Зря, – догадался Ольмарк. – Лучше б сразу отрубил ей башку.
Зря, – согласно сказал Гел, прикладываясь к посудине уже не с квасом, а с пивом. – Потому что ведьма была хитра и прекрасно поняла, на что надеялась Ясмина.
«Зря, – угрюмо думал Тольяр, не в силах поднять глаз от столешницы, чувствуя, как сильно бьется сердце и, надеясь, что волнение никто не видит. – Ведь то была вовсе не старая ведьма. Ту гадину звали Астис. И она, живо разгадав, на что надеялась Ясмина, решила использовать обстоятельства. Обернуть все с пользой для себя. Равнодушно порушив человеческие жизни...»
В ярости она прокляла Ясмину и не рожденного ребенка, сказав...
Забирайте себе кольцо. Если оно вам важнее человечности, то в уплату сейчас я возьму за него именно то, что вам не нужно. Пользуйтесь до поры, но знайте, что вместо счастья оно принесет вам горе. Вместо могущества слабость. Вместо жизни – смерть. Таково моё обещание...»
... и ушла сама, оставив в испуганного Ратибора с супругой...
Если бы ушла. Она сделала вид. Затаилась, как змея в камнях, точно зная теперь, как ей использовать чужую жадность».
... в назначенный срок у Ратибора родился сын, – понизил голос Гел. – Но он не был человеком. Проклятье превратило его в ужасное чудовище. Отвратительное страшилище. Ратибор обезумел от горя, поседев за несколько часов. Ясмина, чье сердце при взгляде на родившегося мальчика стало каменным, в ту же ночь ушла из дому. Так исполнялось проклятье старой ведьмы. В ту самую ночь она получила от кольца могущество, но оставила его по уговору в колыбели. И исчезла. Вот с тех пор-то и появляются слухи, да сплетни про женщин с каменными сердцами, в чьей власти останавливать сердца человеческие. Эти женщины ученицы бессердечной Ясмины и мстят они всему живому, ибо меняют свою человечность на знания. Только лишь ненависть к живому движет ими. Потому много зла приносят они, но главное зло еще только впереди.
И что ж то за зло?
Не спрашивайте меня, господин Ольмарк. Откуда могу я знать, что придет в голову злой Ясмине, если только жива она, по сей день?
Гм, добрая сказка, – покрутил головой Ольмарк. – Пожалуй, ты заработал свою похлебку. Что скажешь, Яр?
Брехня, – с видимым равнодушием пожал плечами парень. Лицо его горело, но в скудном освещении трактира это было плохо заметно. – Обыкновенная байка, которыми кормятся бродяги.
Гел оторвался от похлебки и неодобрительно посмотрел на одноглазого. Видно было, что мужчине не нравится слово «бродяга». Тольяр отвернулся. Рассказа вызывал желание спорить и доказывать, что там полным-полно вранья. Ну не использовала Ясмина своего мужа! Любила она его. И ребенка любила. Любила бы, если б не хитрая Астис.
Тольяра жгла несправедливость этой вульгарной байки, которую вот так рассказывают в придорожных корчмах. Даже не подозревая...
Он увидел, как пьяно покачивающийся лысый выходит во двор. Его знакомое лицо вызывало сильнейшее желание хлопнуть себя по лбу, чтобы все стало на свои места.
«Где же я все-таки его видел до этого?»
Неожиданно от одной из горняцких компаний отделился чумазый с залысиной мужик и подошел к их столу, встав за спиной Гела.
Что, колдунчик, только байки теперь и можешь рассказывать? Ушла твоя сила?
Ольмарк непонимающе глянул на горняка. Гел поджал губы и тихо ответил:
Какое тебе дело до этого, Сарринг? Чего ты никак не успокоишься?
Забыл, как наслал тот ураган? – горняк был не совсем трезв и поэтому казался отчаянно решительным. У Тольяра засосало под ложечкой в предчувствии драки. – Раньше ты был куда жестче на слова и дела, – подавшись вперед, он, положил руку на плечо замершего Гела, насмешливо обещая: – Я тебе башку еще сворочу, падла.
Шел бы ты старичок, пока есть куда идти, – посоветовал Ольмарк. – Разумеешь?
Горняк впервые посмотрел на остальных сидящих за столом и заиграл скулами:
Угрожаешь?! Мне угрожаешь, ты...
Осторожно, – предупредил плут. – Одно грубое слово и я отправлю тебя туда, откуда ты появился. На этой земле.
Гел, неожиданно резко развернулся и, встав, притянул опешившего горняка поближе. Шепнул с угрозой:
А я, если не уймешься сию минуту, использую те крохи сил, что у меня остались на ураган, в котором тебя и твою халупу сметет в пропасть!
Врал, ясное дело. Не было больше сил ни у одного мага. Но ведь простой горный рабочий этого знать не мог. Потому и подался назад, бормоча что-то невразумительное. Его выпившие дружки взирали на происходящее без особого любопытства. Обычное дело – мужик захотел выпустить немного пару, но в последний момент передумал.
Так ты маг? – спросил Ольмарк, когда задира вернулся за свой столик, опасливо поглядывая на них.
Извините, – попросил Гел. – В прошлом я здесь немало дров наломал. Совсем не сладко им приходилось. Теперь расплачиваюсь.
Тебе повезло, что были мы и, что твой друг был недостаточно пьян. Иначе просто озверел бы от угроз.
Он бы не бросился, – убежденно махнул рукой Гел. – Может я и пал, но они ведь не поднялись. Так и остались злобным забитым сбродом. Потому хоть и злобствуют, но втихую. Бояться по привычке.
Это пока нет вожака. И ненависть не стала сильнее страха.
А плевать.
Ну-ну. Яр ты куда?
До ветру схожу, – объяснил, подхватывая с лавки меч Тольяр. Он заметил, как несколько человек из-за разных столов встали и одновременно пошли на выход. Те самые, что поглядывали на лысого, пока он был в заведении. Их было слишком много чтобы то, что сейчас назревало, выглядело справедливым соотношением сил.
Раскинувшийся возле самой дамбы поселок выглядел абсолютно непримечательным на фоне сотен таких же поселков. Те же беленные (у тех, кто побогаче) или деревянные (у большинства), мазанные во множестве здесь доступной глиной стены с растущими во дворах вербами, яблонями и грушами. Те же крутобокие крыши. Даже старенький весь укрытый выросшей до колен буквицей и бледно-лиловыми цветами вербены погост ничем не отличался. Качественно.
У воды возились со снастью перемазанные илом и тиной рыбаки в подкаченных до колен штанах. Где-то на пастбище мычали, лениво отмахиваясь хвостами от зло гудящих оводов и слепней коровы.
Все как везде. Кроме одного – на улице в дневную пору почти не было людей. Летом такого быть просто не могло. Нигде не стучали молотки, не звенели цепи, не ругались косари. Ставни домов были закрыты наглухо. Рыбаки у воды казались подавленными и отчаянно тихими. Причиной тому были, время от времени прохаживающиеся с хозяйским видом молодцы. Вооруженные. В центре поселка перед домом совета стояли нагруженные разной утварью и добром две повозки, охраняемые пятком разбойников. Откуп.
Алое Взгорье притихло, точно кошка в высокой траве, завидев злую собаку. Авось пронесет.
Слыхал, что к Дубарю гость знатный пожаловал? – жуя травинку, спросил у своего товарища сидящий под раскидистой вербой Хмырь.
Кто таков? – лениво зевнул, нагоняя сон Соловей. – От купцов, небось? Договариваться?
Соловей был в ватаге Дубаря с самого начала и считался старожилом. Знал многое из хитрого промысла лихих людей и был образцом для подражания многих пришедших позже. Его слово значило многое. И прозвище у него было замечательное. Гордое.
Говорят от самого Грейбриса, – спешно выложил Хмырь. – Очень знатный человек. Сам. Один приехал. А конь у него...
Бандит мечтательно закрыл глаза. Он, увидев скакуна посланца, теперь страстно желал заполучить такого замечательного жеребца.
Золотом мер пятнадцать стоит. Как три таких вот Взгорья! И главное грива у него, как тот огонь. Едва ли не пышет. А глаз, какой! Эх, конь! Всем коням конь!
За спиной хрустнула веточка. Должно быть, пошевелившийся с другой стороны вербы Соловей задел локтем.
А посланец сам человек тоже не бедный. Я не видал, как он зашел, но Плуг говорит, что спина прямая, взгляд господский. Платье на нем золотом вышитое. Богатый. Вот ты Соловей можешь себе позволить кафтан золотом вышитый? Э?
Соловей смолчал, должно быть все-таки задремав. Мозолистая крепкая ладонь зажала Хмырю рот, прижимая к дереву и резко, но очень аккуратно провела кинжалом по тощей глотке.
Высокую озаренную солнцем траву пригнули подошвы высоких сапог. Один за одним почти незаметные в игре света и тени шли через село несколько вооруженных человек. Почти беззвучно. Они ловко прятались, завидев или услышав расслабленно гуляющих бандитов. И били в спины. Били. Резали. Тихо, придерживая падающие тела. В воздухе уже давно пролетели стрелы, пригвоздившие стоящую на околице охрану к заборам и сараям. Беспечных разбойников могли бы предупредить сельские собаки, но все они были убиты, когда поселок только-только заняли. Постоянное гавканье раздражало. Теперь его отсутствие стало для мздоимцев смертельным.
Когда заметивший торчащие из-за плетени ноги разбойник успел перед смертью в виде фатально блеснувшего перед лицом кинжала вскрикнуть, разбойники все равно были обречены.
На краях селений маячили черные стяги с алой каймой одежды почетной свиты самого Наместника. Почетной свитой считали самых отчаянных рубак Грейбриса. Матерясь и брызжа слюной, разбойники выступили против себе подобных, но куда более опытных, и отлично защищенных врагов. Стенка на стенку. Столкнулись мечи, взрываясь агрессией отчаянного боя.
Самые невезучие спотыкались, толкая под локти товарищей и получая короткие, но беспощадные удары. Натолкнувшись на плотный строй, разбойники откатились, назад оставляя на земле раненных и убитых. Фронт столкновения тут же сместился вперед, отжимая бандитов.
Их товарищей точно так же теснили с противоположного края села к центру. Там строем рубак предводительствовал нагоняющий своей невозмутимостью жуть белоликий. Узнав о приглашении Наместника, он не только не отказался, но и вызвался идти во главе строя.
С ног до шеи закованный в необычайные, никогда не виданные в этих землях, хитро подогнанные, гибкие в сочленениях доспехи Харр. Альбинос пренебрег шлемом и шел, возвышаясь среди коренастых воинов, подобно демону гибели. Его невозмутимое источающее кремниевое спокойствие лицо на фоне бранящихся и азартно покрикивающих воинов внушали суеверным разбойникам мистический ужас. Особенно страшными казались светящиеся в солнечном свете вишневые глаза.
Шагая в строю, он не сцеплялся с разбойниками, медленно тесня их назад, а ловкими почти незаметными взмахами убивал горе-воителей, переступая дергающиеся тела и очередным неуловимо смертоносным движением полосуя следующего врага. Пожалуй, если бы не необходимость держать строй он, наверное, смог бы вот так спокойно гулять среди мрущих как мухи разбойников, пробивая их защитные порядки, как игла прошивает тонкую материю...
Он стоял, глядя в окрашенное розовым небо и насвистывая какой-то фальшивый мотивчик, на поросшем чахлой растительностью краю пустого карьера, на дне которого виднелись в глине многочисленные камни. Карьер распологался прямо на задворках здешнего кабака. Кроме камней внизу виднелся всякий мусор и отходы. Туда же хозяева выливали помои. И мочились при надобности. Воин был пьяный и беспечный до безобразия. Должно быть, именно поэтому первый нападавший – бивший в спину – уже коротко крикнув, ударился хрустнувшим позвоночником о камни, а остальные только-только разобрались, в чем дело.
Коли! – противно гаркнул измазанный в угольной пыли типчик. И первым захлебнулся кровью – лысый легко отнял шило, прикрываясь напавшим от ударов остальных, и всадил то прямиком в глаз убийцы, да так, что окровавленный конец показался из затылка.
Перехватив руку следующего напавшего, громила, взял чужой подбородок и с нечеловеческой силой рванул в сторону. Хруст позвонков возвестил прочих, что их осталось трое.
Именно в эту секунду сзади на них напал Тольяр. Налетел, как весенний вихрь, убивая вооруженных ножами и стилетами дилетантов. Только один из всей компании оказался способен держать удар. Странные глаза зеркального цвета. И отвратительно быстрая реакция. Длинные ножи со сдвоенными лезвиями так и мелькали перед глазами, с чудовищной точностью подставляемые под удары меча.
Клац! Тольяру показалось, что у него вылетела половина зубов. Голову запрокинуло назад – в солнечное сплетение последовал тычок костяшками пальцев, уронивший его на спину. Но добивающего удара не последовало – лысый, воспользовавшись шансом, обхватил врага сзади за шею. Сила у него была просто поразительная – зеркальноглазый просто затрещал. Лысый, рыча давил медвежьей хваткой и тряся врага, как соломенную куклу. Зеркальноглазый, точно и не испытывая боли, методично старался выкрутиться, отчаянно дергая руками с оружием. Недолго.
Не любят тебя, приятель, – откашливаясь, подметил Тольяр, не без труда поднимаясь на ноги. Массируя ушибленный участок. Лысый взял чуть дышащего зеркальноглазого и, подтащив за воротник к краю, просто скинул в карьер. Следом отправились его сообщники.
Наверно есть за что... Гуно. Тебя ведь зовут Гуно?
Наверно, – Весельчак глядел на неожиданного помощника без особенной приязни. – Это был простой привет.
В таком случае у тебя не слишком хорошие друзья.
Какие есть, – здоровяк, не поблагодарив, прошел мимо Тольяра и направился к кабаку. Не очень-то вежлив он был.
Эй, хоть спасибо скажешь?
Я не просил помогать. Спасибо тебе скажут другие их подельники, идущие за мной следом.
Начавшаяся суматоха и шум застали разбойников врасплох. Они, сжимая оружие и напряженно вслушиваясь в шум, ожидающе глядели на вожака. Как и Наместник, имеющий необычайно довольный вид.
Дубарь надо отдать ему должное не растерялся. Грянул кулаком и рявкнул:
На улицу бегом! Живо!
Когда зал опустел, вожак разбойников молчал, слушая звуки боя.
Быдло, – тихо сказал, подпирая подбородок кулаком Наместник. – Крестьянский скот. Вы что себе возомнили? Вчера втихаря дергали овощи с чужих огородов, а сегодня решили, что можете грабить моих людей? Допустили в свои дырявые чурбаны мысли о господском столе?
Неожиданно, – признал Дубарь. – Хотя если задуматься то вполне закономерно.
Все же вряд ли ты мой сын. Много думаешь, – говоря это, Наместник ловко откинулся назад, переворачивая табурет и уходя за пределы досягаемости сабли. Дубарь разъяренно крича, прыгнул на стол и, оттолкнувшись башмаком от края, напал. Наместник встретил его подхваченным с другого стола тесаком для резки мяса. Блокировал, подходя так близко, чтобы не дать возможности сделать второй замах.
Рука Дубаря скользнула за пояс, вынимая из раззолоченных ножен инкрустированных рубинами кинжал с листовидным лезвием. Рукоятью сабли он двинул Наместника в плечо, рассчитывая отбросить – тот лишь крякнул и ответил кулаком в грудь. Клинок полетел на пол, на него наступила нога Эйстерлина. Согнув руки с ножами в локтях, они бились в отмашку короткими экономными движениями. Более опытный Наместник почти тут же подловил Дубаря и глубоко прорезал ему кисть. Главарь разбойников с криком отпрянул, чтобы, потеряв рассудок от ярости, метнуться прямо, завертевшись волчком в попытке вернуть себе саблю. Роняя на пол кровь. Молодости свойственна самонадеянность. Удар, сцепка, удар, удар, блок, сцепка. Неожиданно пол дрогнул и прянул вверх, властно притягивая к себе отяжелевшее тело разбойника с вбитым повыше колена ножом.
Сабля ультимативно уперлась в незащищенную шею.
Щенок, – сплевывая на пол, выругался Эйстерлин. – Наглый самоуверенный гаденыш! Мало держать в руках нож, им еще надо уметь пользоваться. А не только хлеб резать.
В дверь вошел незнакомый Дубарю человек в забрызганной кровью кольчуге. Он прижимал к потному лицу тряпку, обмакивая кровь из пореза на лбу.
Алое Взгорье наше, – доложил он, преданно глядя на Наместника.
Как посол? – небрежно поинтересовался, не сводя с лежащего на полу человека глаз, Наместник. – Блюет поди?
Никак нет. С вашего позволения... он вел один из атакующих отрядов. И убил человек двенадцать сам, даже не поранившись. Толковый вояка. Да и доспех у него, охранительским усопшего Дракона не уступит. Редкая штучная работа.