– Зовите меня Макс, терр капитан, это значительно упростит наш диалог и сократит время, на него потраченное… – капитан поднял на меня глаза, улыбнулся уголками губ, вскинул бровь, но промолчал, не сводя с меня внимательного, острого взгляда, – Видите ли, юнга Эвиар, чьим опекуном вы являетесь, сейчас находится в послеоперационном периоде, который переносит крайне тяжело. Необходимы повторные хирургические вмешательства и длительная реабилитация, финансировать которую отделение не в состоянии. Требуются многократные процедуры гемотрансфузии и…
Верманджи подскочил, как ужаленный. Глаза, только что пристально изучавшие мое лицо, наполнились алым сиянием. Магия Огня, редкая, сложная, стихийная Сила, мало кого признающая и почти неуправляемая. Как она оказалась у пирата, друга морей, явного почитателя водной стихии?
Тем временем, перемахнув через стол одним легким прыжком, капитан оказался четко напротив меня. Голос его, прежде мягкий, бархатный, почти вкрадчивый, стал вдруг холодным и жестким, как гранит:
– Ты хочешь сказать, драгоценный мой, что ваша клиника, лучшая из тех, о которых я слышал, не способна привести в порядок молодого, здорового парня после ранения? Не магического удара, не множественных травм, а ножевого ранения, пусть и довольно опасного? – желтые радужки заполнили кроваво полыхающие блики, и я сжался в кресле, быстро окидывая взглядом каюту. Оттолкнуть, заслониться, бежать. Куда? Маг Огня, находящийся на палубе своего корабля, и я, гость, знающий о боевой магии лишь в теории и не особо уверенно владеющий оружием. Ножа с собой у меня не было, а рискнуть и сдернуть ножны с пояса капитана я бы не осмелился даже во сне!
Пират вдруг, словно бы догадавшись о моих далеко идущих планах, коротким, законченным движением наклонился, опираясь на подлокотники полусогнутыми руками и приблизился ко мне вплотную, обдав знакомым уже запахом трав:
– Я задал тебе вопрос, коновал. Будь добр на него ответить! – тихо, но отчетливо проговорил он, не отрывая от моих глаз жуткого, алого взгляда. Понимая, что молчание вряд ли поможет успокоить Деметрия, я, стараясь не замечать бешеного жара его кожи и собственных трясущихся рук, быстро заговорил, опасаясь сбиться или что-то забыть.
Переворот и волна бунтов в Столице, смена власти, ограничение финансирования ЛПУ, сокращение кадров, дрожащие руки оставшихся в строю врачей, порой по восемь-десять часов не отходящих от стола и давно забывших, что такое выходные, неисправная аппаратура, которую нам категорически отказываются менять, пациенты, лежащие прямо в коридоре на каталках, снующие туда-сюда последние три медсестры, еще не положившие на стол заявления об уходе, урезанные зарплаты, неоднократные попытки закрыть, уничтожить отделение, на создание и развитие которого каждый из нас потратил большую часть жизни…
Опустив глаза, чтобы не сбиваться, чувствуя дыхание капитана на своей щеке, открытой кожей запястий ощущая нестерпимый жар его магии, я продолжал говорить, спокойно, ровно, словно диктофонная запись:
– Таким образом, мы вынуждены обратиться за помощью к родственникам пациентов. Боюсь, шансы на то, что без вашей помощи мы сможем сами кому-то её оказать, стремятся к нулю. В документе есть подробная сумма на лечение конкретно вашего подопечного и… – я-таки запнулся и вскинул на Деметрия глаза, – И мы надеемся на то, что вы сможете предоставить нам займ. Подробности так же указаны в документах. С аналогичными просьбами нам пришлось обратиться в Гильдию наемников и Клан ликвидаторов. Если закон и государство не желают спасать нас, мы попытаемся спасти себя сами. Больше мне добавить нечего, простите…
Капитан продолжал внимательно смотреть на меня, только вот глаза утратили жуткий, красный оттенок, вернув себе медовую глубину. Я умолк, судорожно пытаясь разжать намертво закаменевшие на подлокотниках пальцы. Сверху было тихо и сердце мое, в очередной раз испугавшись, вновь пустилось было вскачь, как вдруг парень плавно опустился на корточки перед моим креслом и аккуратно снял мою левую руку с несчастной деревяшки. Затем та же судьба постигла и правую и, стоило обеим рукам с намертво сведенными судорогой пальцами оказаться в горячих ладонях верманджи, я понял, насколько сильная дрожь меня колотила все это время. Черт, а я и не заметил…
По-прежнему не сводя с меня внимательного взгляда, пират поднес мои руки к губам и что-то зашептал, быстро, неразборчиво, точно молитву. Почти сразу неадекватно скрюченные фаланги прошило мелкими электрическими разрядами, разбежавшимися по венам, и, наполняясь изнутри удивительным теплом, они, наконец, расслабились.
Горячие пальцы, осторожно, по очереди массируя то одну, то другую стремительно теплеющую ладонь, бережно уложили пострадавшие конечности мне на колени и Деметрий мягко поинтересовался:
– Руки чего не бережешь, балбес? Эдак без пальцев остаться можно! – И, отстранившись, негромко закончил, едва заметно улыбаясь, – Не злись на меня, ассистент. Я должен был понять степень честности, с которой вы просите нас о помощи. Понимаешь, не вы первые умоляете нас о займе. Вернее, конкретно меня. Я в курсе о том, что творится в Столице, и в курсе, что очень многие сейчас пытаются воспользоваться бедственным положением и разбогатеть на чужом горе. Лео говорил мне о ситуации, сложившейся в вашей клинике, и я уже пообещал ему помощь, малыш. Документы – лишь формальность. Но у меня оставались некоторые подозрения, касаемо честности, выданной мне информации. А ты… Ты же совершенно не умеешь врать, ребенок. Мне даже немного мерзко, что пришлось так тебя пугать, но теперь я уверен – Лео был честен. Я помогу вам. Эви мне как сын и одно это – повод пойти вам навстречу…
Не закончив мысль, капитан легко поднялся на ноги, и, вновь вернувшись за стол, вынул из папки несколько листов. Еще раз изучил документы сверху донизу и, утвердительно кивнув, потянул за цепочку висящий на шее странный амулет. Сжал плоскую, небольшую пластинку между ладонями, дожидаясь, пока она вспыхнет неярким синеватым светом и, осторожно перехватив артефакт пальцами, поочередно приложил его к выбранным бумагам.
Поняв, что отпечаток этой штуки, по всей видимости, заменяет капитану роспись и скорее всего, она появилась на втором экземпляре документа, лежащего на столе в кабинете Леорана, я облегченно выдохнул – все получилось. Вздох получился едва слышным, однако капитан, бросив на меня через плечо озорной взгляд, рассмеялся:
– И как тебя в хирурги пустили, нервного такого? Ты и пациентов так же боишься?
Я, наконец расслабившись, позволил себе улыбнуться в ответ и негромко пояснил, чувствуя разливающиеся внутри волны гордости и удовлетворения:
– Чуткий врач – хороший врач. Да и пациенты обычно не рычат на меня, как ненормальные и в небо не уносят, как ястреб – цыпленка. И тем более не пытаются прибить мною кого-нибудь из своих знакомых!
Фаанмико тряхнул головой и выпрямился, подавая мне папку:
– Готово, малыш. Принимай, проверяй! Все везде подписано, все точно и по унциям, как в аптеке, – насмешливо осклабился он и вспрыгнул на стол, решив, видимо, использовать его в качестве сиденья, – И вот только не говори, что тебе не понравилось летать! Ты же едва не взорвался от восторга, чудак…
Я, чувствуя его неотрывное внимание, осторожно открыл папку и бегло прошелся по цифрам и датам. Нашел глазами подпись капитана и изумленно заморгал – в нужной графе элегантным, почти каллиграфическим почерком была выполнена самая настоящая авторская роспись. Поднял голову, уже набирая в грудь воздуха для вопроса и почти стукнулся носом о протянутый мне стакан с ароматной янтарной жидкостью:
– Много, где и много кто требует мой автограф, малыш, а я слишком ленив, чтобы писать. Угощайся! Сделки принято обмывать, а страхи – успокаивать. Не бойся, это «каррайдо», что-то вроде рома, но с добавлением трав и специй. Секретный рецепт расы верманджи – он усмехнулся, – Не отравлю, попробуй. Тебе явно нужно выдохнуть, приятель!
Я бережно принял угощение, сомкнув все еще ноющие пальцы на прохладном тяжелом стекле и поднес стакан к носу, вдыхая знакомый пряный запах. Задумчиво перечислил:
– Полынь, эрминг, златорог, вьюнковая мята и золотой перец?
Пират, перехватив мой взгляд, лукаво улыбнулся и качнул головой, наполняя помещение мелодичным звоном украшений в волосах:
– Верно, малыш, все верно, кроме полыни… Полынный запах идет не от стакана, – загадочно произнес он и, протянув руку, коснулся чего – то за моей спиной, отозвавшегося гулким металлическим звяканьем. Я поспешно повернулся на звук – прямо над моей головой, скрытая хитро прилаженными досками отделки, слабо дымилась маленькая, бронзовая курильница. Ноздрей вновь коснулся горьковатый, завораживающий запах. Я обернулся к капитану, удивленно округлив глаза.
Ответ пришел незамедлительно:
– Моя раса и моя стихия, скажем так, слегка конфликтны, – Деметрий, по обыкновению, смотрел мне в глаза, чуть склонив голову, отчего и без того пристальный взгляд ощущался острее клинка, – Полынь является чем-то типа катализатора, громоотвода. Поэтому я постоянно то обнимаюсь со всевозможными окуривателями, то плещусь в ней, то на себе таскаю. Поэтому и пропах ею снизу доверху…
Я задумчиво хмыкнул, по привычке взъерошив на затылке волосы и отвел взгляд. Катализатор… Да, что – то подобное мне рассказывал и Лео, когда упоминал магов Огня и Крови. Оборотень не может принять в себя агрессивные стихии, так как его Сила совершенно точно выйдет из-под контроля. Но процесс утраты сознания можно было задерживать, и такими вот барьерами были некоторые травы, металлы и камни: серебро, гагат, фатамани, полынь и злоуст – невысокий жесткий кустик с синеватыми листьями, обитающий на островах одной из северных планет Империи, носящей гордое имя «Альватер». Многим из рас-оборотней, таким, как верманджи, тейминги, асахину, в этом серьезно помогала и собственная Сила их Рода, впитанная с молоком матери. Но катализаторами пользовались все оборотни, от мала до велика.
От потока мыслей, доводов, фактов и вопросов меня отвлекло звяканье стекла о стекло и внезапно потяжелевший в руках стакан. Капитан вновь, плавно подтянувшись на руках, вспрыгнул и удобно расположился на столешнице, весело поблескивая янтарными зрачками, а я вдруг ощутил на губах знакомую уже, вязкую горечь и понял – уйдя с головой в свои рассуждения я, неожиданно для себя, опустошил чашу.
По телу разлилась уютная усталость и я впервые за эти несколько часов позволил себе расслабиться и откинулся на спинку кресла, наконец осмелившись посмотреть в глаза собеседнику. Тот с любопытством наблюдал за мной, грея в ладонях бокал с плещущейся внутри ароматной жидкостью, играющей на стенках золотыми бликами. И, неожиданно для себя, я вдруг поинтересовался:
– Терр капитан, почему вы предпочли море Огню? Стихия, живущая в вас разве что слепому не заметна!
Фаанмико слегка нахмурился, задумчиво водя большим пальцем по ободку стакана и медленно, точно говоря сам с собой, ответил:
– Эта магия могла многое изменить, исказить, малыш. Она безумна, свободолюбива и не терпит снисхождения и фривольности, – он вдруг расцвел невероятной своей улыбкой и закончил, – Как я сам! Такой стихии нужен тот, кто будет ее удерживать, а не потворствовать ее жестокости. Море в этом плане мне ближе – нас с ним влечет именно друг к другу, а не вместе и в одном направлении. Огонь – это ярость и мощь, а море… Море, это свобода, ассистент Макс. Чистая свобода, без примесей!
Глаза капитана горели, словно два маленьких солнца, то наполняясь блеском расплавленного золота, то становясь почти карими и я затаил дыхание, подчиняясь этому низкому, бархатному голосу, который словно бы звал навстречу той самой свободе, даря ее мне, как ребенку дарят сказку. В голове слегка зашумело не то от непривычно крепкого алкоголя, не то от внезапной волны радости, теплыми мурашками раскатившейся внутри, и я на миг представил себе Свободу так, как видел ее сидящий напротив пират – нежно укрытую морскими ветрами и поднятую к небесам волнами шторма, опаленную до черноты южным солнцем и пропитанную до самого нутра ароматами полыни и рома. Я улыбнулся, удивленно понимая, что опять забыл дышать и сделал глоток из стакана, ставшего почти горячим в крепко сжимающих его пальцах.
Раздавшийся снаружи вопль:
– Твою мать, кто отдал приказ поднять бочки на борт! Живо найдите мне этого сукина сына, якорь ему в…! Сколько раз было повторено капитаном, куда вы эти бочки должны себе засунуть и когда! Разгружай, собаки, пока я вам … в … не загнал по самые гланды!
– Так ну, терр боцман, это прямое распоряжение терра штурмана было, мы думали… – громко и испуганно загомонили сразу несколько голосов, а следом раздался хлесткий удар и грохот, словно с неба уронили на палубу огромный камень. Кто – то заорал и заматерился, где – то зазвенела сталь и вновь что-то с неимоверным грохотом обрушилось, заставив палубные доски низко загудеть
Капитан на секунду спрятал за темными ресницами, вновь ставшие алыми, зрачки и соскочил со стола. Улыбнулся, удержав меня за плечо на кресле:
– Отдыхай, малыш, ничего сверхъестественного не происходит. Пока ты в этой каюте – тебе сам черт морской не страшен, помни! – и, насмешливо сощурив глаза, летящим своим, быстрым шагом вышел за двери.
Снаружи, буквально в толику секунды, воцарилась резкая тишина, после чего незнакомый хриплый голос рявкнул во всю мощь легких владельца:
– Капитан на палубе!
И нестройный, но дружный хор голосов оглушительно проорал незнакомое мне слово: «Йораннгхар!», заставив стены каюты вздрогнуть.
Корабль качнуло и дверь, неплотно прикрытая пиратом, захлопнулась, отгораживая меня от происходящего снаружи уже окончательно. Как бы я не прислушивался, до меня долетали лишь обрывки голосов и звуков, точно сам корабль, не доверяя чужаку, оберегал от меня секреты своей команды. Вздохнув, я вновь откинулся на спинку кресла и, машинально сделав еще один глоток чудесного напитка, повторно обвел взглядом каюту, остановившись на портрете незнакомого юноши. В теплом свете огней он дышал и улыбался, словно живой, нежно-сиреневые глаза манили к себе, не давая оторваться и я, словно в трансе, поднялся с кресла и осторожно приблизился к еще одной чудесной тайне капитана Фаанмико.
Неведомый художник, казалось, вложил в портрет душу. Или продал ее Дьяволу, насыщая тонкие черты идеально прорисованного лица неведомой, необъяснимо сильной магией. Цвета и оттенки смешивались и переливались на холсте, точно радуга после дождя, то становясь пастельными и почти бесцветными, то вдруг взрываясь бешеной гаммой огненных брызг. Мальчишке на портрете сложно было дать старше семнадцати лет, но вот взгляд – теплый, по – взрослому уверенный и спокойный делал его старше, как минимум, в два раза. Я опустил глаза в правый, нижний угол, ища подпись художника. Взгляд наткнулся на выполненные черной тушью строки: «Риор, ин’хьяго ле вьордиен ди’жерр меленгри ауэй…»
Незнакомый, певучий язык удивил меня. Изящные, странного вида символы, сложившиеся в относительно понятный текст, напоминали эльфийскую вязь, но было в них что – то строгое и законченное, что делало их резко непохожими на буквы эльфийского алфавита, который я хоть немного, но знал. Не удержавшись, я протянул руку и осторожно коснулся надписи кончиками пальцев, удивляясь неведомо откуда взявшейся тоске, словно камнем придавившей сердце, заставляя его биться вдвое чаще обычного.