– Это серьезный вызов, храбрая Тамилла! – улыбнулся царевич Эшиа. – На твое счастье, в моем дворце и правда лучшие повара, поэтому я предстану судьей и смогу подтвердить твои слова!
Немой Зариб, слушая их разговор, только махнул рукой и удалился на сундук, обтянутый ковром. Сундук служил ему постелью, по всей видимости, и Зариб забрался туда с ногами, притянул к себе юрру и снова заиграл старый печальный мотив. Царевич Эшиа, чтобы не мешать Тамилле возиться у печи, сел прямо на пол у ног Зариба, чтобы вновь услышать чудесные переборы струн, которые заставляли его сердце сжиматься от неизведанной до этого дня волнующей тоски.
Зариб играл, Эшиа слушал и наблюдал, как ловко справлялась Тамилла со стряпней. Ему показалось, что пролетело несколько мгновений перед тем, как девушка поставила на стол горячие лепешки, и истекающее соком мясо, и сыр, и мед, и сладости, и, громко хлопнув в ладоши, позвала всех к столу. Зариб отложил юрру и ловко спрыгнул с сундука. Эшиа поднялся на ноги и тоже подошел к столу, на котором Тамилла раскладывала еду в грубые глиняные плошки.
Некоторое время они втроем молчали, и ели, и сталкивались руками над столом, потянувшись за еще одним куском мяса или лепешки. Пища была простая и грубая, но Эшиа, после долгих дней в пустыне со скудными припасами, показалось, что не пробовал он раньше настолько вкусной еды.
– Воистину, ты готовишь лучше любого дворцового повара, прекрасная Тамилла! – с чувством сказал он, обмакнув последний кусок лепешки в мед.
Тамилла отвела взгляд и зарделась, и не ответила колкостью на его речь, вопреки своей привычке. Зариб же улыбался довольно и безмолвно благодарил обоих – дочь за вкусную еду, и Эшиа за гостинцы.
– Отец! – вспомнила вдруг Тамилла. – Когда мы с царевичем ходили к колодцу, он проговорился мне, что пустился в дальний путь не просто так. И я попросила его рассказать эту историю тебе. И ты порадуешься, и я послушаю, и, быть может, мы поможем царевичу советом или добрым словом. Много лет никто не рассказывал нам историй…
Тамилла разлила по глиняным чашкам горячий чай, и царь Эшиа начал повествование.
– Имя мое, как вам известно, Эшиа, и имя это самое древнее в моей стране. Когда-то оно принадлежало тому, кто основал государство, и дал ему свое имя, и с тех пор царей часто называют таким именем. Моего деда звали Эшиа, а прозвали его царем-путешественником за то, что половину своей долгой жизни он предпочитал проводить не на диване, обсуждая дела с советниками, а на коне в долгих странствиях. Царь Эшиа побывал во всех странах, был лично знаком с Кастаром-Путешественником, пересекал Белую Пустыню, ходил по морю и бродил в горах.
Немой Зариб жестами обратился к Тамилле. Тамилла повернулась к Эшиа и повторила вопрос отца:
– И теперь ты, царевич, решил пуститься в путь и увидеть то, что видел твой царственный дед?
– Не совсем так. – Покачал головой царевич Эшиа, и в глазах его на мгновение плеснулась грусть. – Дело в том, что я отправился на поиски деда. Много лет назад он… знал одного человека. И человек этот был дорог царю Эшиа, но с ним случилась беда, и никто ничего не ведал о его судьбе. Мой царственный дед потратил несколько лет в бесплодных поисках, но в конце концов вернулся во дворец, взял себе жену, и у него появился сын, а у того сына, моего отца, появился я. И все свое детство я провел, слушая рассказы деда о прекрасном царевиче Ардлете, чья красота затмевала восходящее солнце, и был очарован этими историями. Но мне казалось, что это всего лишь сказка. Казалось – потому что однажды на рассвете мой дед исчез из дворца, взяв с собой лишь припасов и воды на долгое путешествие, да верного коня, способного вынести переход через пустыню. И вот несколько лет спустя я решился последовать за ним, поскольку он пропал, и некому было рассказать нам о его судьбе. Я поклялся найти его во что бы то ни стало. Но я уже давно в пути, а его след успел остыть. Кажется, я брожу, как слепой, и не знаю, куда мне идти.
– Известно ли тебе, царевич, куда мог отправиться твой дед? – тихим голосом спросила Тамилла.
Эшиа кивнул, все еще погруженный в собственные раздумья.
– Он искал путь в Царство Ифритов. Все твердил, что того царевича из его сказок похитили ифриты, что это его вина, и он должен искупить ее, спасти Ардлета из заточения. Только никому неизвестно, где находится Царство Ифритов, да и существует ли оно вообще, или это только старый миф. Я двигаюсь от царства к царству, от дворца ко дворцу, разговариваю с мудрейшими людьми… Но никто еще не смог дать мне подсказки.
Старый Зариб печально покачал головой, и Тамилла вздохнула с той же печалью и проговорила негромко:
– Мне жаль, что и нам нечем помочь тебе, царевич. Разве что накормить и дать выспаться, напоить твоего коня колодезной водой и показать путь от нашей деревни до дворца Ямайна. Я слышала, у царя много слуг. Может быть, кто-то из них и обладает нужной тебе ученостью…
Царевич Эшиа сердечно поблагодарил Тамиллу и ее отца и поклялся Ар-Лахадом, что они сделали для него уже более чем достаточно. Такая роскошь для усталого путника: теплый очаг, горячая еда и вдосталь холодной воды. Однако он заметил, что при упоминании Тамиллой царя Ямайна она помрачнела, и по изувеченному лицу Зариба пробежала тень. Эшиа задумался о том, что это может означать, но не решился спрашивать. Он подумал, что нехорошо будет говорить о царе Ямайне, если его упоминание вызывает горечь. Девушка сказала раньше, что царь Ямайн забыл об этой деревне, оттого все были бедны, и жили в нищете, и потому лучшее, что он сможет сделать, – это встретиться с самим царем и рассказать ему, какие люди живут в его стране. Царевичу было известно, что царь Ямайн водил близкую дружбу с его дедом, царем Эшиа. Сейчас Ямайн должен был быть очень стар, но, как поговаривают, он до сих пор правит своим умом, что не утратил былой ясности и остроты.
Вскоре на деревню опустилась ночь, и царевич Эшиа вновь заснул на старых простынях, и свет луны падал через забранное решеткой окно ему на лицо, тревожа сон. Ресницы его трепетали, и сон его был прерывист и странен. В то время как Ар-Лахад наблюдал за ним через окно, царевич Эшиа обнаружил себя не в удобной деревянной постели, но посреди пустыни в середине ночи в то время суток, когда песок становится серым и холодным, а низкий пронзительный ветер норовит забраться в рукава и заморозить насмерть. Ночи в пустыне бывают не менее опасными, чем дни под палящим солнцем, и царевич поежился, оглядываясь по сторонам, и только тогда понял, что стоит перед высокими воротами, вздымающимися перед ним. Ворота были высоки и прекрасны: витые узоры вздымались намного выше человеческого роста, темное дерево благородно сияло в свете луны, темно-синие и алые камни, которыми была украшена деревянная вязь, тускло мерцали, подобно звездам на небесах. На самом верху ворот были высокие и острые шипы, служащие для того, чтобы птицы не садились на них, и чтобы ни один человек со злым умыслом не посмел перебраться через запертые ворота и остаться в живых. Прямо перед лицом царевича Эшиа оказалось тяжелое кольцо, выполненное не то из меди, не то из бронзы, не то и вовсе из темного, давно не чищенного золота, что сложно было ему понять в окружающей тишине. Он накрыл ладонью кольцо и несколько раз с силой ударил в ворота. Деревянное эхо отозвалось в его руках и в теле легкой дрожью, а после задрожала, казалось, сама земля вокруг, и медленно, словно бы нехотя, с тяжелым протяжным скрипом, похожим на человеческий стон, ворота начали открываться ему навстречу, и царевич увидел перед собой большие синие камни мостовой, уходящей куда-то вверх, и синие стены, и синие фонари, висящие над запертыми дверями.
Сон оборвался так же неожиданно, как и начался. Царевич Эшиа резко сел на кровати, прижимая руку к груди. Сердце его колотилось как сумасшедшее, и не мог он припомнить ни разу, когда такое волнение охватывало его ранее. Сон смутил его не тем, что этих ворот и улиц он никогда не встречал наяву, а тем, насколько знакомыми они ему показались. Как будто ему уже доводилось бывать там, и эти ворота, и этот странный город, и эти сны повергли его в трепет и ужас.
Он тихо, осторожно встал, стараясь не разбудить Тамиллу и Зариба, которые спали в той же комнате, потому что других помещений для сна у них в доме не было, и вышел на улицу. Там он умылся водой из медного таза, заготовленной на утро, после чего долго еще сидел на ступенях и смотрел в круглое, темноглазое лицо Ар-Лахада, сидящего на серебряном троне – полную таинственную луну.
Едва только коснулось утро крыш маленькой деревни, как уже вывел за ворота дома своего верного коня Агата царевич Эшиа. Тамилла и немой Зариб вышли его проводить, и благодарили за то, что он оказал им честь, и воспользовался их гостеприимством, а царевич Эшиа горячо благодарил их в ответ. Напоследок он с чистосердечной искренностью пообещал, что по пути назад обязательно навестит их снова.
– Из столицы царства Ямайн нет иного пути, кроме как через вашу деревню, – улыбнулся он, уже взобравшись верхом на коня. – Так что будьте уверены, я вернусь, и принесу вам еще немало неприятностей.
Зариб заулыбался, услышав эти слова, а Тамилла звонко рассмеялась и тряхнула блестящими неубранными волосами, отчего они рассыпались по ее плечам:
– Не надейся даже, царевич, что смог причинить нам хоть сколько-нибудь хлопот! Для этого тебе следовало бы остаться погостить на долгое время!
– Значит, мне придется исправить это и в самом деле загоститься, – Эшиа крепко сжал поводья в руках. – Ждите моего возвращение, ибо надолго я не намерен задержаться у царя, пусть он и старый друг моего деда.
Царевич Эшиа уже решил про себя, что царь Ямайн не вызывает в нем любви и симпатии. Но так же он понял, что хочет отплатить добром беднякам, у которых были такие благородные сердца. И он во что бы то ни стало намеревался добиться от царя Ямайна перемен в отношении к его народу. Но об этом он пока умолчал, ибо не любил давать обещаний, которые сложно было выполнить, как и не любил ни о чем заранее говорить, если спланировал. Все скрывал у сердца царевич Эшиа, предпочитая дело пусть и самым красивым словам. Так что попрощался он с Тамиллой и Зарибом, пришпорил Агата и направил его прочь из деревни, в сторону царского дворца.
Путь царевича до высоких стен дворца царя Ямайна был легок и не отнял много времени. Он отправился в путь на рассвете, а на закате уже стучал в тяжелые медные кольца на дубовых дверях и велел стражникам нести царю Ямайну радостную весть: высокий гость царских кровей прибыл к его порогу, и не простой, а внук его давнего и близкого друга. Долго ходил стражник, и долго пришлось стоять перед воротами уставшему царевичу, но вот, наконец, железные двери заскрипели, открываясь, и двое слуг с закрытыми лицами забрали Агата и повели на конюшню, где напоили и накормили его вдосталь, а самого царевича повел во дворец человек в богатых одеждах придворного. О себе он сказал только, что зовут его Гаюс, и на том замолчал, и не стремился вступить в разговор. Царевич Эшиа спрятал улыбку под головным платком: в его стране Гаюс была частая кличка для охотничьих царских гончих, и придворный чем-то напомнил ему такую гончую, не то длинными конечностями, не то высоко поднятым носом. Придворный Гаюс провел его по белым улицам, мощенным большими камнями, и привел в высокий стрельчатый вход во дворец. Здесь, во дворце царя Ямайна, царствовал белый цвет. В белый были выкрашены стены и крыши, и ковры были белые и голубые, и мозаики на стенах в голубых оттенках, переплетаясь с белым узором. Все, на что только падал взгляд царевича Эшиа, кричало о том, что царь Ямайн очень богат. Но вот что удивляло его: страна Ямайн не была похожа на богатую. По крайней мере, со стороны притока Кортияр царевичу довелось видеть только упадок и нищету: убогие деревеньки и пострадавшие от засухи деревья. Оттого резала ему глаза роскошь, бросавшаяся в глаза внутри дворцовых стен. И сам царь Ямайн ему оттого не понравился. Хотя внешне он, наверное, вызвал бы симпатию, если бы царевич Эшиа не составил бы о нем впечатление заранее.
Царь Ямайн был очень стар, но состарился красиво, иссохнув как деревянная резная скульптура, истончившись, но не утратив ни благородной осанки, ни ясного взгляда. Лицо его было исчерчено морщинами, а волосы, заплетенные в длинную косу, белыми, как ночное лицо Ар-Лахада. На голове у него изумрудный тюрбан с кистями, а тонкое тело закутано в одежду из бархата и шелка того же изумрудного цвета, и перехвачено янтарного цвета кушаком, а оторочка из драгоценного черного меха. Такой мех, царевич Эшиа хорошо знал это, стоил баснословные суммы и был одним из ходовых товаров горных контрабандистов. Ибо был это мех черной лисы, которая считалась очень редким зверем, оттого охоту на нее не одобряли во всех странах, поэтому и торговля была запрещена. Значит, царь Ямайн закрывал глаза на подобные запреты, ради своего удовольствия позволяя спускать охоту с рук, и это заставило Эшиа еще сильнее проникнуться к нему нелюбовью. Но он заставил себя не щурить глаза с тихой злобой, улыбнуться приветливо и поклониться, обратившись к царю Ямайну с доброй речью:
– Приветствую тебя, царь Ямайн! – сказал он. – Мое имя – царевич Эшиа, я сын Аймира, внук Эшиа, великого царя-путешественника, который был твоим другом. Прошу тебя, во имя этой старой дружбы, не откажи мне в гостеприимстве и угости вином да хлебом, ибо я устал с дороги во время долгого своего пути!
Царь Ямайн сердечно поприветствовал царевича Эшиа и приказал слугам нести самые сладкие лакомства и самое дорогое вино, которое только нашлось бы в его подвалах.
Во многих дворцах доводилось гостить царевичу Эшиа, со многими людьми общаться, в том числе и с теми, кто хорошо знал его царственного деда, но никто из них не произвел на него столь отталкивающего и дурного впечатления, как царь Ямайн. Во всех своих действиях, едва лишь услышав о том, кто перед ним, царь Ямайн принялся стараться угодить царевичу Эшиа. Не то чтобы Эшиа был чужд тщеславию и не любил, когда ему пытались понравиться, вовсе нет, он ценил такое внимание и хорошо понимал, кто он и чего стоит. Однако царь Ямайн делал все так, что, оказывая почтение вроде как гостю, навязчиво переводил все внимание на себя, пытаясь подчеркнуть свое богатство и влияние.
– Эта рыба водится только в одной далекой горной реке, и много сил требуется, чтобы довезти ее в бочках с водой и оставить живой, потому что только свежеубитая и поданная на стол, она сохраняет уникальный вкус, – говорил царь Ямайн и обводил рукой стол, на котором стояли блюда с этой рыбой, которую не больше двух человек могли бы съесть за один присест.
Царевич Эшиа увидел, какими голодным глазами оглядывают стол слуги-разносчики в белых одеждах и подумал сначала, что они в нетерпении перед минутой, когда обед подойдет к концу, и смогут доесть то, что останется нетронутым на расписных тарелках. Позже он узнал, что царь Ямайн никому не позволяет доедать со своего стола и приказывает выбрасывать оставшуюся еду в выгребную яму, и слугам не достается ни кусочка, а если кто будет пойман за преступление, того выпорят плетьми и бросят на весь день под палящим солнцем. Но в ту минуту Эшиа еще всего этого не знал, и только заметил, что под широкими одеждами слуги очень худые, и лица у них изможденные. И от этого зрелища ему кусок в горло не лез, ибо не привык он к такому отношению к слугам. Ко всему прочему, понял он, что это была за рыба, и из какой горной реки вылавливали ее для царя Ямайна. То тоже была запрещенная охота: рыба ап-турифа, как назвали ее, белоперая речная королева, она правда встречалась редко, и требовались усилия, чтобы выловить ее честным путем, только вот контрабандисты ставили сети и губили рыбу в моменты, когда шла она на нерест. Оттого сокращалось ее поголовье, и рыба становилась реже и дороже, а ее все так же продолжали ловить. Но царевич Эшиа заставил себя съесть несколько кусочков и отдать должное ее нежному вкусу, потому что он был голоден, рыба уже мертва, а вызвать раздражение царя Ямайна раньше времени было ему совсем не на руку.
Царь Ямайн между тем продолжал рассыпаться в похвалах самому себе, богатству своего стола и своим охотникам. К великой радости и облегчению царевича Эшиа, кроме рыбы ап-турифа не было больше на столе еды, добытой в обход законов, и к сладостям и фруктам он прикасался без опасения. Но и тут царь Ямайн не преминул рассказать, что только в стране Ямайн растет такой виноград, и такие персики, и делают такие сладости.