Менелик II знал, кто отомстит за него. Свадебный союз распался, военный — нет! О том, что Мамба страшно отомстит, Менелик не знал, Менелик был в этом уверен и чувствовал это всеми фибрами своей африканской души. Мощный всплеск чистой энергии ненависти чувствовали все, кто находился в Аддис-Абебе в тот момент.
Мамба был унган, Мамба был христианином, страшная смесь, похлеще напалма. Оставалось ждать, когда он встанет на ноги и будет действовать, а пока всем его подданным было достаточно просто знать, что он жив.
Каждый сразу стал готовиться к мести и к войне, будучи наслышанным о страшной клятве, которую дал Иоанн Тёмный над телом своей невесты. От себя Менелик II собирался выделить воинов, готовых мстить, вместе с Мамбой, и оружие, которое он планировал закупить в России и других странах.
Почему там? Помимо наработанных связей, оружие там было самое недорогое, исходя из того, что однозарядная винтовка Ремингтона шла по оптовой цене три фунта стерлингов за штуку, а курс был 1 фунт — два рубля девяносто четыре копейки. Нарезная винтовка системы Бердана стоила всего десять рублей в розницу, их было много на складах, после перевооружения Российской армии, да патроны шли по два рубля за сто штук.
Сто тысяч винтовок, по оптовой цене семь рублей за штуку, и пара миллионов патронов к ним, всё вместе не превышало миллиона рублей. Такую сумму царь Судана, Иоанн Тёмный, уже мог себе позволить, а Менелик II, несомненно, собирался субсидировать это мероприятие, организовав покупку оружия и его доставку.
Африку ждали странные времена, необычные и изменяющие сам мир. Населённая полудикими племенами, не вышедшими ещё, в основном своём большинстве, из первобытно — общинного строя, она стала, неожиданно для себя, оказывать влияние на мировую историю. И Менелик II только приветствовал это, удовлетворенно замечая страх в глазах английского посла и удивление у всех остальных иностранцев, приглашённых на судьбоносную свадьбу.
Тихо, стараясь не привлекать к себе лишнее внимание, многие иностранцы покинули Аддис-Абебу, стараясь скрыться поскорее и не попасть под праведную месть негуса Абиссинии, что, в общем-то, было правильно. Аддис-Абеба опустела, затаившись, словно раненый тигр, укрытый дикими джунглями, вынашивающий проекты быстрой мести, и готовящийся к неизбежной войне.
Глава 2 После «свадьбы»
Я очнулся через сутки после нападения и гибели Заудиты. Странно, но у меня ничего не болело. Моё тело и душа находились в какой-то мрачной гармонии. Тело не болело и не просило помощи, рана и царапины были тщательно перевязаны, и я на них не обращал внимания, зная, что через пару дней они быстро зарубцуются.
Душа? Душа болела и ныла. Горечь, ушедшая было после смерти Нбенге, вновь вернулась, но уже не жгла так сердце, как раньше. Видно, не судьба мне быть женатым, или сейчас не судьба. Боль не беспокоила меня сильно, но это не значило, что я забыл слова клятвы.
Эти бесконечные попытки меня уничтожить уже раздражали. Необходимо было теперь разобраться с теми, кто, не задумываясь, отдавал приказ на избавление от меня. Раздумывая об этом, я уловил, как ко мне подкрался верный Луиш, с тревогой глядя на меня. Я стал медленно вставать. Луиш сразу подскочил и стал помогать, не говоря лишних слов.
С его помощью я смог одеться и привести себя в порядок, приличествующий моему положению. Негоже и дальше появляться в полуголом виде, прикрывая свои чресла одной кобурой с маузером. Ну, это я утрирую. Выйдя из комнаты, больше напоминающей больничную палату, я ответил на приветствие воинов охраны, проморгавших нападение на меня. Эх, Палача со мной не было, а то бы он тут… навёл порядок. Суки…
В сопровождении Луиша я проследовал в один из залов и опустился в глубокое деревянное кресло. Меня ждал непростой разговор с Менеликом II, к которому уже побежали придворные, сообщая "радостную" весть, что я очнулся и даже уже пошёл, нет, не на…, просто смог уже сам ходить.
Негус появился через час, быстро, но важно шествуя по небольшому залу, где я находился. Я подождал, пока он подойдёт ближе, а потом, с трудом поднялся из кресла, слегка пошатнувшись при этом, вызвав у него непроизвольное желание меня поддержать.
Это его невольное движение не укрылось от моих глаз. Значит, он мне не враг, а теперь уже соратник, движимый таким же чувством мести, которая охватила и меня.
— Я приветствую тебя, император, — сказал я, стоя перед ним.
— Не могу тебе ответить тем же, муж моей безвинно погибшей дочери, — ответил мне Менелик.
— Не всё зависит от нас, и не всё мы можем предвидеть, негус. Где была твоя охрана, где был тот, который проверял иностранцев, прибывших на свадьбу? Или никогда и никто не осмеливался покушаться на жизнь императора и его приближённых?
— Эти люди ответят за случившееся, — глухо ответил мне негус, — по всей Абиссинии ищут организаторов, и всех, кто может быть причастен к этому. Мои палачи уже допрашивают тех, кто затеял драку, отвлёкшую охрану.
— Поздно уже пить лекарство, когда желудок отвалился, — перефразировав знаменитую фразу, ответил я. — Мне предстоит самому разобраться во всём и наказать всех, кто имел наглость покушаться как на меня, так и на мою жену.
Император дёрнулся, как от удара, и сказал.
— Не тебе, а нам. Нам, — подчеркнул он это слово, — предстоит разобраться с организаторами убийства, потому как убийцы уже давно мертвы.
— Здесь и разбираться не нужно, и так всё ясно, — устало ответил я. — Это англичане, и это также верно, как и то, что я чернокожий.
Менелик качнул головой, подтверждая то, о чём он и сам думал. Дело было ясное, что дело было тёмное.
— Садись, — ответствовал он мне. Ему же мигом принесли другое кресло, в которое он уселся, расположившись напротив меня. Мы помолчали, каждый думая о своём, а скорее всего, об одном и том же.
— Что ты думаешь предпринять? — спросил меня негус.
— Воевать, воевать, и ещё раз воевать. Но…, — я приподнялся из кресла. — Но, мне необходима помощь.
— С оружием я тебе помогу. Торговля твоего государства, как и его территория, растёт, да и у меня найдётся запас винтовок, которые я тебе отдам.
— Нет, мне нужны не только винтовки и патроны, мне нужны ещё и люди. Негритянское население ещё не развито и может пока только быстро учиться воевать. Мне не хватает учителей и врачей, инженеров и учёных. Мне нужны школы, даже церковно-приходские, но пусть они будут. Мне нужны академии и университеты. Иначе… Иначе мы всю жизнь будем обслуживать других и преклоняться перед англичанами, веря, что это они молодцы, а мы только ничтожная пыль под их ногами.
Менелик II не всё понял из того, что сказал Мамба, но общий смысл уловил, и, обдумав свои слова, медленно ответил.
— Нелегка ноша государя. А твоя, так и вовсе. Никого за тобой нет, Иоанн Мститель, ни семьи, ни славных предков.
— Твоя правда, негус, — мрачно усмехнулся я, — и вправду, никого. Ни предков, ни семьи, лишь дочери малолетние, да соратники редкие. Да много ли помогли Йоханнысу IV его родственники? А может, друзья помогли и спасли его от смерти, а его войско от поражения? Или предки его встали из древних могил?
— Да, за мной только группа преданных мне лично, да бывшие воры, разбойники, авантюристы, и нищие, желающие обрести богатство. Да, только лишь такие у меня и есть. Мошенники и отчаявшиеся, каторжники и дезертиры, они армия и основа моего государства. Работаю с ними. Воров, не оставивших своё ремесло — вешаю, дезертиров, бросивших в бою своих товарищей — расстреливаю, а мошенников, если не понимают предостережения, могу и отравить.
— И не будет им спасения от меня, если они не раскаются, а более всего ненавижу я предателей, у них я отнимаю душу, потому как честь они уже потеряли! А бесчестным и душа не нужна, не примут их там… Будут маяться везде, и в аду, и в раю.
— Скажи мне, где ты захоронишь свою дочь?
— Тело её почиет в семейной гробнице, а лик её будет причислен к святым Абиссинской коптской церкви, на то уже отправлен мною запрос египетскому патриарху в Каир. Думаю, что соизволение от него мы получим в ближайшее время.
— То правда, святая она. Бросилась на помощь мне и погибла, собою закрыв, все осколки и силу взрыва на себя приняв.
Непрошенная слеза покатилась по изборождённому шрамами и испытаниями суровому лицу Иоанна Тёмного. Это вызвало удивление у Менелика. Он встал и, подойдя вплотную, положил руку на плечо Мамбы.
— Прости, я думал о тебе хуже. Спасибо тебе за то, что не остался равнодушным к её гибели. А ведь ты и не знал её, не провёл с ней ни одной ночи. Имя моей дочери, Заудиты, будет увековечено в истории Абиссинии, а церковь, где она будет захоронена, станет одной из наших святынь.
— Эфиопии…
— Что? Что ты сказал, Иоанн?
— Страна твоя, император, в будущем будет называться Эфиопией, и так будет до скончания веков.
— Откуда ты знаешь?
— Я много знаю, негус…
— И даже знаешь, когда я умру?
— Нет, этого я не знаю, да если бы и знал, то всё равно не сказал. Ни к чему это. Лишнее…
— Живи и царствуй, Эфиопии на славу, а мне надо Африку развивать, да воевать.
— Я понял тебя, о, провидец! Правду говорят, что ты унган. Ты не простой унган, ты — Великий унган! Я помогу тебе людьми, многие пойдут за тобой, после всего произошедшего. Обещай мне только одно.
— Что?
— Никогда не нападать на мою страну.
— Я обещаю тебе, Менелик II, что если когда-нибудь твоя страна войдёт в моё царство, это будет не по принуждению, а по доброй воле всех народов и племён, которые на ней проживают. И никогда не стану я воевать ни с тобой, ни с кем-либо из твоего народа, если не нападут на меня они сами.
— Я почему-то верю тебе, Иоанн. Я верю и не сомневаюсь, что ты сделаешь всё, что сможешь.
Менелик II, тяжело опершись о посох, встал и медленно вышел из зала, в сопровождении почётной охраны, оставив Мамбу одного.
Через сутки состоялась торжественная церемония захоронения Заудиты в склепе, под полом центральной церкви Аддис-Абебы. Проводив в последний путь Заудиту, я собрался и через неделю, завершив все переговоры, отбыл в Хартум, в сопровождении внушительного отряда желающих отомстить за гибель Заудиты.
К этому времени уже стало известно об объявленном мне газавате. Одно событие накладывалось на другое, и я только приветствовал такое обоснованное «безрассудство» английских колониальных властей. Начинался 1899 год и англо-бурская война ещё не была развязана.
Как бы я не ненавидел англичан, а нападать на них первым не торопился. Месть — это такое блюдо, которое надо есть холодным. Вся горячая кровь из меня вытекла, и я не собирался давать никакого шанса Британской империи победить в Африке.
Естественно, моих сил не хватит для борьбы с ними на равных, но мне этого и не было нужно. А потому, я стал заключать договоры о торговле и пакты, о взаимном ненападении.
Первый договор я подписал ещё до свадьбы в Аддис-Абебе, с Джоржем Ринслоу, а также подписал договор о сотрудничестве, со скромным и невзрачным человеком, прибывшим позже, оказавшимся сенатором. Он предъявил бумаги советника президента САСШ по африканским колониям и был очень настойчив в своём стремлении обмануть меня.
С ним мы подписали договор о разграничении зон влияния. Моя территория, в этом документе, утверждалась до порта Матади, находящегося на реке Конго, который я уступал в аренду правительству САСШ на десять лет.
В этом порту создавались склады и предприятия первичной обработки каучука и дерева, поставляемого туда со всей моей территории, а также пальмового масла.
Мванги, катикиро Конго, и Бедламу, катикиро Банги, были направлены соответствующие распоряжения о расширении плантаций каучуконосов и пальм, дающих пальмовое масло, а также о расчистке территории для их лучшего произрастания, и ухода за ними.
Для этого создавались рабочие артели, старшинами в которых я распорядился назначать любых европейцев, из числа зарекомендовавших себя, а также иметь в самых крупных поселениях небольшие гарнизоны, для охраны плантаций. Дополнительно предписывалось готовить там новобранцев, которые могли понадобиться в любую минуту, на планируемой мной войне.
Джорж Ринслоу, а в его лице «Трансатлантическая Африканская торговая компания», покупала у меня права на строительство железной дороги, от Матади до Леопольдвилля, точнее, на восстановление этой железной дороги, которую построили ещё бельгийцы, а также получала монопольное право на ведение торговли со мной.
С ним мы также подписали договор о намерениях, в котором обязались создать сеть «природных» лабораторий по производству лекарств, на основе растительного сырья и тех рецептов, которые я знал, или мог получить.
Лабораторий предполагалось создать, как минимум, три. Одну в Банги, другую в Бомо, находящемся вблизи побережья Атлантического океана, являющемся бывшей столицей Бельгийского Конго, и третью — в Кабинде. Ринслоу думал, что всё будет просто.
А я решил, что основное производство будет организовано в Банги, а все остальные лаборатории будут работать на основе тех полуфабрикатов, которые будут производиться в первой. И им будет известна только конечная стадия производства продукта, а не сам технологический процесс и пропорции, составляющие будущие эликсиры, декокты, настойки и лечебные мази.
На том мы и разошлись, «довольные» друг другом. Ринслоу думал о том, как ловко он все провернул, а я думал — хрен тебе, а не постоянная выгода, да и вообще, хрен тебе. А то, сначала аренда и договор на десять лет, потом ещё на пять, а потом, навсегда. Не будет такого, американская твоя душа.
С американцами мы распрощались, но они обещали вернуться с другими предложениями, но через год, действуя как Ходжа Насреддин, взявшийся учить осла говорить. Через год либо Мамба сдохнет, либо станет сильнее, и тогда они, со своими предложениями, будут, как раз, в тему.
С Фимой Сосновским мне предстоял ещё один разговор, который я с ним имел уже после трагедии на свадьбе. Всё началось с моих детских воспоминаний о мультфильмах. Я, конечно, не собирался их снимать, ни здесь, ни в другом месте.
А вот Дисней меня натолкнул на мысль о том, что если есть Диснейленд, не сделать ли мне Мамбаленд, на каком-нибудь, небольших размеров, острове, недалеко от побережья Италии, или Испании, скажем, а там можно и в Америке всё организовать, если задумка понравится.
Рассматривая карты, я натолкнулся на французский остров Иль-дю-Леван, возле побережья Ривьеры, между Марселем и Ниццей. Его площадь всего лишь девять квадратных километров, а много ли надо для счастья? Остров ничего собой не представлял, был мал, значимых сооружений на нём не было, население составляло, от силы, сто человек, соответственно, его можно было взять у Франции в аренду.
Я долго рисовал и объяснял Ефиму свои рисунки, где были обозначены различные аттракционы и идеи, выраженные на бумаге. Мне было очень плохо, а что, как не труд, позволяет отвлечься от собственных горестей, хотя бы на время. Но Сосновский мало что понял, кроме самой идеи. Пришлось подробно всё чертить и описывать, чтобы впоследствии Фима смог найти толкового инженера, или целое конструкторское бюро, если такие сейчас были, и реализовать всё это уже на практике.
Его дядя, барон Горацио Гинзбург, имел обширные деловые связи во Франции, а также имел там дом, виллу, и ещё Бог весть что. Туда он и планировал уехать из России, а пока, помимо банковского дела, занимался ещё и золотыми приисками в Сибири. Из разговоров Фимы я понял, что дядя был удивительно щепетилен и честен, конечно, насколько это было возможно ожидать от еврея. Но вот то, что представители этой нации всегда придерживаются своих обязательств, нарабатывая себе репутацию, с помощью которой и выживают в этом сложном мире, попутно грабя его, как, впрочем, и представители других наций, я точно знал.
Оттого и надеялся на Фиму, вручив ему патент на разработку золотых приисков, недалеко от Банги, и в Уганде. Патент оформил Емельян Муравей и его контора. Сосновский уехал от меня с кучей бумаг, проектов, договоров и прочей финансовой канцелярщиной.