Из хроник Нейона Ти.
На службе в БМБ у Нейона Ти была масса свободного времени. Под свободным временем он понимал время полёта на очередное задание. А как ещё можно было назвать то время, когда ты предоставлен самому себе и ничего не делаешь? Обычные задания, без форс-мажора, по продолжительности на девяносто процентов состояли из времени полёта. Лишь десять процентов времени уходило на само задание: прилетел, груз сдал - принял или выполнил - отметился и - домой. Опять у тебя свободное время. Нейон Ти не терял времени даром. Накануне старта он традиционно совершал визит в книгохранилище. Другие агенты БМБ посмеивались над ним, давно отвыкнув от книг и перейдя на компьютерное видео - и аудиочтение. Но Нейон Ти ничего не мог поделать с собой, не задумываясь о той власти, которую имели над ним древние КНИГИ.
Он просто брал в руки очередной фолиант и с замиранием сердца открывал первую страницу, вдыхая запах - запах букв, слов, строк, запятых и точек, заполнявших страницу, запах страниц, заполнявших книгу.
Нейон Ти держал книгу в руках, словно ребёнка, рождённого человеческой мыслью. Разве мог компьютер, напичканный микросхемами, вызвать такие чувства? С книгами Нейон Ти никогда не чувствовал себя в одиночестве. Особенно его привлекали старинные фолианты, в потрёпанных переплётах, в замусоленной обложке. Он благоговел перед ними, хранившими мудрость веков. Наушники нейропереводчиков позволяли читать книги на любых языках и наслаждаться подлинниками. Однажды эти наушники подвели его.
Не мог ведь он обвинить самого себя в тот раз, когда, углубившись в чтение, он забыл и про обед, и про ужин, и про время суток. Это бы ничего, не пролетай он рядом с Терпинией. Обитатели той планеты зарабатывали на жизнь сбором дорожных налогов с транзитных звездолётов. Нейон Ти не заметил, как пролетел мимо пункта оплаты пошлины за вход в воздушное пространство планеты. Он спохватился только тогда, когда кубарем слетел с дивана, ощутив шишку на лбу и исчезновение тяги двигателей. Наушники свалились с головы. Он услышал пронзительный, неприятный вой сирен, от которых не спасала обшивка звездолёта. Нейон Ти бросился к иллюминатору. Его звездолёт был окружён целой стаей сторожевых звездокаров Терпинии, удерживавших огромную сеть, в которой запутался его звездолёт.
Терпинии платили все. Она не признавала Бюро Межзвездной Безопасности, делая свой бизнес. Никогда в своих мемуарах Нейон Ти не рассказывал о том, что за свою любовь к книгам неделю просидел на штрафстоянке Терпинии. Он заплатил дорожный налог, штраф за нарушение границы, да ещё пришлось поделиться ядрами урана из бака ракетного топлива за ремонт ловушки звездолётов.
Всё это было давно. Сейчас вместо этого заслуженный отдых и стол, за которым он пишет мемуары. Нейон Ти повернул голову. Вот она, на полке, книга, виновница тех давних неурядиц. Он взял в руки обветшалый, затертый до потери цвета том. На обложке еле различимая надпись ЗАПИСКИ КОРАБЕЛЬНОГО ВРАЧА.
Это был единственный случай, когда Нейон Ти в свои мемуары вставил чужой рассказ, историю о чужих приключениях не в просторах космоса, а в далёких недрах истории Земли. Он ничего не смог с собой поделать. Вот и на этот раз, взяв книгу в руки, он сел и начал читать, забыв обо всём. . . .
Родом я из Йорка. Только не спрашивайте меня, знаю ли я того моряка, что известен миру под именем Робинзона Крузо. Как я могу его знать, если живу больше ста лет после той истории, что случилась с ним. Я знаю только его памятник. У нас его всем показывают. А в остальном это обычный портовый городишко, каких немало на побережье моей любимой Англии. Но я не моряк. И не собирался им быть. Так получилось. Я врач. Если бы не моя несравненная Абигаль, моя невеста, никогда бы со мной не приключилось того, о чём я хочу поведать, чтобы враз и навсегда избавиться от своих воспоминаний, настолько удивительных, что я сомневаюсь в доверии к ним со стороны тех, кто пожелает с ними познакомиться.
Несмотря на то, что население города состояло из одних моряков, и город не мог похвастать обилием врачей, практика у меня была никудышная настолько, что не позволяла подумать о женитьбе на моей несравненной невесте. Чтобы поправить свои дела, я устроился на судно врачом. За один рейс в Индию можно было заработать и на свадьбу, и на аренду помещения для приёма больных.
Для меня это было прыжком в неизвестность - морская служба. Ничего я о ней не знал. Не знал, что "минусов" в ней скрывается куда больше, чем "плюсов", о которых кричат, нанимая на корабль. Абигаль гордилась мной за такое решение. Я знал, что моряки - здоровый народ, поэтому не опасался большой работы.
Наш трёхмачтовый парусник "Кэтти" вскоре вышел в море и взял курс на Индию. Мне всё было в новинку и в удовольствие во время трёх первых недель рейса. Я ошибался, думая, что так будет всегда. До Индии я так и не добрался. По словам бывалых моряков, мы уже обогнули Африку, когда налетел шторм. Первый и последний в моей жизни. Всю оставшуюся жизнь я буду задавать себе вопрос - выпадет ли мне случай испытать в жизни что-нибудь пострашней того шторма? До написания этих строк ничего подобного пока не было. Даже ураган, вернувший меня в цивилизованный мир, не идёт ни в какое сравнение с теми ощущениями.
Уже после первых ударов шторма я в ужасе обхватил руками голову в своей каютке, пытаясь усидеть на кровати. Под шум и завывание стихии я чувствовал себя спичкой в пустом коробке, который пинает нога великана. Меня швыряло из стороны в сторону. Я начал терять представление о том, где пол, а где потолок моей крошечной каюты. Вдруг раздался страшный треск, от которого даже притих шум урагана. Я в ужасе вскочил и бросился наружу, прочь из каюты, гонимый этим звуком. Казалось, что корабль разваливается на части.
Наверху, на палубе, меня встретила мгла вперемешку с водяными валами, перекатывавшимися через палубу. Шквал налетел внезапно. Моряки не успели убрать паруса. Буря обломила фок- и грот-мачту, словно это были жалкие соломины. Страшный треск стоял в моих ушах, а перед глазами вырастал водяной вал, верхушка которого терялась во мгле. Вал этот обрушился и смёл в пучину обломки мачт вместе с реями, с обрывками вант, с кусками парусов. Остатки мачт безобразными щепками торчали из палубы, как страшный памятник былой красоте и величию изуродованного корабля. На палубе не было ни души. Где все?! Где команда?! Неужели я тут один?! Может, они спаслись на шлюпках? Но какое спасение может быть человеку в этом буйстве стихии?!
Я понимал, что от меня ничего не зависит. Мне страшно было выйти на палубу. Мне страшно было спуститься в каюту. Зачем я поднялся оттуда?! Лучше бы принять смерть, не видя ничего этого!
Вдруг я услышал какой-то звук в рёве урагана, совсем неуместный для голоса стихии. Обернувшись назад, в сторону кормы, я увидел штурвальное колесо. Оно знаком беды торчало посреди палубы. Брошенный моряками, штурвал теперь бросил наш корабль на волю разбушевавшейся стихии. Но штурвал к слабому звуку не имел никакого отношения. Он не мог кричать человеческим голосом, а голос раздался вновь и был еле слышен сквозь шум волн и свист ветра.
Тут же я увидел фигурку человека. Она копошилась возле бизань-мачты. Я уже кое-что успел узнать об устройстве нашего корабля. Моряк видел меня и призывно махал мне рукой, другой рукой ухватившись за мачту.
- Что он там делает?! - ужаснулся я: Как его не смыло за борт?!
Моряк продолжал звать меня к себе, размахивая рукой.
- Зачем? Что ему надо? Может, ему нужна помощь? - спохватился я, и мысль эта толкнула меня вперёд. Я сам не ожидал, что был способен на такое - сделать шаг вперёд и выйти на палубу, туда, в пасть стихии. Но фигурка моряка всё заслонила у меня перед глазами. Действовал я машинально, словно тело руководило моими действиями, а я лишь подчинялся ему, положившись на его инстинкт самосохранения, который помогал выбрать время для очередного броска вперёд в промежутках между волнами, обрушивавшимися сверху.
Сам не понимая, как мне это удалось, вскоре я был на корме и изо всех сил цеплялся за мачту, за её пеньковый бандаж. У мачты оказался боцман. Бывалый моряк. Он знал, что надо делать, в отличие от меня, ожидавшего своего конца. Для него это была рабочая обстановка, даже не изменившая выражения его лица, к которому я привык за три недели. Он был не растерян, не напуган, а сосредоточен и спокоен, как будто делал обычную работу.
- Держи! - крикнул он и протянул мне длинную веревку.
- Зачем?! - прокричал я, не слыша своего голоса.
- Держи! - ещё громче заорал боцман и показал рукой на себя. Я увидел, что он был обмотан толстой верёвкой, привязанной к мачте.
- Привяжись! - крикнул он мне. Я обмотался верёвкой и мы вдвоём, с трудом держась на ногах, обмотали её вокруг мачты. Боцман затянул её узлом.
Буря не собиралась стихать, швыряя корабль с гребня волны в бездну и обратно. Сверху, над головой, оглушительно хлопали паруса, каким-то чудом всё ещё оставаясь на реях. Вдруг порыв ветра ударил по ним. Они затихли, выгнувшись в дугу и потянув за собой мачту со всем рангоутом и такелажем. Всё происходило словно в замедленной съёмке моего, застывшего от ужаса, сознания. На самом деле прошёл один миг, и я снова услышал страшный треск, перекрывший шум урагана. Казалось, что треск раздавался из-под наших ног. Мачту наклонило и бросило в бушующий океан, туда, мимо штурвала, ломая планширь, выворачивая наизнанку палубу. Мелькнуло лицо боцмана, перед глазами сверкнула серьга в его ухе, и всё ушло в клокочущую пучину, скрывшись под водой, в царстве тьмы и неожиданной тишины. Так хотелось тишины!
Но мне не суждено было обрести вечный покой и тишину. Обломок мачты бросало так, что порой она взмывала на волнах вертикально вверх. Мне приходилось вместе с ней повторять все её движения, ударяясь в этих движениях и о мачту, и о боцмана, болтавшегося рядом со мной. Удары были весьма болезненны. Но боль напоминала мне о том, что я живой, что тело моё ещё чувствует.
Привязаны мы были крепко. На верёвки было гораздо больше надежды, чем на мои слабые усилия. Я почти не держался за обломок мачты, удерживавший меня наплаву. Находился я в исступлённом состоянии, не понимая, зачем всё это, когда исход предрешён и выхода нет. К чему все эти мучения?
Не знаю - терял я сознание или нет. Не знаю - сколько бушевал шторм. Когда я открыл глаза, светило солнце и волны ласково покачивали на своих спинах обломок мачты. Тишина расслабляла и отбивала всякое желание двигаться. Серьга в ухе боцмана ярко сверкала на солнце, как медаль за моё спасение. Лицо боцмана не меняло привычного выражения спокойствия и сосредоточенности. Похоже, никакие силы не могли изменить это выражение - Но я ошибся в своём предположении.
- Ну что, проснулся? - равнодушно спросил он, когда я открыл глаза.
- А я что, спал? Разве тут можно спать? - ответил я, с трудом ворочая пересохшим языком.
- Тут всё можно. Можно жить. Можно умирать. Кому как повезёт. Думаю, на этот раз нам с тобой повезло больше, чем нашей команде - вздохнул он: Мне не впервой терять друзей. Они ничего не успели. А я только успел сапоги скинуть - добавил он. Его губы искривились. Наверное, на его лице это означало улыбку. Тут я вспомнил, что сапоги боцман ни разу не снимал за три недели рейса. В них он работал, в них он и спал. Этими сапогами он спас мне жизнь. Теперь уже ценой собственной жизни.
Не успел я прийти в себя и осознать очередную безысходность своего положения, как боцман вдруг изменился в лице:
- Ненавижу акул - сквозь зубы прошипел он, указывая рукой в сторону. От его невозмутимости не осталось и следа.
- Кажется, пока одна подошла - добавил он, оглядываясь по сторонам. Я увидел причину его опасений. Невдалеке от нас из воды торчал острый плавник, красиво сверкая на солнце.
- Это акула? - спросил я.
- Это наша смерть.
Мне казалось, что после пережитого ужаса, когда смерть казалась избавлением от мук, уже ничто не сможет меня испугать. Я равнодушно смотрел на приближающийся плавник. Но боцман не разделял моих настроений.
- Зря! - восклицал он: Зря я скинул сапоги! Они любят этот запах - бормотал он, не отрывая глаз от плавника. Я не мог понять его слов, о чём он говорил. Боцман явно подозревал, что из нас двоих акула не проявляет ко мне никакого интереса, словно презирая меня за мою привычку каждый вечер мыть ноги и менять носки. Но тогда я был далёк от таких мыслей.
Всё произошло гораздо быстрей, чем я успел что-либо сообразить, убаюканный нежными волнами, тишиной и лучами солнца. Плавник стремительно исчез у нас на глазах. Бурун воды помчался в нашу сторону. Боцман дико закричал, задёргался, пытаясь выскочить из воды и вскарабкаться на обломок мачты, но верёвки, спасшие нам жизнь, крепко держали и мешали его усилиям. У меня на глазах он вскинул руки вверх, тело резко дёрнулось вниз, голова запрокинулась вверх с диким воплем, который поглотила морская пучина, сомкнувшись над головой боцмана. В следующий миг голова, безмолвная, поникшая на грудь, появилась на поверхности. Руки, безвольно раскинутые в стороны, качались на волнах. Снизу, из глубины, поднималась кровавая пена, образуя вокруг красное пятно, растущее на глазах.
Ужас охватил меня, холодом пронзив всё тело. В любой момент я ожидал своей участи оттуда, из глубины, когда смертельная пасть нанесёт свой неотразимый удар. Я начал лихорадочно отматывать верёвку, но проще было бы перегрызть мачту, чем найти запутанные концы. Мои попытки выбраться из воды на обломок мачты были безрезультатны. Кровавое пятно вокруг разрасталось. Даже я знал по рассказам, что кровь привлекает акул.