1
Иногда мне кажется, что бессмертие — это наказание, и хочется умереть. Такие мысли проходят быстро. Не знаю, что будет там, после смерти. Может быть, новая жизнь, но с самого начала, с обоссанных пеленок, а может, и нет. Оба варианта не нравятся мне. Лучше уж вот так — перемещаться взрослым человеком с огромным запасом жизненного опыта, всяческих знаний и умений и некоторым количеством материальных ценностей. Судя по перелому на ноге, мне уже есть девятнадцать лет, а судя по отсутствию татуировки — еще нет двадцати одного. Прекрасный возраст, чтобы начать новую жизнь на новом месте. И я гребу к этому месту на лодке, изрядно вымотавшись и с непривычки растерев ладони до мозолей.
Впереди песчаная коса, которая получит в будущем название Бугаз. Она отделяет от моря лиман, который станет Белгород-Днестровским. В южной части косы река промыла проход. Через черт знает сколько веков здесь построят разводной мост. Как-то я заходил в лиман на теплоходе, и лоцманом был выпускник моей мореходки, с которым мы за несколько лет до того работали на одной шаланде: он был старшим помощником капитана, а я — вторым. Еще эти места памятны мне тем, что немного юго-западнее чуть не посадил на мель научно-исследовательское судно «Пицунда». На нем я тоже был вторым помощником. Устроился на «Пицунду» во время отпуска и отгулов на постоянном месте работы. Судно занималось разведкой нефти и газа под дном Черного моря. Требовалось точно определять место, поэтому на «Пицунде» стояла в то время редкая, используемая только военными, фазовая система «РСВТ». Работали на ней шесть часов через шесть два геодезиста. Старший делал привязку системы к береговому навигационному знаку на моей вахте. Мы шли к берегу, и геодезист с помощью секстана измерял угол между основанием и верхушкой знака. Это был мой первый выход на «Пицунде», всех тонкостей очень теплых отношений между экипажем и «наукообразными» я еще не знал, поэтому четко выполнял инструкцию капитана действовать по указаниям геодезистов. Берег стремительно приближался, а глубины там малые. Я спрашиваю геодезиста, не пора ли повернуть? Он продолжает измерять угол и молчит. Я понимаю, что сейчас выскочим на берег, и даю команду рулевому «Лево на борт». Во время поворота судно просело глубже, и мы коснулись днищем морского дна. К счастью, оно там песчаное. На мостик прибежал капитан, сперва наорал на меня, потом выслушал, что я действовал по его инструкции, и опять наорал, посоветовав забивать на долбанных геодезистов, если их приказы угрожают безопасности мореплавания. При этом «наукообразному» ничего не сказал, будто того и не было на мостике. Видимо, уже знал, что бестолку объяснять что-либо слишком умным.
Сейчас через пролив ходил паром — большая и широкая лодка с настилом и подъемными деревянными аппарелями, вмещающая одну арбу, запряженную парой желтовато-серых волов. Четыре человека — два на носу, два на корме — упирались длинными шестами в дно и толкали паром от одного берега к другому. Когда я подплывал к косе, направлялись в грузу к западному, перевозя очередную арбу из довольно большого каравана.
За время моего плавания в лодку набралось изрядно воды, по щиколотку. Я сперва время от времени вычерпывал ее ладонями, заодно охлаждая их и отдыхая от гребли, а потом понял, что уровень практически не меняется, и прекратил. Снял сапоги и сидел босой. За несколько часов ступни побелели и начали задубевать, хотя вода была теплая. С каким удовольствием я стал ими на горячий тонкий песок, а потом и закопал в него ступни! Здешние пляжи будут очень ценить одесситы, приезжать на выходные и не только. Я бы тоже повалялся на нем сейчас, но надо было выяснить, куда я попал: в чьи владения и, хотя бы приблизительно, в какой век.
Паром тоже приткнулся к мелководью метрах в тридцати от меня. С носа (или кормы?) опустили деревянную аппарель, по которой возница — пожилой сутулый чернобородый мужик в помятой соломенной шляпе, светлых и довольно грязных, холстяных, коротких штанах и длинной рубахе с овальным вырезом и рукавами по локоть — свел в воду, придерживая за оглоблю, крупных волов. У левого был сломан под основание левый рог. Наверное, где-то с разгона не прошел по габаритам. Глубина там была по коленный сустав животным. Они тащили арбу, нагруженную с верхом, причем груз был плотно закрыт старой, серой и потресканной, воловьей шкурой. Арбу возница отвел к шести другим, переправившимся ранее, которые стояли метрах в ста от пролива на пустыре с лишенной растительности, плотно утрамбованной, светло-коричневой землей, на которой лежали свежие лепешки навоза. Старые, подсохшие, напоминавшие большие толстые блины, сложены стопкой на краю, возле первого глинобитного домика с камышовой крышей, одного из девяти, стоявших по обе стороны кривой дороги, уходящей в степь, выжженную солнцем. По коротенькой улице расхаживали красные куры, и в серой пыли валялся светлый поросенок с черными пятнами. Ни заборов или хотя бы плетней, ни собак. Их защищает профессия: даже разбойникам надо иногда переправляться на противоположный берег, поэтому паромщиков никто не убивает, а грабить по большому счету у них нечего. Если и имеют что-то ценное, то закопали где-нибудь в укромном месте на радость будущим кладоискателям.
Ко мне подошел, прихрамывая, седобородый старик из местных, судя по соломенной шляпе с более узкими полями, нахлобученной по самые густые и седые брови, и отсутствию штанов, только длинная, ниже коленей, рубаха, тоже холщовая, но почище. Глаза подслеповатые, с закисью у переносицы, довольно широкой. Бледная тонкая нижняя губа мелко тряслись. Опирался старик на палку, замацанную сверху до блеска.
Он поздоровался со мной на латыни и спросил:
— Кто будешь и зачем пожаловал?
— Служил охранником на корабле. Плыли в Херсонес и попали в шторм. Корабль перевернулся. Я успел в лодку перебраться. Что с другими стало, не знаю, — коротко рассказал ему.
— Да, шторм был знатный, давно такого не видел, — покивал старик.
— Отдохну немного и поплыву в Тиру, — добавил я.
Тирой древние греки называли Белгород-Днестровский. В этом городе в двадцать первом веке умрет мой двоюродный брат. Не знаю, за каким чертом занесет его туда с Донбасса, но прибьется к бабе, она и похоронит. Жизнь — это промежуток между двумя бабами, родившей и похоронившей.
— Что за Тира? Где она? — поинтересовался старик.
Я махнул рукой в северном направлении:
— Там дальше город на этом берегу залива.
— А-а, ты про Алба Юлию говоришь! — догадался он. — Так нету ее больше. Хунны разрушили еще до моего рождения. Мальчишкой был там с отцом, искали железо среди развалин. Я монетку нашел серебряную. Отец меня похвалил.
— А почему римляне не отстраивают город? — спросил я.
— Так это теперь земля хуннов. Мы их постоянно переправляем туда-сюда забесплатно, — пожаловался старик.
Я помнил, что гунны были после готов и до аваров, в четвертом или пятом веке. В Западной Европе поминать их будут лихом даже через тысячелетие.
— А римляне уже разделились на западных и восточных? — задал я еще один важный для меня вопрос.
— Давно уже, я еще мальчишкой был, — ответил он.
— И обе части еще существуют? — спросил я.
— Конечно! Что с ними сделается?! — воскликнул старик удивленно.
Я вот тоже не верил, что Советский Союз развалится, а он взял и порадовал меня.
— Всякое может случиться, — произнес я уклончиво.
Дату располовинивания империи я не помнил, но не забыл, что вскоре после этого западная часть исчезнет. Вскоре — по историческим меркам. Моей жизни в этой эпохе может не хватить, а могу и под раздачу попасть, если окажусь там. Значит, надо двигаться в Константинополь. На лодке до него я точно не доплыву, а раз нет Алба Юлии, значит, купеческие суда сюда если и заходят, то очень редко, придется двигаться по суше.
— Купишь у меня лодку? — спросил я старика. — Очень прочная, в шторм меня спасла. Будете рыбачить с нее.
— Это понятно, — произнес он с сомнением. — Только вот, сколько ты за нее хочешь? Мы люди бедные, не всё можем купить.
Я понятия не имел, какие сейчас цены на лодки, поэтому выбрал вариант, который должен устроить паромщиков:
— Что заработаете за перевозку этого каравана и три, — я показал на пальцах, — хлеба мне на дорогу.
Покидая судно, я успел закинуть в вещевой мешок по куску окорока и сыра и довольно большую краюху хлеба, но она размокла в морской воде, натекшей в лодку, стала горькой, поэтому скормил чайкам.
— Хорошо, я поговорю с нашими, — пообещал старик и похромал к проливу, через который плыл к нам паром, нагруженный очередной арбой.
Я пошел в другую сторону — к уже переправившимся. Судя по дорогой одежде — черной тряпичной шляпе с жесткими длинными полями, красной рубахе с вышивкой желтыми нитками по краям рукавов и подолу, черным штанам — и наличию обуви — кожаных шлепанцев с острыми, загнутыми кверху носаками — среди них был хозяин каравана. Он стоял спиной ко мне, и я видел длинные, вьющиеся, черные волосы, широкой волной ниспадавшие на рубаху, и был уверен, что это иудей с пейсами. Увы, пейсов не оказалось, хотя купец был очень похож на иудея, особенно длинным хрящеватым носом, толстой бульбой нависавшим над пышными черными усами, которые вливались в окладистую бороду. По-любому он из тех краев.
Я поздоровался с ним на латыни и поинтересовался:
— Куда путь держишь?
— На Маргскую ярмарку, — ответил купец медленно, подбирая слова, как обычно говорят на иностранном языке, которым владеют не очень хорошо.
Название мне ни о чем не говорило, поэтому спросил:
— Она на этом берегу Данубиуса (Дуная) или на противоположном?
— На другом, — ответил он, — на римской земле.
— А почему туда, а не прямо в Рим или Константинополь? — полюбопытствовал я. — Там выгоднее продашь.
— До них надо суметь добраться. На римской земле часто нападают разбойники, — рассказал купец.
— Разве с ними там не борются?! — удивился я.
— Римляне боятся хуннов, — уклончиво сообщил он.
Так понимаю, кочевники берут плату с купцов за проход по своей земле и обеспечивают защиту, а потом грабят их на территории сопредельных государств. Хорошо придумали!
Мне надо было выбраться из этой глухомани, а в одиночку идти стрёмно да и тяжко с тем грузом, что имел, поэтому спросил:
— Возьмешь меня охранником?
— А кто ты такой и как здесь оказался? — в свою очередь поинтересовался купец.
Я рассказал и ему байку про утонувший купеческий корабль и чудом спасшегося охранника и добавил:
— При первой возможности куплю коня. Здесь, как вижу, не у кого.
— Хорошо, я возьму тебя, но буду все время платить, как пешему, — сказал он.
Я понятия не имел, сколько сейчас получает конный охранник и сколько пеший, и велика ли разница. Мне эти деньги погоды не делали. Я бы и за одни харчи согласился, но кого дешево наняли, с тем и обращаются дешево.
К вечеру весь караван был переправлен на западный берег, и хромой старик принес мне в оплату за лодку три пресные лепешки, еще теплые и так приятно пахнущие, что я не удержался и сразу умял одну, и большую пригоршню маленьких медных монет, которые в прошлой моей эпохе назывались ассами, а сейчас просто монетами (нуммиями). Они были настолько затертыми от частого употребления, что нельзя прочитать имя императора, при котором отчеканены. Впрочем, я уже выведал у купца, что в восточной части Римской империи правит Феодосий Второй, а в западной — его зять Валентиниан Третий. Об обоих я не имел никакой дополнительной информации, в очередной раз пожалев о том, что плохо учил историю в школе.
2
Степь да степь кругом. Нагретый солнцем воздух колеблется, искривляя картинку вдалеке. От пожелтевшей травы исходит сладковатый, медовый аромат. То там, то там свистят суслики, предупреждая сородичей о нашем приближении. Время от времени над караваном зависает чибис и начинает допытываться, чьи мы.
Я еду на невзрачном мерине гнедой масти, который, отгоняя оводов и мух, постоянно мотает головой с длинной коричневато-черной гривой и хлещет себя длинным коричневато-черным хвостом по задним ляжкам. Купил коня у гуннов, как их позже будут называть. Они — три всадника с почти безволосыми лицами со шрамами, облаченные в шерстяные шапки, похожие на колпаки, кожаные доспехи поверх грязных льняных рубах когда-то красного цвета, а теперь серо-буро-малинового, шаровары из той же материи, заправленные в тупоносые сапоги с голенищами до колена, и вооруженные большими сложносоставными луками, палашами с прямым однолезвийным клинком длиной сантиметров семьдесят и простой рукояткой без крестовины, не говоря уже о гарде, и арканами, сплетенными из конского волоса — приехали к нам, когда караван располагался на ночь возле большой готской деревни, обнесенной валом с обычным плетнем поверху. Меня поразило, насколько гунны были похожи на монголов плоскими круглыми лицами с приплюснутыми носами и даже воняли так же — смесью запахов немытого тела, грязной, истлевающей одежды и лошадиного. Через несколько веков их потомки в этих краях станут похожи на европейцев, и я вместе с монголами буду бить их. Начинаешь думать, что дикий облик является залогом побед. У старшего гунна, довольно тучного, слева с седла свисало кожаное стремя. Наверное, тяжело уже запрыгивать на лошадь, как в молодости.
Я подошел к ним, когда получили от купца в оплату за проход по их земле небольшую бронзовую чашу и собрались уезжать, и спросил у старшего на древне-монгольском языке, показав на тот случай, если не поймет, золотую римскую монету, которая, как сказал мне купец, теперь называется солидом:
— Коня продашь?
Кочевник не сразу, но понял, что я сказал, и посмотрел на меня удивленно, словно увидел заговорившую лошадь, а потом кивнул и показал грязную ладонь с растопыренными пальцами.
Я понял, что он хочет пять солидов за коня, что, по моему мнению, было очень дешево, и сказал на древне-монгольском языке:
— Да.
— Садись к нему, — предложил старый гунн, показав на самого младшего и худого своего спутника.
Я легко запрыгнул на низкорослую лошаденку, которая сперва малость присела от дополнительного веса, и ухватился сзади за широкий кожаный ремень гунна, от которого разило потом, как от мерина, промчавшегося галопом пару километров, и мы поскакали неспешно по степи на юго-запад. С непривычки ездить без седла и даже без попоны я изрядно отбил и растер себе бедра и промежность. К счастью, ехать пришлось всего минут двадцать.
Стойбище располагалось в длинной балке, открытую часть которой преграждали выстроенные впритык кибитки, крытые войлоком. Дальше на обоих склонах стояли юрты, возле которых горели костры. Женщины варили мясо в больших бронзовых котлах, а рядом возились мелкие детишки. Подростки носились за пределами стойбища, причем как мальчишки, так и девчонки. Впрочем, я не сразу понял, что это девочки, потому что одеты все были одинаково. Сперва подумал, что не у всех мальчиков есть маленькие, детские луки, а потом догадался, что не имеющим они не положены по половому признаку. Неподалеку от стойбища паслось около сотни стреноженных меринов. Большую часть жеребцов кочевники кастрируют, чтобы не дрались из-за кобыл, и ездят на них. На этих меринов и показал мне старый гунн, предложив выбрать любого. Я, правда, не столько понял, что он сказал, сколько догадался. Язык, на котором он говорил, был всего лишь похож на монгольский моих бывших (или будущих?) соратников.
Лошади у гуннов, как и у монголов, низкорослые и довольно неказистые, с крупной головой, длинным телом на коротковатых ногах и густыми и длинными гривами и хвостами, которые обрезают редко, когда нужен волос на арканы или сети, но, уверен, такие же неприхотливые и выносливые. Я выбрал самого крупного гнедого мерина старше пяти лет и моложе десяти, как определил по зубам: все резцы уже постоянные, но еще нет коричневого знака на линии десен у центра верхнего углового резца. Разглядывать его зубы дальше и определять более точный возраст не стал, потому что при первой же возможности поменяю на более крупного. Один из подростков, которые все вместе увязались за мной, дал мне уздечку и распутал передние ноги коня. Седло с высокой деревянной передней лукой, которое позволяло стрелять на скаку, как вперед, так и назад, подарил старый гунн после того, как я вручил ему пять золотых монет. Стремена из кожаных ремней и деревянных планок изготовил к утру деревенский шорник за десять медных монет из тех, что я получил за лодку.