Франц и Моника Кух доставлены в Калининград и содержатся на гауптвахте.
Сотрудники, производившие обыск в деревне, допустили халатность, не обнаружив прибывшего из Калининграда агента противника – предположительно, принадлежавшего к сети, инфильтрованной во время войны на территорию Германии Управлением стратегических служб (ныне – Группа центральной разведки) США. Его обнаружил «Попутчик», следивший в деревне за «Студентом». Агент противника также следовал за «Студентом» и следил за ним с чердака дома Кухов.
Оставшись без поддержки и не зная о намерениях агента противника в отношении «Студента», «Попутчик» принял решение о его ликвидации.
«Студент», обнаруживший свой тайник, вышел из амбара дома Кухов с пеналом. Ни «Попутчика», ни агента противника он не обнаружил.
Чтобы не вызывать подозрений у «Студента», «Попутчик» не стал сопровождать его обратно и приказал председателю колхоза Никифорову доставить объект в Калининград на колхозной машине под предлогом личного поручения.
«Попутчик» характеризует объект как личность не по годам целеустремленную, упорную и скрытную. Отношение к Советской власти и Партии, с высокой вероятностью, негативное.
В Калининграде объект приняли сотрудники УМГБ по Ленинградской области, сопровождавшие его на поезде до Ленинграда.
Майор ГБ Таманцев.
Верно.
Старший следователь следчасти капитан ГБ Иванов.
Резолюция министра госбезопасности СССР
Продолжать негласное наблюдение за «Студентом», обеспечивая его поступление в аспирантуру и специализацию в области древней Америки. Семью Кух перевести во внутреннюю тюрьму на Лубянке. На прошляпивших агента противника сотрудников управления по Калининградской области и начальника управления полковника Рудакова наложить взыскание. Продолжать мероприятия по выявлению агентурной сети противника на территории области. Об исполнении доложить.
Генерал-полковник ГБ Абакумов.
***
Евгений Кромлех. СССР. Красноярский край. Эвенкийский национальный округ. Поселок Учами. 21 июня 1950 года
Крошечный поселок на берегу Богом забытого притока Нижней Тунгуски. Вокруг – покрытые тайгой холмы. Десятка полтора потемневших деревянных избушек, полсотни чумов. Лодки на реке. И везде – олени.
Добраться сюда можно было по тайге, по реке и по воздуху. Этнографы попали в Учами третьим путем – на вертолете.
Евгений успел побывать во многих местах, куда профессор Столяров таскал его на полевые сезоны. Изучение шаманизма предполагало обширную географию. Они пробирались в комариных лесах, покрывающих отроги Алтая, и проплывали по якутским рекам мимо скал, похожих на фантастические развалины замков. Пересекали хакасские степи, где с курганов их провожали призрачные взгляды каменных баб.
А теперь вот профессор и его студент сидели в чуме, стоящем за потемневшей избой, и смотрели, как Федор Копенкин – шаман в девятом поколении – готовится к камланию. Он надевал кафтан ломболон из медвежьей шкуры, обшитый длинной бахромой, обвешанный ремешками и металлическими подвесками, изображавшими всевозможных духов. Подвесок было так много, что они производили впечатление боевой кольчуги. А сам дед в кафтане был похож на огромную взъерошенную птицу. Или древнего пернатого ящера.
«Тяжело ему, должно быть», - подумал тихо сидевший на кипе шкур Евгений.
На голове Федьки была шапка-авун, тоже с густой бахромой, спускавшейся на лицо. Шаман во время работы не должен смотреть на этот мир.
Старик быстрыми движениями проворачивал над горевшим посередине чума костерком бубен унгтувун – главное свое оружие в мире духов, и щит, и меч, и вместилище его души.
Старуха, непрерывно курившая трубку с чем-то едким, подбрасывала в огонь травы и корешки, от которых по чуму распространялся дурманящий дымок, смешивающийся с запахами старой дубленой кожи и сырости.
Тем временем молодой парень, сын шамана, раскладывал извлеченные из сундучка деревянные фигурки духов-хранителей в виде животных.
Вроде бы, все требования «техники безопасности» соблюдены, пора бы и начинать представление. Для профессора Столярова это было именно представление, за которое шаман – хитроватый и в то же время какой-то блаженный дед небольшого роста – получил три бутылки водки и десять пачек папирос «Казбек». До всего этого он был большой охотник.
Но сам Евгений знал, что дело не во мзде. Сначала Федор наотрез отказывался камлать перед луча – русскими. Может, принимал их за начальство из района, неодобрительно относившееся к его призванию. А может, было что другое.
Но, препираясь в обшарпанной избе со Столяровым, он вдруг обратил внимание на Евгения, скромно стоявшего в стороне. Пронзительно посмотрев на него несколько секунд еще более сузившимися щелочками глаз под нависшими бровями, шаман вдруг оставил свои бесконечные: «Не, никак не можно, нголомо (грех), насяльника запретил строго настрого», и резко спросил:
- Малой-то с тобой будет?
Не дожидаясь ответа, он, не отрывая взгляда от Женьки, обошел его кругом. До этого Федька производил впечатления дряхлого деда с шаркающей походкой. Но тут его движения обрели чуть ли не кошачью грацию. Он кружил вокруг несколько оробевшего парня, словно орел над добычей. Неожиданно сделав скользящий шаг, оказался к Кромлеху почти вплотную, протянул руку и легонько ощупал вмятину на лбу юноши. Евгений вздрогнул, ощутив призрачную сухость его пальцев.
- Нет, нет, нет, - запричитал вдруг шаман, отдернув руку. – Не видал такого… Не бывает.
Внезапно замерев, он словно бы отключился от мира. Все в избе тоже замолкли, даже Столяров, явно пытавшийся что-то сказать, но все не решавшийся.
Столь же неожиданно старик очнулся. Не глядя больше на Женьку, он развернулся и вышел на двор, бросив:
- Буду духам слова разговаривать.
- Что это было? – удивленно спросил Столяров.
Женька понятия не имел, но как будто чьи-то холодные пальцы тронули его за сердце.
Вечером Столяров отправился к старику для серьезного разговора. В поселковую избу-читальню, где разместилась экспедиция, он вернулся несколько растерянным.
- Совсем дед с ума съехал, - бросил он, садясь на стул и прикуривая папиросу. – Спрашивал его, что он за представление вокруг тебя устроил, а он все: «Ненго, ненго».
- Это ведь, кажется, значит «плохая примета»? – вспомнил Евгений.
- Не совсем, - ответил профессор, глубоко затягиваясь. – Это когда человек оказывается между этим миром и потусторонним, буни. Такая… щель между мирами, что ли… Мембрана между жизнью и смертью. Например, заблудиться в тайге – это ненго. Для эвенка заблудиться, значит опасно заболеть, вроде как для нас вдруг разучиться говорить. Или если встретил привидение – это тоже ненго… Он говорит, что ты мугды.
- Призрак? Чей?
- Говорит: «Сам свой»…
Сердца Евгения вновь коснулись ледяные пальцы.
- Однако камлать для нас согласен, - заключил Столяров, давя папиросу в пустой консервной банке. – А нам того и надо.
…Глядя на действия шамана в чуме, Евгений положил в рот сморщенный кусочек из тех, что дал ему старик. Уже второй кусочек, а всего их было три.
- Жуй и глотай, как я к духам пойду, - велел Федор.
А Столярову не дал ничего.
- Женя, не стоит, - тихо сказал тот своему ученику. – Это мухоморы, реакция какой угодно может быть.
Женька промолчал, а когда старик стал готовиться к камланию, разжевал первый кусочек.
Он долго не ощущал абсолютно никаких изменений сознания и решил, что грибы на него не подействовали. Или их было слишком мало – сам шаман перед тем, как облачиться в ломболон, зажевал целую горсть.
Тот уже начал камлание. Поначалу удары в бубен были редки, а звук его глуховат. Ему вторило редкое позвякивание нашитых на ломболон бляшек. Старик же вполголоса бормотал речитатив на эвенкийском. Евгений понимал через слово, но общий смысл улавливал.
- В небо, в небо, дым из чума! Дым и пар толкают небо в небесную реку. Душа поднимается к небесной реке, к звездной реке, лыжне медведя Манги, идущего за своей медведицей Хэглэн! К змею небесному Дябдару душа поднимается!
Сын шамана сидел рядом с ним, периодически зачем-то постукивая деревянной палочкой по ободу бубна. Старуха вся сосредоточилась на огне. Остальные люди – помимо этнографов, тут было несколько женщин и пара детей, - сидели тихо-тихо, не отрывая взгляд от шамана. Молчал и Столяров, тоже пожиравший действие глазами.
А с Женькой творилось что-то странное. Сначала он ощутил невероятный подъем. Стал словно бы ярче и четче видеть – до малейших деталей примечал все происходящее. Его будоражили незнакомые запахи, восхищали блики огня на лицах, захватывал монотонный речитатив шамана, постепенно переходящий в унылый вой с модуляциями.
Темный чум стал казаться ему пещерой, в которой, освещаемые огненными бликами, древние люди начнут сейчас некое действо. И все это ему невероятно нравилось.
Потом начались чудеса. Сначала из костерка, куда старуха бросила очередное подношение, стало что-то подниматься. Оно состояло из огня, но явно было приземистым живым существом. Два блестящих черных уголька в переплетенных жгутах пламени были глазами, которые неторопливо оглядели все происходящее и уставились на Женьку.
Тот, впрочем, не придал этому большого значения, вслушиваясь в пение шамана, которое становилось все причудливее.
- Ой, огонь, тут страшный луча. Он вверх летит, к звездной реке, луча к солнечному медведю Манги летит, к матушке Чолбон, что на заре с неба поет. Он видит Манги, он видит Чолбон, но летит-то к Холбан, к красной звезде летит. Ой, ой, ой, что будет-то!
Женька почему-то обиделся на старого колдуна, решив, что тот над ним издевается. Но тут его внимание вновь отвлекло нечто куда более удивительное, чем тварь в огне и бормотание шамана.
Из темноты выступили две очень привлекательные эвенкийские девушки. Да что там – такие красивые, что у парня дух захватило от их экзотических лиц и стройных фигурок, соблазнительные формы которых не скрывали белые зипуны. На головах у них были нарядные бисерные шапочки-элден. Почему-то они были странно велики для девичьих головок, а в цветах вышивки Женьке почудилось что-то знакомое. Но он тут же забыл об этом.
Девицы игриво улыбались и перешептывались, а парень глядел на них дуб дубом. Вообще-то, с девушками он никогда не терялся, но тут на него навалилось какое-то оцепенение. Он мог только неподвижно сидеть и хлопать глазами.
А девчонки вдруг стали пританцовывать перед ним. Улыбки их становились откровенно манящими, движения похотливыми. Наконец, одна приблизилась к Женьке и обвила его шею руками. Вторая уже гладила его по груди, спускаясь все ниже.
Женьку захватило сладострастное наваждение. Он весь напрягся, протянул руки, чтобы стиснуть сразу обеих девушек. Но вместо упругих женских тел его пальцы вошли во что-то сырое и легко крошащееся.
Все запахи разом перебил сильнейший грибной дух – словно прямо перед его носом вывалили ведро…
- Мухоморы! – сдавленно вскрикнул Женька и понял, почему красная с белыми крапинками расцветка девичьих шапочек показалась ему такой знакомой.
Он страстно сжимал в объятиях два огромных извивающихся мухомора!
Те же как будто и не заметили, что юноша разгадал их маскировку, так и продолжали прикидываться девушками.
- Красивый оленчек, красивый. Оленчек, возьми ножик, да зарежь тут всех, - слышал он страстный шепот.
- Всех зарежь, оленчек, а потом себя, вот уж посмеемся, - твердила вторая тварь.
Евгения охватил дикий ужас, он забился всем телом, пытаясь выбраться из-под чудовищных грибов.
- А ну, люди-мухоморы, прочь. Прочь говорю! – послышался голос шамана, ставший громким и четким. – Оставьте мальца, не вам он!
Сквозь шепот соблазняющих тварей прорвались ставшие очень звонкими удары бубна, и мухоморы отпрянули от юноши, вновь приняв облик девиц. Но Женьке они уже не казались привлекательными.
Постепенно они как-то тихо рассосались в сумраке чума.
А юноша уже забыл и о них. Его понесла новая волна восторга. Она была такой же, как его ночные видения – безумное переплетение перетекающих друг в друга невиданных цветов, сквозь которые он несся на безумной, не существующей в природе скорости. При этом он знал, что на самом деле пребывает в покое и со стороны видит, как некое отдельное существо, непостижимым образом тоже бывшее им, Кромлехом, уносит его в неведомые дали.
Волны сплелись в жгут разноцветного света, и безымянное существо уже мчалось по бесконечному переливающемуся тоннелю.
Казавшийся вечным полет завершился разом. Движение пресеклось, и грянула непроглядная тьма. Статичному наблюдающему Кромлеху она тоже показалась вечной.
Пока откуда-то со стороны в нее не влетел ком света.
Он стал сиять перед вторым существом Кромлеха, и тот понял, что оно так и продолжало нестись в бесконечности, только не сознавало этого во тьме.
Тем временем световой ком начал вытягиваться и темнеть, не утрачивая, впрочем, своей сияющей сути. Пока не превратился в пульсирующую внутренним огнем багрово-оранжевую кляксу, разлитую в центре совершенного мрака.
- Двери! – вспыхнула в статичном Кромлехе ослепительная догадка.
- Мембрана, - отозвался звонкий, смутно знакомый Евгению голос.
Багровое пятно пульсировало так сильно, что Евгению стало казаться, что от него идет звук.
Впрочем, так оно и было. Звуковые волны обрушивались на Кромлеха с каждой новой пульсацией.
- Бум! Бум! Бум!
Постепенно Женька осознал, что пятно – гудящий бубен. Раздвоенное существо вновь соединилось и вернулось в чум.
- Ненго! – встретил Кромлеха выкрик шамана. – Ненго, ненго!
Казалось, звуки бубна заполняли весь мир.
- Красная звезда Холбан, отпусти парня! – стал между тем причитать шаман. – О, Сэвеки-бог, Омиан-мама, унесите душу его на оленчике в наш мир! Обратно душу его унесите сквозь ненго, потерялась она в небесной реке, в змее Дябдаре!
Мольба шамана становилась все более экспрессивной, почти истерической. Он лупил в бубен с такой скоростью, что звук стал долгим гулом. Позвякивание подвесок тоже перешло в сплошной грохот. Слова заклинания уже были непонятны, шаман кричал какую-то несуразицу на все более высоких тонах.
Наконец он отбросил бубен и колотушку, которые сразу же подхватил сын, и вскочил на ноги. Парень продолжил бить в бубен, а в руке шамана откуда ни возьмись объявился острый нож.
- Кровь даю тебе, пернатый змей Дябдар, в борьбе сотворивший землю, кровь даю тебе мамонт Сэли, в борьбе сотворивший землю! – вскричал старик.
С каждым выкриком он глубоко всаживал клинок в свой живот.
Оцепеневший Евгений видел кровь, обильно лившуюся из-под кафтана. Но шаман не унимался – продолжал терзать ножом собственное тело.
- Вот кровь моя, кровь пролилась! Боги и духи, унесите заблудшую душу сквозь ненго домой. По небесной реке несите ее! Отдайте ее тело, возьмите его кровь. Кровь его возьми, пернатый змей! Кровь! Кровь!
Он бросил нож и ладонями стал собирать кровь, которой истекал. Она проливалась по рукам на пол, но все же шаман собрал что-то в горсть, поднял к лицу и выпил.
Весь перед его одежды промок, по полу расползалась лужа. Он должен был давно упасть и потерять создание, но продолжал стоять, пританцовывая, «отцеживая» жидкость из своего тела, облизывая окровавленные пальцы.
Люди в чуме как бы отошли за границу сознания. Евгений совершенно не ощущал их присутствия. Звук рождался сам по себе и шел откуда-то извне. Здесь же были только Евгений и истекающий кровью безумный шаман.
А тот вдруг беспокойно поднял голову. Закрывающая лицо бахрома шевелилась от неровного дыхания, словно живая.
Странно, Кромлех уже не видел на кафтане крови, да и с пола лужа куда-то исчезла. Мысль об этом мелькнула в нем и тут же растворилась бесследно.