И уже не думая ни о чем, задыхаясь от внезапной злобы, резко хлопнул дверью.
– А как же вещи? – уже на лестнице вспомнил он.
Дверь была не заперта. Он вернулся, прошел, стараясь не смотреть ни на плачущую, уткнувшуюся в подушки. Женю, ни на злобно шипящего тестя, к шкафу, вытащил из груды белья несколько воротничков и носовой платок, подумал о том, что не мешало бы взять запасную рубашку, но, не найдя ее, молча вышел.
Пивная на Зубовском была открыта. Он заказал кружку пива и подавленно опустил отяжелевшие локти на покрытый шелухой гороха стол. На эстраде полный человек в потраченном молью фраке и дырявом котелке, сопровождал уморительные ужимки и прыжки рифмованной скороговоркой:
– Уважаемые товарищи и дамы, пролетарии, спецы и хамы, послушайте модные куплеты про то и про се и про это… Маэстро, прошу вас, – обратился он к сидящему за белым облысевшим пианино худощавому парнишке, с очень тонким вытянутым лицом и очень большими глазами, – маэстро, что-нибудь душещипательное…
Расстроенное пианино задрожало от разухабистого мотива, а куплетист, подбоченясь и отставив ногу, той же скороговоркой запел:
– Раков возьмите, свежие, – предложила, закатывая глаза и соблазнительно выпячивая пышный бюст, увядающая женщина в черном, истертом от времени бальном платье, с кокетливым и тоже не первой молодости круженным передником.
Локшин рассеянно взял рака, отломал клешню и оглядел продавщицу. Из-под обветшавшего подола уныло высовывались толстые ноги в густо заштопанных бумажных чулках и в стоптанных скосившихся туфлях.
– У Жени такие же толстые ноги…
И возникшее было на минуту при воспоминании о Жене чувство жалости тотчас прошло.
– Первая лотерея ОДС… Главный выигрыш – трактор. Купите билет!
В руках подошедшей к Локшину девушки с легкомысленной челкой на напудренном прыщавом лбу был картонный плакат, изображавший причудливое, напоминающее Эйфелеву башню сооружение, разрезанное с угла на угол крупной красной надписью:
– Первая лотерея ОДС.
И немного пониже и помельче:
– Человек может и должен отдыхать, машина обязана работать.
– Купите, пожалуйста, билет, – тихо, но настойчиво повторила девушка, и глаза ее увлажнились, – вы можете выиграть целый трактор…
– Хорошо, – ответил Локшин. – Я возьму и наверное выиграю. Но что я буду делать с трактором?
– Работать, – рассеянно ответила девушка, – это же выгодно…
Локшин расплатился и начал пробираться к выходу.
Человек с птичьим лицом торопливо придвинул недопитую Локшиным кружку и залпом опорожнил ее. Буфетчик угрожающе застучал посудой, затурканный официант с треском открыл последнюю бутылку и сердито сказал:
– Граждане, пивная закрыта!
– Как же так? – недовольно возразил пьяный голос, – коли работать – так всю ночь, а пивная – до часу?..
Медленно пройдя по Пречистенке, Локшин запутался в узких, спокойных и темных переулках старой дворянской Москвы, вышел на Арбат и по занесенным снегом бульварам доврался до Страстной. Матовый циферблат «Известий» показывал два часа.
– Где же ночевать? Может быть, в гостиницу?
Он ощупал в кармане сверток с воротничками и побрел по Петровке. В Столешниковом над раскрытой перед запоздавшим жильцом стеклянной дверью он увидел надпись: «Центральная гостиница».
– Номера есть? – несмело спросил он у швейцара.
– Пожалуйте к дежурному.
В пустынной конторе белесый юноша задумчиво пощелкивал костяшками.
– Вы с поезда? – недоверчиво осмотрев Локшина, спросил он.
– Да… То-есть – нет… Я…
Локшин остановился, спохватившись, что чуть было не сказал конторщику, что разошелся с женой.
– Мне нужен свободный номер.
Конторщик на этот раз уже враждебно взглянул на Локшина.
– Номеров нет.
Локшин минуту топтался у стола, потом огорченно пошел к дверям. По коридору, полураздетый, в лиловых подтяжках поверх расстегнутой ночной рубахи, быстро шагал Миловидов.
– Александр Сергеевич, вы?
– Понимаете, – сокрушенно вздохнул Локшин, – номеров нет.
– Что? Номер? Сейчас будет!
Обезьяньи руки Миловидова быстро задвигались, он с размаху швырнул ослепительный мяч в голову конторщика, тот сразу обмяк и предупредительно сказал:
– Одиннадцатый номер. Шесть с полтиной.
Глава семнадцатая
Шоссе энтузиастов
– Товарищ Локшин, – говорил академик Загородный, – ведь это же невозможно. Цех отстроили, а работа стоит…
– Павел Елисеевич, вы не беспокойтесь… Ведь есть ассигновка…
– А на что мне ассигновка, если денег по ней не дают? Был в госбанке, спрашиваю, почему кредиты закрыты, – кипятился Загородный, – а они… Тут неладно, тут кто-то действует…
– Да бросьте, вам кажется…
Локшин старался говорить как можно увереннее, но уверенности в нем не было. После памятного заседания в МОСПС, которое требовало закрытия общества, после распоряжения ВСНХ, отменившего свой недавний приказ, свернув ночные смены на крупнейших заводах, после ряда мелких неприятностей и неудач, одна за другой валившихся на несчастное ОДС, Локшину казалось, что дело диефикации безнадежно проиграно. Ассигновки задерживают. Мосстрой отказывает в отпуске материалов, Русгерстрой не желает продолжать работы по постройке завода, И тут еще эта статья…
Начиная с первого выступления Локшина в Политехническом музее, пресса ни разу не выступала враждебно, и вот сегодня – первая дискредитирующая дело диефикации заметка в «Нашей Газете».
Это был отчет о заседании МОСПС. Но, начиная с заголовка и кончая выводами, анонимный автор статьи всячески старался опорочить и обвинить во всех смертных грехах и ОДС, и самого Локшина, и даже Сибирякова.
– Неужели Буглай-Бугаевский? – думал Локшин, пропуская мимо ушей настойчивые жалобы и угрозы Загородного, – та же развязность, те же хлесткие остроты, то же слишком вольное обращение с фактами…
– Конечно, газета дрянная, ее никто не читает, но…
– Александр Сергеевич, – Продолжал Загородный, – что ж это будет? А ведь я слово дал, что за год закончу. Я, Загородный, дал слово. Я и отвечать буду. Что ж это такое, гоняют, как посыльного, – из ВСНХ в госбанк, из госбанка в Малый Совнарком, а там говорят: «Мы этого вопроса не ставили». А кто виноват – общество…
– Аппарат у нас прекрасно работает, – обиделся Локшин.
– А почему у вас баланса нет? Кто виноват? А мне говорят – мы не знаем, в каком состоянии ваши дела…
Локшин в глубине души сознавал, что Загородный прав. Общество работало не так, как этого хотелось бы Локшину. Баланс действительно не был готов, Андрей Михайлович говорил вежливые фразы, Андрей Михайлович смотрел в глаза, но все-таки не мог сказать, какими средствами общество располагает. Отчеты не представлялись к сроку, докладная записка ЦК и Совету Народных Комиссаров еще не была готова. В редкие минуты просветления Локшину казалось, что в обществе не все ладно, что аппарат всячески тормозит работу. Но когда он пробовал нажимать на Лопухина, Лопухин тремя-четырьмя вежливыми фразами, фразами чрезвычайно точными и обязывающими, заставлял его успокоиться.
– Нет, как хотите, а я откажусь, – окончательно выведенный из себя, говорил Загородный. – Нет, я дальше так не могу работать.
Локшин хотел сказать, что такой способ борьбы неприемлем, что положение общества не безнадежно, что оно должно работать, несмотря на сопротивление и травлю, но Лопухин, как всегда выраставший перед ним в самые неожиданные минуты, остановил его:
– Александр Сергеевич, вам сегодня в Кремль. Осталось пятнадцать минут…
– А списочек-то, списочек, – заторопился Загородный, – не забудьте… Здесь все, что нам требуется на первых порах…
Списочек этот занимал обе стороны большого листа и требовал по крайней мере двух часов для полного усвоения. Не желая обидеть академика, Локшин попытался прочесть несколько первых строк, посмотрел на часы и, вдруг вскочив, плачущим голосом сказал:
– Павел Елисеевич, судьба решается…
И, наскоро пожав руку профессору, готов был выскочить из комнаты.
– Александр Сергеевич, вас спрашивают… Кажется, бывшая жена…
– Бывшая жена, – повторил Паша зловещим шёпотом, жутко отчеканивая каждое слово так, чтобы слово это пронеслось по всему ОДС.
После разрыва Женя мучила Локшина телефонными звонками, письмами, наполненными истерическими жалобами и упреками, а в последнее время частыми посещениями общества.
– Скажите, Паша, что я сейчас выйду… Сейчас…
У Жени были красные от слез глаза и некрасивое истощенное лицо.
– Господи, – страдальчески сказал он, – чего ты от меня хочешь…
– Ничего… Возьми назад твои деньги. Со злобной решимостью Женя раскрыла ридикюль и бросила пачку кредиток, только сегодня утром посланных ей Локшиным. – На, возьми. Мне не нужны твои подачки…
– Тише, тише, – уговаривал ее, Локшин, – ведь услышат…
– Тебе стыдно? Любовница твоя здесь – перед ней стыдно, – неистовствовала Женя, нарочно выкрикивая отдельные слова, так что голос ее мог слышать не только вездесущий Паша, от которого ничего нельзя было скрыть но и Загородный, и Лопухин, и машинистки.
– Небось, когда нищенствовали, ни одной около тебя не было. Троих детей выходила, а теперь…
– Александр Сергеевич, вас к телефону.
Локшин был рад, что этот случайный звонок может прервать начавшийся очередной скандал. «Все против, – думал он, – и МОСПС, и ВСНХ, и Госбанк, – все травят его. И еще Женя. Женя, которая провела с ним столько лет…»
И снова бредовым призраком возник старикашка с брезентовым портфелем и наеденными временем, поросшими редкой седой щетиной лиловыми щеками… Все с ним – все против меня…
Звонил Сибиряков.
– Ты не забыл о Кремле? Пора!
– Константин Степанович, но почему я. Тебе было бы удобнее…
– Ничего, приучайся, – раздалось в телефонной трубке.
– Константин Степанович… Дядя Костя… Но Сибиряков уже повесил трубку. Локшин вышел в приемную. Женя, не дождавшись его, или уже успокоившись, ушла. С улицы настойчиво подавал сигналы автомобиль.
– А что, если Женя увидела Ольгу? Ведь Ольга ждет у автомобиля…
Тогда Локшин не понимал, зачем понадобилось Ольге сопровождать его в эту поездку. Он привык к ее неожиданным желаниям. То она во что бы то ни стало хотела вместе с ним поехать в Люберцы, то ей хотелось почему-то прийти в комитет и по целым часам рыться в бумагах: если бы Локшин знал тогда, что это – не просто капризы избалованной барыньки, если бы он знал, что это все делается по проверенному до мельчайших подробностей плану, по прямым приказаниям из-за границы, приказаниям, доставляемым тщательно законспирированными людьми на лоскутках материи, на вшитых под тонкую подкладку шифровках…
Ольга хотела его сопровождать – и он был благодарен ей и благодарно целовал ее руки.
Автомобиль остановился у приземистой башни, теперь, как и три века назад, охраняющей вход на мост через несуществующую уже речку Неглинную. Локшин на ходу спрыгнул на землю, подбежал к окошечку дежурного коменданта и назвал себя. Его ждал заранее приготовленный пропуск.
Знакомый до мелочей по фотографиям, несмотря на громадные постройки казавшийся игрушечным, Кремль развернулся перед его рассеянным взглядом. Странным показался контраст: покорно отливающий синеватым блеском снег на грузном, веками отлеживающемся колоколе, игрушечная распухшая пушка и рядом, тут за стеной, строящаяся, разворачивающаяся Москва. По ту сторону – тяжелые автобусы сотрясают асфальтовые мостовые, по ту сторону – стрелы экскаваторов вздергивают гигантские ковши, выплевывая зачерпнутый утрамбованный неведомыми костями суглинок, по ту сторону уже воплощается, лихорадочная мечта о ночи, превращеной в ослепительный день.
По эту сторону – безмолвные переулки времен Олеария, призраки сторожевых, ощетинившихся псов, узорчатые стены дворцов, неуклюжие башни, золотые луковицы церквей и казалось, вот-вот разбойные опричники пронесут мимо него с ночной баррикады безвестное тело неосторожного путника.
Локшин прошел заснеженным двором, обогнул угол огромного здания, поднялся по лестнице, миновал длинный низкий коридор и очутился у цели.
Человек, лицо которого он знал по бесчисленным портретам, и который был не похож ни на один из этих портретов, ибо самого главного, основного – неумолимой, нечеловеческой воли не передавал ни один портрет, не торопясь выслушал Локшина, задал ему несколько неожиданных вопросов, заставил повторить некоторые, не вполне ясные ответы и сказал:
– Я проведу этот вопрос через Совнарком. Я думаю, все будет сделано до осени.
Локшину странно было, что, разговаривая с этим человеком, он чувствует себя непринужденно и просто.
– Значит, мы можем рассчитывать на благоприятное решение? Этот вопрос не может быть отложен? – совершенно так, как если бы он говорил у себя в совете ОДС, спросил, поднимаясь, Локшин.
– Работайте, мариновать не будем.
Локшин пожал протянутую ему руку, поспешно миновал коридор, перешел через мост и тут только понял, что правительственный комитет по диефикации из мечтаний становится реальностью, что с этого часа можно говорить о бессонной, взметенной победной музыкой непрерывно действующих станков Москве, можно говорить о Москве будущего, как о Москве настоящего.
Он думал, что Ольга спросит его о подробностях свидания, но она не проронила ни звука. Только рука ее, теплая и нежная, нашла его руку, и это рукопожатие сказало ему, что Ольга, не расспрашивая, знает все.
Автомобиль пронесся мимо манежа, взлетел на Красную площадь, запутался, в снежных сугробах набережной, перемахнул Устинский мост и свернул на Таганскую площадь.
– К новостройке? – спросил шофер, показывая через окошечко облепленное снегом лицо.
Снежный буран внезапно обрушился на брезентовый кузов и сталактитами повис на усах шофера. Автомобиль ехал теперь по прямому и ровному шоссе Энтузиастов. Именно на нем шли те строительные работы, из-за которых академик Загородный чуть не заставил Локшина опоздать в Кремль.
Стройка шла в пяти километрах от завода Русскабель. Еще недавно безрадостный, кое-где застроенный засыпушками и бараками, пустырь ныне чернел от лесов. Жилищная кооперация возводила на этой далекой окраине целые кварталы семиэтажных стандартных домов. Строились не только дома, но и универмаги, и бани с бассейнами для плавания, амбулатории, ясли и клубы.
– Ольга, – наконец вышел из радостного оцепенения Локшин, – ты знаешь, мы едем по шоссе Энтузиастов.
– Какое изумительное название, – ответила Ольга. – Как странно, что завод «Вите-гляс» строится именно на этом шоссе…
Локшин приподнялся в автомобиле и поглядел на оставшуюся позади Москву. Вся в бесчисленных церквах, занесенная снегом внезапной вьюги, она темнела вдали.
– Москва, – сказал Локшин. – Шоссе Энтузиастов, – повторил он. – Да, да, – обрадовался он, наконец, найдя давно уже мучивший его образ. – Из города Кремля она сделается городом энтузиастов!..
Часть вторая
Глава первая
Поворот
Левый угол чуть подернутого влажной пылью зеркала занимали перевернутое окно, изломанная, словно отраженная в бегущей воде витрина комиссионного магазина, уменьшенная до карликовых размеров фигура зазевавшегося прохожего. Справа в пышной расплеснувшейся пене намыленных щек сверкала трижды изломанная и удвоенная отражением безопасная бритва. Притупившееся лезвие нудно царапало кожу, никак не задергивающаяся штора мешала пробрить оставшийся в тени подбородок.
Резкий стук в дверь заставил Локшина нехотя оторваться от зеркала. В номер, не ожидая ответа, ворвался Миловидов.