. Как всегда нахожу друзей, всякий раз это случается одинаково, ну, почти одинаково, если не считать того случая с электромагнитной волной.
Итак, сегодня я нашел друга. То есть, нашел я его десять лет назад, только тогда он еще не был моим другом… или нет, не так, он уже тогда был моим другом, только ничего не говорил. Вернее, даже не так, он мне говорил, только я его не понимал. И даже не так, он не говорил… но говорил. А я не понимал. А теперь понял. Понял – после десяти лет отчаянных попыток его понять. Понял, что он сказал мне —
Мой неизвестный друг, если бы ты знал, что я испытал в тот момент, когда понял, что вселенная конечна, и замыкается сама на себя…
Я это знаю, я это давно знаю, все-таки мысленно отвечаю ему, что это здорово.
А пять лет назад я узнал, как выглядит мой друг – у него оказалось три глаза, вот это странно, что три глаза, а не два, а ну да, конечно, он жил в искривленном пространстве черной дыры, поэтому и глаза было три, чтобы не заблудиться.
Мой друг оказался очень интересным – давненько мне не попадались такие друзья – особенно мне понравилось —
…если я правильно понял, если я правильно перевел. Спросить было уже не у кого, мой друг умер, как я подсчитал – умер сорок тысяч лет назад. Никогда еще мой друг не был таким близким ко мне, мой предыдущий товарищ умер двести тысяч лет назад, а между мной и предпредыдущим другом было пять миллионов лет.
Итак, сегодня я нашел друга.
Осталось сделать так, чтобы друг нашел меня – если вообще когда-нибудь будет какой-нибудь друг, который меня найдет, в чем я глубоко сомневаюсь. Я оставлял ему тайные знаки – вернее еще явные знаки, которые станут тайными, когда я умру. Я рисовал букву А и аиста, и тут же спохватывался, что мой друг не будет знать, что такое аист. И астероид. И алмаз. Я не знал, что скажу ему, поэтому просто решил поделиться недавним открытием и записал – Мой неизвестный друг, если бы ты знал, что я испытал в тот момент, когда понял, что вселенная конечна, и замыкается сама на себя…
Четвертая луна
4
Это уже четвертая луна.
До этого три было.
А вот четвертая.
Он смотрит на людей вокруг, думает, кто из них такой, а кто другой. Вроде сейчас все уже другие, это плохо, если все другие, это если что-то случится, один Он останется…
Он выверяет координаты, а чего тут выверять, конфедераты уже по всей траектории Луны расставили пушки, не прорваться.
Ничего. Ему не привыкать. Он ведет луну, как всегда вел, как вел первую луну, и вторую луну, и третью – по четко выверенным траектория, которые не заденет, не затронет меткий выстрел.
Стреляют. Откуда-то оттуда, из темноты, из тени Земли, ловко за тенью спрятались, знают свое дело. Он смотрит тепловизором, тепловизор ничего не видит, вот ведь чер-р-р-рт…
Стреляют. Снова. Снова. Откуда они вообще взялись, перебили же всех, да кто их перебил, никто не перебил, вон, лезут изо всех щелей, поднимаются откуда-то с Земли, вернее, с того, что когда-то было Землей до погибших трех лун, до Противостояния. Биннори орет, что нужно было еще на Земле их бить, да какое на Земле бить, сам-то подумай, что несешь, где их там на Земле выищешь…
Он ищет цель, наводит пушку, сжимает зубы.
Пли.
Капают секунды.
Он кусает кулаки.
Яркая вспышка там, в темноте ночи. Сбил, сбил, да что толку, сбил, там еще таких же штук двести, они по-одному не летают, нет…
Так и есть. Ураганный огонь со всех сторон, ближе, ближе, не видно всполохов, ничего не видно, Он только догадывается, что снаряды терзают ноздреватое лиуцо Луны…
Была первая Луна.
Была вторая Луна.
И третья Луна была.
И четвертая.
А четвертой луны уже нет.
Почти нет.
Была две секунды назад до того как – тревога, до того, как дрогнула лунная поверхность там, внизу, до того, как…
Он хочет связаться с Биннори.
Не связывается.
Уже понимает, Биннори не ответит, Биннори больше нет. И никого нет, кто отправился туда, где был заложен снаряд, не успели обезвредить, не успели…
Он командует рулевому:
Полный вперед.
Рулевой не слышит, рулевой лежит мертвый у пульта управления, они все лежат мертвые, они все были другие. Он встает к штурвалу, сам себе говорит – полный вперед. Значит, умерла Луна, раз все они умерли, говорит себе он. Если бы Аглая жива была, она бы плакала. Только Аглаи нет, вон она лежит мертвая, а когда оживет, уже Луна будет, будет Луна, снова соберут её, по крупицам, по крохам, по песчинкам, не век же радоваться этим, которые простые, которые взорвали Луну, заложили снаряд…
Луны больше нет.
Это четвертая луна была.
Ничего.
Ему не привыкать.
Будет и пятая луна. И шестая. И какая угодно.
1
Аглая боится.
Эйкин видит – Аглая боится. Ничем не покажет своего волнения, все так же вежливо разливает гостям чай, прислуге это дело ответственное не доверит, все так же вежливо улыбается – и боится.
Боится.
А завтра полнолуние, думает Эйкин. А завтра полнолуние, думает Аглая. Эйкин знает, что Аглая так думает. Смотрит на большие часы с календарем на стене, и так думает.
Тетя Фрог спрашивает Эйкина, как ему тут, в Кимберли. Эйкин говорит, что хорошо. Эйкин всегда так говорит, где бы он ни был. Тетя Фрог говорит, что это Эйкин еще весной тут не был, когда все цветет. Эйкин вежливо обещает, что как-нибудь весной сюда непременно наведается, когда все цветет.
Вечереет, гости расходятся, тетя Фрог жалеет Аглаю, бедное дитя, совсем одна осталась. Аглая вымученно улыбается, Эйкин ждет – сейчас заплачет, нет, не плачет. Тетя Фрог садится в карету, дядя Мэджик садится в экипаж вместе с викарием, у викария своей повозки сегодня нет. А тетя Фрог с тетей Мэг едет, так-то она её на дух не переносит, только сегодня одной ехать сильно страшно, полнолуние все-таки близится.
Завтра полнолуние, думает Эйкин.
Завтра полнолуние, думает Аглая.
Аглая показывает Эйкину семейные портреты, это вот батюшка покойный, он месяц назад умер, это вот матушка покойная, два месяца назад умерла, это вот Марти, он хотел в Оксфорд поступать, умер полгода назад, а это вот младшенький, Дэнни, он… Эйкин хочет спросить, когда Дэнни умер, не спрашивает, видит, что Аглая всхлипывает.
Темнеет.
А завтра полнолуние.
Аглая предлагает Эйкину какую-то замысловатую карточную игру, перемешивает карты, роняет подсвечник, свеча гаснет. Аглая хочет все поправить, не может, трясется в беззвучных рыданиях.
На ночь закрывают окна, на каждую раму вешают оберег, и еще один оберег на дверь, Аглая теребит крестик на шее.
Ночью Эйкину слышится завывание там, на улице, на опушке леса. Дом-то на самом краю леса стоит, слышно, как кричат совы, как шумят сосны, как… а это непонятно что такое, таких звуков Эйкин не слышал раньше. Эйкину не по себе, Эйкин уже сам жалеет, что приехал сюда, – вспоминает про Аглаю, перестает жалеть.
Утром Эйкин пьет кофе, читает про хищников, что нашел в библиотеке. Жуткие легенды, мрачные легенды, кровь стынет в жилах, когда читаешь. И что земля эта изначально принадлежала лесу, вернее, не лесу, а каким-то… каким-то… которые в лесу жили. А потом люди пришли, лес вырубили, а эти какие-то людей прокляли, и существо какое-то послали, которое каждое полнолуние выходит на охоту. И вроде не на всех охотится, а на древнейший род, на Фергюссонов, с которых этот городок начался.
Аглае нездоровится, Аглая к завтраку не выходит. Кухарка подает на стол, приговаривает, дом-то большой, а хозяина нет, вот бы в дом да хозяина, и Аглая вон какая, загляденье, девушка на выданье. Эйкин соглашается, загляденье.
Солнца нет, то есть, где-то оно есть, но там, там, за туманом, его и не видно, не верится, что оно есть. Черные деревья на фоне осеннего неба. Корр, корр, корр где-то вдалеке. Эйкин ни в какие темные силы не верит, Эйкин седлает черного Дьябло, едет в Норич. Болтает с лавочниками, кокетничает с торговками, пытается что-то выведать, не может. Мимо едет мистер Бейнс, одергивает пару вороных, окликает Эйкина, приглашает на чашечку кофе, а Эйкин и рад-радехонек, вот сейчас все и разведает. У мистера Бейнса дом большой, и сараюшка, а в сараюшке рычит кто-то. Эйкин осторожно спрашивает, а вот если вдруг не дай-то Боже с Аглаей случится что-то, кому Фергюссон-холл отойдет. Мистер Бейнс думает, хмурится, наконец, кивает – а-а-а, так тете Фрог все отойдет, она же фергюссонова родственница получается. Гость пробует пирог, обжигает горло, мда-а-а, что-то переборщили с перцем…
Эйкин думает наведаться к тете Фрог, заодно осторожно спрашивает, можно ли посмотреть, кто там рычит в сараюшке. А, да конечно, это Сатан рычит. Эйкин смотрит, здоровенный Сатан, ростом с теленка, с цепи рвется, рычит басом. А цепочка р-раз – и треснула, была, и нету, вот уже Сатан на Эйкина несется, на землю валит, вылизывает, и мистер Бейнс хлопочет, фу, Сатан, фу, вы извините, он у нас первый день, вот, сегодня на ярмарке купил, я уж и не знаю, чего с ним делать… Мистер Бейнс бросает Сатану целого курчонка, Сатан за курчонком бежит, вот так, уже пятого за утро слопал. Хозяин провожает гостя, осторожно спрашивает, а вы, Эйкин, откуда такой будете, из столицы? С луны, отвечает Эйкин. А если серьезно? А серьезно с луны. Так говорит Эйкин. И идет дальше, к дому тети Фрог, насвистывает – жил человечек на Луне, на Луне, на Луне, жил человечек на Луне, его звали Эйкин Драм…
А у дома тети Фрог полиция стоит, а тетю Фрог сегодня ночью зверюга какая-то насмерть загрызла. Вот так вот вышла тетя Фрог ночью во двор, а зверюга на неё и набросилась. Не-ет, что вы, Сатан-то тут при чем, его утром уже в городок на ярмарку привезли… Эйкин спохватывается, спрашивает, а чего это тетя Фрог во двор ночью выходила. Так ей же молодой викарий свидание назначил, вы что, не знаете? Эйкин хочет поговорить с викарием, его тут же одергивают, так викарию тоже досталось, в госпитале лежит, бредит, говорит, сам дьявол ворвался во двор…
Вечереет. Эйкин спешит домой, надо спешить, надо успеть до темноты, нельзя оставлять Аглаю одну. Аглае страшно, Эйкин это знает – Аглае страшно, даром, что она виду не подает, сидит за чайным столиком, спрашивает Эйкина, а он откуда, Эйкин, такой будет? С Луны, отвечает Эйкин. А если серьезно, спрашивает Аглая. И я серьезно, отвечает Эйкин, и берет себе еще булочек с шоколадом, вот такой Эйкин, кожа да кости, а берет себе еще булочек с шоколадом. Это вчера было, а сегодня Эйкин спешит домой сквозь длинные тени от деревьев, тени все длиннее и тусклее, солнце уходит, вот уже луна выплыла из пустоты, большая, круглая, смотрит единственным глазом.
Эйкин подгоняет Дьябло, Дьябло фыркает, грызет уздечку, боится. Что-то завывает там, в темноте, ближе, ближе, ближе, вот черт… нет, черта лучше не поминать. Вот так, сколько жил Эйкин, столько во всякую чертовщину не верил, а тут нате вам, уже и черта поминать боится. Эйкин спешит, Эйкин торопится, нахлестывает коня, конь не слушается, конь встает на дыбы, визжит – отчаянно, жалобно. Что-то темное вырывается из кустов, валится на Эйкина, впивается клыками в горло коня, кольт, кольт, где он, этот кольт, нет его, потерял, бежать, бежать, бежать, огни Фергюссон-холла совсем рядом, видна лампа в окне, что-то огромное, горячее, смрадное наваливается из темноты, Эйкин отбивается…