Сергей Соломин
ПОД СТЕКЛЯННЫМ КОЛПАКОМ
Избранные сочинения
Том I
ПОД СТЕКЛЯННЫМ КОЛПАКОМ
Основание и гибель «Полярной империи»
Фантастическая повесть
Глава I
Безвыходное положение
— Господин, здесь нельзя спать! Господин! Очнитесь!
Лакей маленького ресторана тряс за плечо худого, бледного, плохо одетого человека лет тридцати.
Гость давно возбуждал негодование служащего. Пришел, спросил всего один бокал пива, а сидит больше часа. Из коробочки вынул недокуренную папиросу и потихоньку сосал ее, словно старался продлить удовольствие. А теперь еще дремать начал, так и тянет его голову к столу.
И лакей, наблюдавший за гостем, стоя у притолоки с салфеткой в руках, даже плюнул от накипевшей злости и пошел будить.
— Господин! Так нельзя! Ежели спать — идите домой! Гости, которые обижаются! Господин!! Извольте расплатиться и уходите! Здесь вам не ночлежка!
Гость поднял, наконец, голову и осмотрелся мутными, воспаленными глазами.
Обыкновенно улыбающееся и заискивающее лицо лакея приняло выражение хамской суровости.
— Дозвольте получить, и с Богом-с!
Пробудившийся встал, надел порыжевшую мягкую шляпу и стал искать по карманам.
На ладони у него оказалось всего четыре копейки. Протянул их.
— Извините, копейки не хватает — занесу!
Лакей злорадно ухмыльнулся.
— Нет, уж что-с! Не трудитесь! Разбогатеете — Николаю Чудотворцу свечку поставьте! А эти-с капиталы ваши на бедность примите.
Гость стоял, тупо водя глазами кругом, словно искал помощи; на бледных щеках загорелись розоватые пятна…
Вышел неровной походкой на улицу. Сырой, холодный воздух охватил плохо защищенное тело, и оно отозвалась болезненной дрожью. Застыло все внутри, не согрелся и в ресторане, а теперь опять на пронизывающий насквозь ветер!..
Куда идти?
Дома не был уже три дня. Бегал в поисках за деньгами, не спал, почти ничего не ел. Дома ждет жена с ребенком. Голодные… Воспаленный мозг рисует картины ужаса: два трупа на постели, холодная, темная комната…
Хозяин обещал выгнать и, может быть, исполнил свою угрозу. Как и он, жена бродит по улицам вместе с маленьким…
Прохожие его толкают, ворча и негодуя, что какой-то оборванец мешает им бежать и задерживает на дороге. Накрашенная девица посмотрела под его истрепанную шляпу и нагло расхохоталась. Городовой на посту повернулся и вперил тяжелый, подозрительный взгляд.
Некуда деваться, не к кому идти, нет надежды достать хоть жалкий рубль! Идет к концу третий день. Впереди бессонная ночь до нового утра, серого, унылого… Быть может, и сил не хватит завтра ходить по улицам? Не лучше ли покончить разом?
Явилась цель, явились проблески энергии и твердой окрепшей походкой двинулся он к берегу большой многоводной реки, прошел по гранитной набережной, свернул на мост и, остановившись посредине, стал смотреть на вздымавшиеся мутные волны, верхушки которых срывали буйные порывы ветра, брызгая сероватой пеной…
Ужасная бездна влекла к себе… Вот он уже наклонился через перила, занес ногу…
Сильная рука схватила за ворот пальто…
Обернулся, ожидая увидеть полицейский мундир и грубую усатую физиономию.
— Я давно уже слежу за вами и, к счастью, поспел вовремя.
Говоривший был крупный, высокого роста мужчина с открытым бородатым лицом, с большими ясными глазами. Голос низкий, задушевный.
— Какое вам дело? Спасать вздумали, сочувствовать? Не нуждаюсь я в вашем сочувствии! Слышите: не нуждаюсь! Убирайтесь к черту!
Но только и хватило сил на эти истеричные выкрикивания. Страшное утомление, бессонные ночи взяли свое, и только что собиравшийся прыгнуть в разъяренную реку с пятисаженной высоты медленно опустился на гранитный уступ перил, закрыл лицо руками и весь затрясся от глухих, сдерживаемых рыданий.
Спаситель ласково опустил руку на плечо.
— Успокойтесь! Пойдемте со мной куда-нибудь в тепло. Закусим, поговорим. Может быть, до чего-нибудь и дотолкуемся.
Спасенный подчинился воле незнакомого человека и, весь ослабевший духовно и физически, побрел следом за ним.
Вернулись они в тот же маленький ресторан и прошли по коридору, пропитанному кухонной вонью, в отдельный кабинет.
Подали водку, закуску.
Большой бородатый мужчина ни о чем не расспрашивал оборванца, пока тот не насытился и не закурил папиросу.
— Я вижу, что вы мало пьете. Какое несчастье довело вас до такого положения, до мысли о самоубийстве?
Яркий свет электрических лампочек, тепло, ощущение сытости и доброе лицо собеседника вызвали на откровенность.
Стал рассказывать о себе. Знакомая история русского интеллигента. По каким-то обстоятельствам не кончил в университете. Конечно, прошел необходимый курс тюремного заключения. Женился, не имея даже определенного заработка. На что-то все надеялся. На какую-то огромную перемену не только его личной, но всей русской жизни. И, казалось, мечта эта начала осуществляться, когда забурлили суматошливые дни освободительного движения. Говорил речи на митингах, призывал к объединению рабочих и проклял буржуазию. Писал в самой крайней газете, просуществовавшей всего полтора месяца. Так и резал: «Шайка бандитов, именуемая капиталистами и поддерживаемая буржуазным правительством…» Потом началась политика успокоения. С негодованием и отчаянием увидал, что дело не в одной правительственной реакции, что первые вспышки революции уже напугали, всем хочется вернуться к объединенной, спокойной жизни, все начинают беззастенчиво праветь.
Тут-то и встала жизнь во всем ее ужасе. Не мог так легко примириться, приспособиться, подделаться. А жизнь требовала своего. От голода, от вечного беспокойства за завтрашний день жена совсем отупела для понимания каких-то идей: «Поступи хоть в охранное отделение, а накорми меня и ребенка!»
Брался за то, за другое. Ничего не удавалось. Новые, беззастенчивые люди повсюду перебивали дорогу. Крайние левые стали посматривать на него подозрительно, умеренных отпугивало его недавнее прошлое. А дела становились все хуже. Одежда истрепалась, исхудал, ослабел от постоянной голодовки. Начал занимать у знакомых без отдачи. Нужда все сильнее принижала и развивала рабскую запуганность. Знакомые стали избегать встречи. Оставался физический труд. Но кто возьмет истощенного, нервного интеллигента, когда тысячи крепких, мускулистых рук тщетно ждут своей очереди?
— Вы сами понимаете… Некуда идти, не на что надеяться! Зачем вы меня остановили? Это был самый лучший, самый благородный выход. Был момент, была решимость… Я боюсь, что в следующий раз у меня не хватит сил даже на это.
Бородатый собеседник смотрел все тем же добрым взглядом больших серых глаз и во время рассказа сочувственно кивал головой.
— Теперь выслушайте меня.
Глава II
Химик Иванов
— Выслушайте внимательно меня, — повторил бородатый, наливая в большой стакан английского портера и закуривая сигару. — Но прежде позвольте представиться. Представитель одного весьма крупного предприятия, по образованию химик, фамилия моя…
Бородатый странно усмехнулся.
— Ну, зовите меня просто Ивановым. Вам ведь паспорта, надеюсь, не надо показывать?
— Меня зовут Воскобойников и так я числюсь и по паспорту.
В голосе оборванца сухо прозвучали ноты подозрительности.
— Вот в вас и сказался типичный русский интеллигент. Не все ли вам равно, в сущности, как меня называют: Иванов ли, Петров, Сидоров?.. Дело не в имени, а в том, что я вам предложу и что, может быть, для вас удобно и выгодно. Да, потом, не я сам первым дал вам повод считать фамилию Иванов ненастоящей. Впоследствии вы поймете причину моей скрытности. Во всяком случае, в ней нет ничего опасного для вас. Итак, побеседуем. Но прежде позвольте вам задать один вопрос. Вы, поскольку я понимаю, не примиряетесь с современной жизнью. Вы желали бы видеть ее иной, более разумной и справедливой. Вы, конечно, социалист и мечтаете о равенстве всех людей. Вы в мечтах хотите сломать эту, нынешнюю жизнь и переделать ее по-своему. Но не приходило ли вам в голову, что, помимо огромной трудности переделать многовековой уклад жизни, всякий вправе вас спросить: да не пустая ли это фантазия, возможно ли на деле такое разумное и справедливое человеческое сожительство? И не думаете ли вы, что гораздо легче и гораздо полезнее, как пример для всего человечества, было бы начать сначала и основать государство на новых началах, в безлюдной необитаемой местности? Посмотрите, выходцы из старой Европы основали Северо-Американские Штаты, республику, которую люди XVIII века считали за миф. Ученый Маколей даже в XIX веке сомневался в прочности основания заатлантической республики. Я не восхищаюсь Америкой, но все же это большой шаг вперед против Европы с ее ветхими предрассудками. Сделаем другой шаг: оснуем государство на тех началах, к которым пришла современная наука об обществе.
— Но ведь попытки в этом роде были. И в той же Америке. Икария и другие колонии с коммунистическим строем. У нас в России толстовцы. Все это жалкие попытки, кончающиеся обыкновенно развалом общин.
— А знаете почему? Все эти люди — или, как толстовцы и другие сектанты, фанатики маленькой узкой идеи, или понимают коммуну в смысле трудовой общины с ограничением до минимума своих потребностей. Равенство людей вовсе не значит принижение всех до уровня жизни рабочего, лишенного культурных потребностей и возможности их удовлетворить. Насильственно опрощать людей… Это значит создавать из жизни аскетический подвиг, монастырь. Напротив, надо устроиться так, чтобы вся новая колония пользовалась всем, что только ни придумало человечество для удобства, роскоши и наслаждения. Техника дает человеку в руки орудие колоссального могущества. Человек с каждым днем побеждает стихийную природу и скоро сделается ее владыкой. Задача новой колонии не обращать всех в пролетариев, дуреющих за работой, а в людей, пользующихся роскошью жизни, доступной теперь лишь богатым.
— Не понимаю, как этого можно достигнуть?
— Прежде всего, грандиозными техническими сооружениями, которые подчинили бы нам совершенно природу и физический труд человека заменили бы трудом механическим, усовершенствованными машинами.
— Откуда же вы возьмете огромный основной капитал? Тут миллионы нужны, сотни миллионов.
Иванов громко рассмеялся.
— Скажите проще: миллиарды!
Вдруг Воскобойников вскочил, беспокойно забегал по комнате. За голову хватается. Ожившее было лицо вновь застыло маской холодного отчаяния, из широко раскрытых глаз опять выглянул безнадежный ужас.
— Что с вами?
— Я — подлец, я — низкий негодяй! Омерзительный эгоист! Сижу здесь в тепле, пью, ем… Как у меня, проклятого, кусок в горле не остановился?! Как я смел это делать! И еще болтаю с вами о каких-то глупых фантазиях, о миллиардах, и это в то время, когда у меня жена с ребенком третий день голодают, и я даже не знаю, живы ли они!
Иванов спокойным жестом протянул руку к кнопке звонка.
— Принесите бумагу и конверт, — обратился он к вошедшему лакею, — и приведите посыльного.
— Ну-с, — заговорил он вновь, когда приказание было исполнено, — садитесь и пишите жене, успокойте ее, а мне позвольте вложить в конверт вот эту малость.
Иванов протянул две двадцатипятирублевые бумажки.
Все это случилось так неожиданно, так непохоже на обычный ход жизни Воскобойникова, что у него закружилась голова, как-то странно спутались мысли. Он отдался подхватившему его течению и исполнил приказание.
— Припишите, чтобы жена вам прислала ответ. Ну, теперь надписывайте адрес. Так! Заклейте!
Письмо перешло в руки посыльного.
— Теперь вы успокоились и, вероятно, перестали проклинать свой голодный желудок за то, что он соблазнился едою, и можете спокойно слушать о миллиардах.
— Позвольте… Но почему… так сразу… словом… почему вы мне оказали такое доверие?
— Хм! Здесь нет ничего удивительного. Я ведь уже сказал, что давно слежу за вами. Многие ваши знакомые рассказали мне о вас и, поверьте, их отношение к вам гораздо лучше, чем вы думаете. Вы смотрите на жизнь слишком трагически. Я уже ранее знал, и как вас зовут, и всю вашу историю.
— С какой целью вы следили за мной, на что я вам нужен?
— Мне нужны такие, как вы, люди, которым современная жизнь почти не уделяет места, люди, которые не идут на уступки, не примиряются с безобразием, жестокостью и несправедливостью человеческого общежития.
— Для чего?
— В сущности, вы могли бы уже и догадаться. Я набираю членов будущей колонии, основанной на тех началах, о которых мы только что говорили.
— А миллиарды? — спросил пораженный Воскобойников.
— Они к нашим услугам.
Глава III
Таинственный пароход
На Бостонском рейде обращал на себя внимание судовых экипажей и обитателей порта большой пароход странной формы, стоявший в конце мола, ближе к открытому морю.
Особенно волновался капитан грузового парохода, Том Стефенс. Ему на этот рейс повезло. Судно было зафрахтовано на дальнее плавание, но прошло уже более двух недель, а никакого груза не поступало. Не знал Стефенс, и куда ему придется плыть, где станция разгрузки.
Правда, платили по-царски, и он не мог пожаловаться на убытки от промедления. Но живая натура моряка не позволяла относиться так же равнодушно к вынужденной бездеятельности, как это делал «немец» — стоявший рядом грузовик под командой Вильгельма Купфера. Этот был зафрахтован тем же лицом и также ждал груза.
Оба капитана, от нечего делать, сходились каждый день и проводили целые часы за выпивкой и беседой.
— Я не понимаю, — горячился Стефенс после пятого стакана грога, — что это за судно и для какого черта оно выстроено с такими круглыми боками? Никогда не видал ничего подобного. Не пароход, а какая-то пузатая чашка. Я думаю, что он перевернется при первом хорошеньком шторме, а по условию мы должны идти за ним.
— О, нет! Балласт!
— То есть вы, товарищ, хотите сказать, что он устойчив благодаря очень тяжелому балласту, сосредоточенному в килевой части?
Купфер мотнул головой в знак согласия.
— Но для какого дьявола может служить такое судно? Ведь не из пустой же прихоти построили такую уродину? Ну, скажите, вот вы, кажется, объехали весь свет, видали где-нибудь судно, похожее на это?
Купфер выпустил из трубки несколько затяжек дыма и, наконец, собрался ответить:
— О, да, я видел.
— Где, где? — заволновался Стефенс.
— В Норвегии. «Фрам» господина Нансена.
— Отчего же раньше вы мне об этом не говорили?
— Вы меня не спрашивали, — с достоинством ответил Купфер.
— Ага, я догадываюсь: значит, нам предстоит путешествие в полярные страны! Недурное удовольствие! Мне кажется, что, нанимая пароход, следовало предупредить, куда мы идем, хотя бы приблизительно. Одно дело — объехать вокруг света; совсем другое — лезть в ледяную дыру, в гости к китам и белым медведям.
— Платят хорошо!
— Этого я не отрицаю. За одну стоянку я получил столько, что отложил несколько сот долларов. А когда мы отправимся в путь, ежедневная плата увеличивается вдвое, и кроме того, мы получим большую премию за благополучную доставку груза. Но меня изумляет таинственность, в которую облекает все свои поступки этот Форстер, нанявший наши пароходы. Потом, что за странный экипаж? Начиная с капитана и кончая юнгой, никто почти не сходит на берег, ни с кем не удалось перемолвиться хоть словом. И что это за название парохода: «Утопия»? Черт знает, что значит это слово! Мой пароход называется «Буффало», ваш — «Гризельда». Всякий понимает, с чем имеет дело. А то какая-то «Утопия»!
— Название не имеет значения. Частный пароход.
— Да, частный! Но, во всяком случае, принадлежит не Форстеру, а кому-то, чье имя тщательно скрывается.
Купфер неопределенно хмыкнул, выколотил трубку, набил ее свежим табаком, молча пожал Стефенсу руку и пошел из кабачка на свой пароход, пуская вслед за собою голубоватые облака дыма.
В тот же вечер, после этого разговора, на пристань было доставлено множество тюков и ящиков. Работа закипела: началась нагрузка «Буффало» и «Гризельды».
Но и тут Стефенс не узнал ничего нового. На грузе нигде не было обозначено имя владельца и место прибытия. Нельзя было догадаться и о том, что, собственно, содержат эти ящики и тюки, из которых некоторые поражали своими огромными размерами, так что едва проходили в люк.
У Купфера груз оказался состоящим преимущественно из машинных частей, были даже два средней величины паровых котла. Немец ничему не удивлялся и не строил никаких предположений, с которыми к нему приставал нервный янки.