<p>
До вечности и от истока...</p>
<p>
Но если грусть, и боль придут</p>
<p>
И мир покажется напрасным,</p>
<p>
Пусть образ в памяти возникнет</p>
<p>
Той самой образ, что прекрасна..."</p>
В ответ на это ОНА приблизилась к Андрею и, коснувшись его щеки рукой, молвила:
- Милый, мне на тебя СРАТЬ с высокой башни, а ты продолжаешь упорно распинаться передо мной как ДЕБИЛ. Ну что ж, давай, продолжай в том же духе. Только не забудь потом пойти домой и измазать соплями подушку, словно наивная девственница, верящая в "прекрасные чувства" и в "мечту о светлом".
С этими словами она захихикала, а затем ушла, приговаривая "тоже мне романтик наивный и злогребучий. Ну прямо простота святая, хе-хе". Больше Андрей с ней не пересекался. И, честно говоря, не хотел пересекаться, как теперь с неохотой верил в восходящее солнце, напутствия прекрасного дня, в философию о том, что "все люди должны вести себя..." или "все люди разумны и поэтому должны...". Ну или "клин клином, время лечит"... поцелуй меня в зад. В общем, все люди чего-то там должны, а чего должны, Андрею, если честно, теперь было фиолетово. При всем этом он продолжал оставаться человеком. Да, ЧЕЛОВЕКОМ, как это ни странно звучит. Человеком с душой и сердцем, которые, как это опять же ни странно, не являются какой-либо тряпкой, куском металла или просто гребанной игрушкой, с которой можно делать что душе угодно.
Андрей закончил учебу и даже успел несколько лет отработать по своей специальности. Однако его сократили на работе в городе, и теперь он временно проживал у родителей и деда Джимми в селе под названием Хрен-Колодець. В очередной раз дед одолжил ему тысячу рублей "на нужды". И Андрей, прокатнувшись в соседний городок, накупил на эту тысячу рублей "дури". Родители Андрея занимались продажей цветов, и в данный момент (был самый цветочный сезон) неделю - другую проживали в городе, рядом с Хрен-Колодецом, торгуя выращенными декоративными видами цветов. Андрей же с двумя младшими братьями сейчас гостил в Хрен-Колодеце у деда Джимми. Родители обещали приехать через несколько дней из города после распродажи партии растений.
Андрей курил вечером "дурь" дома вместе со своей подругой. Подругу звали Клава, и она была то ли хиппи, то ли панкершей (Андрей так до конца и не врубился, кем именно). Ей нравилось проводить время с Андреем. Андрею нравилась Клава с ее приличного размера грудью и не тощей, не костлявой фигуркой. Волосы у нее были коротко пострижены и выкрашены в розовый цвет. Раньше, когда они у нее были длинные, ложась на плечи, и естественного темного цвета, она иногда заплетала в них розовую ленточку. В носу у Клавдии (наверное, с рождения) было железное колечко, и с ним она не расставалась. Они встречались с Андреем, порою выпивали пива и покуривали травку. Бывало такое. Когда родители Андрея уезжали в город и задерживались там, он приводил Клаву домой (в дом деда Джимми) и развлекался с ней там по вечерам. В этот раз все происходило уже в привычной манере, за исключением того, что сегодня Клава стонала под Андреем как никогда громко. И тело ее смотрелось и тряслось как никогда возбуждающе. Андрей закончил, застегнул штаны. Затем, улыбнувшись, поцеловал Клавдию в лоб и приложил указательный палец к ее пухленьким губкам:
- Я скоро вернусь. Сменю, как говорится, резину и продолжим.
Девушка с деловитой улыбкой закивала. Андрей распахнул дверь спальни и вышел, выпустив за собой из комнаты туман от скуренных "волшебных" сигарет. Он едва не прибил дверью бредущего по коридору Джимми Владимировича.
Джимми Владимирович лежал в своей комнате и смотрел по старенькому, выпуклому телевизору последние известия. Все в мире было как обычно: Путин во всем виноват, Путин ничего не делает для России; зато укрофашистское правительство сделало все для светлого будущего Украины; бородатые женщины завоевывают сцену и ничего страшного, что мало-мальски нормальные люди блюют, глядя на ЭТО, в сторонке; Европа впускает к себе через парадные ворота террористов, а потом сама же плачет из-за взрывов и убийств. Джимми Владимирович переключил канал и увидел Арнольда Шварценеггера в роли крутого агента ЦРУ, держащего за шкирку над краем крыши высокого здания какого-то хмыря - задрыпыша. Шварц обвинял хмыря, что он (хмырь) является международным террористом по кличке "Карлос - шакал". "Карлос" дрожал с жалкой и испуганной физиономией, убеждая Шварца и его напарника в том что "он не "Карлос", не шпион и не террорист. Он - ничтожество, дерьмо и трус. И что он даже пули не достоин". Говорил, что "ему нужно обманывать баб, чтобы потрахаться, убеждая их, что он крутой шпион и т.д. А на самом деле он писается в штаны при виде пистолета и что у него маленький член - крохотный и жалкий...". Джимми Владимирович еще пощелкал каналы и, наконец, нашел любимое советское кино. В этот момент из соседней комнаты стали доносится громкие стоны.
"Донюхался и докурился до чертиков, внучок...", - пронеслось у старика в голове. Джимми Владимирович встал с постели, вышел из спальни и двинулся по коридору к комнате Андрея. Дверь Андрея резко распахнулась перед самым носом деда, едва не зацепив того и не сбив с ног. Андрей поднял голову вверх, уставившись одурманенным взглядом в ночной серый потолок и пьяно улыбаясь. Затем он громко, душевно вымолвил:
- Э-э-э-ха, Вива зе булл! Твою мать!..
Джимми Владимирович уставился на внука ошарашенными глазами. Таким Андрея деду видеть пока еще не доводилось. Старик не знал, плакать ему в этот момент или смеяться. Едва Андрей скрылся из коридора, дед проковылял к комнате с распахнутой дверью. Из комнаты в коридор продолжали выплывать облака дыма, и Джимми Владимирович кашлянул. Он заглянул в спальню: сквозь опьяняющий, норкотико - алкогольный запах можно было также добраться обонянием до отчетливо различимого аромата женских духов. Стены комнаты были увешаны постерами певцов - российских и зарубежных. Это были рок-исполнители, которых Джимми Владимирович не знал ни в лицо, ни по именам. На полу валялись пустые бутылки из-под пива. На кровати Андрея лежала полуобнаженная особа с сигаретой во рту, своим внешним видом напоминавшая этих самых артистов с плакатов на стенах. Будто она материализовалась с одного из тех плакатов в реальный мир.
- Енто самое... - робко, но участливо начал Джимми Владимирович, оглядев девушку, - Женщина, Вам плохо?
Девушка открыла глаза, медленно выпустила облако "волшебного" дыма и улыбнулась, глядя в потолок:
- Не-е, дедуль, мне кайфово. Мне хорошо-о-о...
-Тьфу! - психанул Джимми Владимирович, резко развернулся и ушел, бормоча себе под нос, что вся современная молодежь бессовестная, наглая, противная.
Спустя короткое время, вернулся Андрей. Только Джимми Владимирович лег, как громкие стоны в соседней комнате возобновились. Джимми Владимирович злобно стиснул зубы, наклонился, достал из-под кровати полную бутылку с водкой. Откупорил бутылку, опустошил ее наполовину из горла, затем выбросил ее в открытую форточку. За окном раздался испуганный, звонкий и резко оборвавшийся писк Трезора. Но дед Джимми его не услышал, потому что накрылся с головой одеялом, погружаясь в сон. Спустя пару минут входная дверь дома с грохотом распахнулась и два других, младших, внука Джимми Владимировича вошли после вечерней прогулки - перепачканные и веселые. Сегодня вместо обычных сигарет младшие внуки по ошибке взяли из дома сигареты Андрея.
Несколько дней в доме Джимми Владимировича прошли примерно одинаково (в Хрен - Колодеце вообще редко когда один день сильно отличается от другого). Но потом, за пару дней до приезда сына Джимми Владимировича из города со своей женой произошла одна странная штука. Странная, если не сказать больше. Андрей со своими младшими братьями Колькой и Вовчиком, а также с дедом Джимми сидели за столом и ужинали. Андрей накручивал на вилку макароны, залитые кетчупом и лениво отправлял их в рот. Все это добро запивал пивом "Балтика" из бутылки. Вместе с этим он с загадочным выражением лица разглядывал татуировки на своих запястьях. Татуировки были одинаковые в виде кулаков с вытянутыми вверх средними пальцами, образующими "фак". Андрей в очередной раз поднес к губам бутылку, чтобы хлебнуть, но остановился, держа бутылку горлышком ко рту. Его взгляд задержался на Джимми Владимировиче, который сидел неподвижно словно статуя, с закрытыми глазами. Дед сидел, подперев щеку рукой и, по-видимому, дремал. Андрей смотрел на деда, не убирая бутылку с пивом от губ: "Мать твою... какой же я идиот! Нет, я самый несчастный на этой планете... Я - бунтарь? Нет. Жертва? Вновь неверный ответ. Я просто-напросто некто, чей близкий человек беспричинно засыпает за столом во время ужина. Немногие могут этим похвастать, поэтому это КРУТО!". Андрей сунул в рот горлышко "Балтики" и вылил в себя остатки пива. Младшие братья Андрея сидели и о чем-то жужжали между собой, пока один из них не засек, что дед дремлет. Это был Колька. Он, ехидно улыбаясь, привстал и, аккуратно подтянувшись к Джимми Владимировичу, шлепнул того ладонью по щеке. В ту же долю секунды глаза Джимми Владимировича резко распахнулись и уставились на Кольку. Помимо какого-то странного зеленого свечения, в этих глазах еще и непонятно откуда возник холод. Раньше не было этого ледяного, зеленого взгляда. Даже тринадцатилетний ребенок заметил этот непривычный, чужой какой-то взгляд на знакомом лице. От этого взгляда Коле стало не по себе. Мальчик продолжал бравировать, хотя его улыбка стала робкой и беспомощной.
- Эй, дед, - обратился Колька к Джимми Владимировичу, - проснись. Из-за тебя потом в два часа ночи еду по - новой никто разогревать не будет.
Дед осмотрел тем же спокойным, ледяным, (новым) взглядом всех сидящих рядом с ним за столом. Затем встал и вышел из дома со словами: "Пойду, прогуляюсь".
<p>
"Не думаю, что вы мне поверите, но клянусь вам, что так оно и было".</p>
<p>
(С. Кинг "11.22.63")</p>
<p>
"Наверное, на Западе легавых делают из более крутого материала...".</p>
<p>
(С. Кинг "Роза Марена")</p>
<p>
"Эй, эй, видишь дверь? За ней не я - поверь..."</p>
<p>
(Группа "Кукрыниксы", композиция "Надежда")</p>
Он шел по вечерней улице, не в силах осознать, что происходит. Он знал, что он Ян Зиклиц, знал, что работает в полиции города Лай. Но что происходит теперь? Где он? Что за херня случилась и кто эти люди, что сидели с ним за столом в том чертовом незнакомом доме? Деревня, по которой он сейчас двигался, также абсолютно ему незнакома. Ян взглянул на внимательно следящую за ним с вечернего неба луну. С по-прежнему задумчивым и серьезным лицом он сунул руку в карман рубашки. Извлек пачку сигарет, закурил. Когда Ян прикуривал сигарету зажигалкой, то обратил внимание на свою руку. Взглянул на кожу на руке; рука была не его. Кожа, какая-то дряблая, обвисшая, не принадлежала Яну Зиклицу. Он ощупал другую руку, дотронулся до лица... Что-то было не так. Точнее, все было не так, Ян ощущал это каждой клеточкой своего тела. Сигарета выпала из его губ: впервые в жизни он ощутил кое-что (во всяком случае, он не припоминал, чтобы раньше это чувство посещало его так явственно).
Страх.
Страх вперемешку с растерянностью и безысходностью. Наверное, по логике вещей, сейчас глаза Яна, светящиеся зеленоватым огоньком, должны были исполниться этой самой растерянностью. Но вместо этого они исполнились искренней злобой. И в душЕ Яна весь страх и безысходность постепенно перетекли в лютую злобу. "Они сделали это и со мной", - посетила Яна мысль. - "Они... со своими гребаными секретными правительственными экспериментами, жаждой наживы с помощью науки, жаждой славы, стяжательствами и безразличием к окружающим людям... Они втянули меня в какую-то авантюру, и я не знаю, как теперь выпутываться".
Он сжал кулаки с такой силой, что едва не сломал пальцы.
- Эй! - раздался поодаль оклик.