Похоже, этот парень вспыхивает легко, словно сухая щепка, но и успокаивается столь же быстро. Утром он смотрел на меня волком, в обед пришел с гостинцами, наступил вечер – и вот мы уже чаевничаем, будто друзья какие. Я наблюдала за Совием, спрятавшись за кружкой, и размышляла, спросить или нет. Нарушать хрупкое перемирие не хотелось. Но я не знала, сколько оно продлится, а вопрос давил, мешая спокойно наслаждаться отдыхом.
– Почему ты хотел, чтобы я ушла?
Совий взял очередной пирожок. Но откусывать не стал, покрутил его в руках и буркнул:
– Будь ты обычной знахаркой, я бы первым попросил тебя остаться. Приречью и правда очень туго без лекаря. Сколько раз посылали гонцов к князю, да только ответ один: в иных местах нечисти не меньше, людей не хватает, помощь не придет. Навья отрыжка! – Совий бросил печево обратно на стол и откинулся назад, запустив обе руки в волосы. Они тут же встали дыбом, и мне привиделось, что голова сына кузнеца охвачена пламенем.
– И тут ты – рагана. Почему, ну почему именно рагана? Кто угодно, хоть жрица Сауле, подошел бы больше! Но судьба привела тебя, – Совий закрыл глаза, как будто не хотел встречаться со мной взглядом. Я прикусила губу. Снова поймала камень в огород, которого и не сажала, и свести не могла. Скоро таких обломков хватит, чтобы построить склеп, в котором я себя и похороню.
– Пан Бур и пан Артемий иначе думают, – мой голос прозвучал тихо.
– Верно. Они меня слушать не стали. Поэтому ты все-таки здесь.
– Какая жалость, – я разозлилась. – Да, я здесь. Уж прости, что нарушила твой покой. А еще знаешь что? Никуда я по весне не пойду. Мне тут нравится. И дом, и люди – чудные, добрые люди – и лес, и река, все здесь как для меня поставлено. Так что решено – остаюсь!
Я вскинула подбородок, прищурив глаза. Внутри натянулась тетива, грозящая вот-вот лопнуть. Посмотрим, что теперь он скажет!
Лис усмехнулся – едва-едва, горько изогнув уголки губ, – залпом допил чай и поднялся. Окинул меня взглядом с головы до ног и развернулся на выход. Злость и разочарование натянули струну внутри еще сильнее.
– Эй, Лис. Ты зачем приходил вообще?
Совий молчал, и я уж думала, что он так и уйдет не ответив. Но я ошибалась.
– Хотел убедиться, что Анжей не натворил глупостей. Нам ведь и впрямь нужна целительница, а другой не предвидится.
И струна внутри вдруг ослабла.
Я смотрела в окно, как Лис быстрым тихим шагом идет к калитке. Знающими ловкими движениями расправляется с заедающим засовом. Чуть приподнимает просевшую дверь. Качает головой и бурчит что-то под нос – из дома, конечно, не слышно, но я видела, как двигались его губы – и, наконец, закрывает за собой калитку, явно решив, когда вернется ее чинить. На душе было тоскливо, но от дома, насытившегося огнем, шло ровное успокаивающее тепло, и постепенно грусть отступала.
Будь печное пламя котом, уверена, оно бы сейчас сидело на крыльце, ожидая, не вернется ли Совий почесать его за ухом.
Допив чай, я встряхнулась и засучила рукава. Уборка – самое надежное средство отвлечься от ненужных мыслей.
На следующее утро, позавтракав оставшимися пирожками, умывшись и наскоро переплетя косу, я подумала, что хорошо бы и во второй дом наведаться. Ведь на долгие месяцы моим святилищем, местом для проведения обрядов, неисчерпаемой кладовой и просто добрым другом будет он – лес.
Сплошная стена дождя накануне не дала толком рассмотреть, каков именно здешний лес, и меня снедало любопытство. Одевшись потеплее, я прихватила корзинку на случай, если новый друг сразу поделится своими дарами, и отправилась знакомиться. Конечно же, не забыв прихватить угощение для лесных духов.
Помимо навьих тварей, в нашем Беловодье жили и иные существа. У них был свой уклад и законы; они не стремились пробраться в города людей, а люди – чудные существа, привыкающие ко всему – и здесь умудрялись находить выгоду, подкупая соседей и получая взамен целебные травы, сведения о тайных тропках, а некоторые счастливчики – и отметки о старых, поросших мхом кладах. Впрочем, нечисть она нечисть и есть – вместе с дарами нечистики нередко подбрасывали людям неприятности, от безобидных шутих и лошадиных «яблок» до цепких, не смертельных, но приставучих и неприятных заговоров на болезни и неудачу.
Сторож на воротах, видно, был предупрежден о моем появлении. Волосы я предусмотрительно спрятала под платок. В который раз пожалела, что они не красятся, даже «неправильными» настойками знахаря Игнотия, но выбора не было – пришлось мотать на голове мало-мальски пристойное сооружение, подсмотренное на базаре у одной купчихи. Поэтому незнакомый мужчина только кивнул мне и напомнил, что на закате ворота закроются. Придется до утра куковать под забором. Я поблагодарила его за бдительность и выскользнула за пределы деревни.
На мгновение от страха закружилась голова. Мне вдруг почудилось, что на самом деле меня не приняли в Приречье, и я стою на тракте без коня, денег и хоть какого-то понимания, как быть дальше. Но наваждение схлынуло, оставив в напоминание только заледеневшие пальцы, и я перевела дух. Все правда, Ясмена. Хоть и временно, но ты нашла себе дом.
Тропинка, узенькая, но вытоптанная на славу, ложилась под ноги золотистой ленточкой. Она то пряталась в полегшей траве, то резво бежала по глинистому склону, в одном месте пересекала неширокий ручей и наконец ныряла в сонную дымку под голыми черными ветвями.
Вместе с лесом отправлялись спать и волшебные существа. Но я все равно оставляла на опушках, в корнях обережных деревьев и на широких плоских камнях угощение – хоть и листопад на дворе, но все же осень еще не настолько глубока, чтобы не нашлось ни одного бодрствующего листина или собирающего последние припасы бардзука. Несколько раз оглядывалась и довольно улыбалась, видя, что угощение исчезло. Однажды увидела оставленный взамен пучок трав, похожий на тот, что я нашла в ночь, когда лечила Пирожка.
Ничьи злые глаза мне в спину не смотрели, и домой я вернулась спокойная и отдохнувшая, невзирая на гудящие, отвыкшие долго бродить по холмам ноги. Я была права – с этим лесом и всеми его жителями мне точно удастся подружиться.
Глава 8. Дары и проклятия
Прошел месяц с того дня, как мы с Пирожком добрались до Приречья.
Погода устала рыдать, словно опытная плакальщица над гробом усопшего, и надулась темными клубами туч. То и дело облака не выдерживали ее холодного нрава, лопались, а из разрывов сыпался мелкий снежок. Любимый потрепанный плащ от стылости уже не спасал, и я порадовалась, что во время побега все же успела прихватить теплую куртку. Вот только жалко, что старую.
Мне очень нравился ворот, расшитый клевером, и я все собиралась его отпороть, да и работы в последнее время навалилось через край. И в день, когда я спешно убиралась прочь из Полесья, именно прежняя куртка подвернулась под руку. Новая же, купленная аккурат к холодам, так и осталась лежать в сундуке под окном. Вот кому-то повезет…
Я скривилась и хлюпнула носом. Жалко было потраченных денег, но еще жальче становилось при мысли, что кто-то будет носить мою вещь. Мою! Ту, что я так долго выбирала и ходила вокруг, облизываясь, как лиса на курятник. Копила деньги, брала лишние заказы на снадобья, хотя и так была увешана ими по самую макушку. И все зря.
Злость и негодование я сорвала на сухих ветках волчьих бобов, неряшливо раскинувших резные листья далеко за пределы отведенного им кусочка огорода. До чего ж упрямая трава… Пускай вытяжка из его стеблей и цветов помогает выводить гной из ран и предотвращать заражение, но уж больно он настырный. Посадишь один куст и не успеешь оглянуться, как тот превратится в десяток, а то и два. Да еще и упрямится, когда пытаешься вытащить его из земли: цепляется острыми корешками, впивается, словно скрюченными пальцами, уходит на глубину, будто животина какая. Порой быстрее вилы сломаются, чем доберешься до переплетения корней.
Как есть упрямый.
Вот бы и мне такие корни заиметь.
Впрочем, мысль эта столь же глупая и наивная, как и… желанная. Возможно, когда-нибудь мои скитания все же закончатся.
Я провела в бегах десять лет – с того ужасного дня, когда погибла мама. Нигде толком не задерживалась. Год в Полесье оказался самой долгой остановкой. Чаще всего я бродила от одной деревни до другой, предлагая услуги травницы, тем и жила. Пару раз меня даже звали остаться, вот только отнюдь не лекарем.
Отряхнув руки, я выпрямилась и заново осмотрела разлапистый куст. Потом оборвала весь сухостой, вытянувшийся уж слишком далеко и, немного смущаясь, прошептала над растением один из простеньких заговоров, которыми пользовалась, сколько себя помнила. В таких незатейливых песенках была особая сила и искренность, совсем непохожая на велеричавые былины сказителей, таких же бродячих и бездомных, как я, но куда более уважаемых. Произнеся знакомые слова, я будто воочию увидела, как с началом червеня промеж зеленых розеток зажигаются свечки соцветий. Розовые, белые, сиреневые, крапчатые – яркие брызги меленьких цветов на долгое время превратят обычный сорняк в настоящее чудо, с которым не каждая холеная садовая красавица потягаться сумеет. И я отступилась.
Но желание заиметь такие же крепкие корни, как у сбереженного волчьего боба, уже проросло в моем сердце.
Осторожное покашливание словно вытянуло по хребту хворостиной. Я резко выпрямилась и повернулась к непрошеному гостю. Точнее, гостье. Та самая Марьяна, которую я спасла от морового червя, робко улыбалась мне через грядки. Памятуя, что только благодаря ей мы с конем не остались встречать осень на тракте, я выдохнула и растянула губы в ответной улыбке.
После избавления девчонки от невесть как попавшей в ее тело навьей твари я еще неделю жила в доме головы, следя, чтобы выздоровление шло как надо. Впрочем, Марьяна удивительно скоро пошла на поправку. Молодое тело с радостью начало выздоравливать, словно каждая капелька крови торопилась забыть пережитый ужас. Поэтому вот уже недели три, как я только снабжала Артемия снадобьями, но саму девушку видела лишь мельком и издалека.
Я по привычке окинула Марьяну цепким взглядом лекаря: как она двигается, куда смотрит, какое выражение принимает ее лицо. Ничего не напоминало о тени, что грозила ей еще недавно. От моего пристального внимания девушка покраснела, но против ожидания не смутилась, а высоко вскинула голову и озорно подмигнула:
– Что, нравлюсь?
– Конечно. А изнутри еще больше. Прекрасно помню это яркое зрелище, – сухо отозвалась я. И снова удивилась – Марьяна не скуксилась от резких слов, а, напротив, заливисто расхохоталась и подошла ближе. Я снова, как тогда, когда увидела ее впервые, залюбовалась по-собольи мягкими темными волосами. О том, что несколько раз отбрасывала надоедливую белую косу испачканными в земле руками, предпочла не вспоминать.
– Я поблагодарить хотела, – Марьяна ковырнула носком сапожка – недешевого, надо заметить – мерзлую землю и, наконец, показала руки. На маленьких ладонях лежал серебристый сверток. По краю мелькнула зеленая нитка. Я неловко приняла подарок и глянула поверх него на девушку. Мои губы чуть шевельнулись, выпуская на свободу пару слов – едва заметных, будто прикосновение перышка к коже. Человек ничего не почувствует, а все, что я увижу – как на секунду сменится выражение его лица. Станет похотливым, жестким, злым, равнодушным – но настоящим.
Или же останется смущенно-улыбчивым, как только что произошло с Марьяной.
Передав мне сверток, Марьяна сцепила пальцы в замок и указала подбородком на мои ладони, сжавшие дар немного сильней необходимого.
– Откроешь? Хочу проверить, подойдет ли. Хотя у меня глаз наметанный, но я тебя видела, словно сквозь воду, могла и оплошать.
Я не торопилась разворачивать ткань, хотя она так приятно грела кожу, что удержаться было сложно. Смотрела внимательно на девушку, а та не отводила синих глаз: только изогнула тонкую черную бровь, будто спрашивала, что опять мне не нравится.
– Про воду – это жар…
– Да я знаю, кто ты! – перебила она меня, махнув рукой. – Не трудись. Мы здесь в Приречье к раганам относимся так же, как и к иным кудесникам – волхвам или колдунам. Конечно, направо и налево о том не кричим. Сама понимаешь, любопытных ушей и длинных языков вокруг гораздо больше, чем довольно для нескучной жизни. Но тебе рады. Ну… почти все, – на последних словах дочка головы наконец-то смутилась по-настоящему и дернула себя за косу тем же жестом, что я часто видела в зеркале. Внутри проклюнулась робкая надежда, что, может, и не только в выдирании волос мы с ней похожи.
Я, наконец, развернула ее подарок, встряхнула и тихо охнула. Прекрасная тонко выделанная куртка – снаружи кожа, пропитанная составом от намокания, внутри теплый мех, упрятанный в мягкий бархатный подвой, – тускло сверкнула в редких лучах осеннего солнца. Капюшон оказался оторочен тем же мехом, что был вшит внутрь. По краю рукавов и вороту вилась тонкая изящная вышивка. Я провела подушечкой пальца по шелковистым ниткам.
В душе шевельнулось что-то давно позабытое. Какое-то почти незнакомое чувство – когда тебя распирает восторгом, словно ты проглотила облако, и оно теперь ширится внутри, поднимает тебя к небесам, и вот-вот ты разлетишься облаком пуха и взорвешься брызгами радости. И чтобы этого не случилось, чтобы остаться целой, нужно бежать как можно скорее к маме или подружке, рассказать всем, выплеснуть на них хоть немного этой радости, чтобы не разорвало и удалось еще хоть разок пережить нечто подобное. Такое бывает только в детстве – счастье от подарка, который желаешь отчаянно, но знаешь, что никогда не получишь – и вдруг получаешь.
Марьяна осторожно вытащила куртку у меня из рук и набросила на плечи. Четырехлистники клевера скользнули по щеке, и мне захотелось по-кошачьи потереться о них лицом. Синеглазая девушка улыбнулась и кивнула:
– Тебе очень идет. И с меркой я все же угадала, славно. В наших краях осень подчас не теплее зимы бывает. А если знахарка сама сляжет с простудой, кто же будет других лечить?
– Спасибо, – хрипло выдохнула я, не решаясь тронуть красивейшую вещь грязными руками. Марьяна кивнула и пошла вкруг дома к калитке. Уже заворачивая за угол, она вдруг обернулась и крикнула мне, все так же стоявшей посреди огорода со сжатыми в кулаки пальцами:
– Можно я еще загляну? Просто так, поболтать?
Наверно, я все еще была под впечатлением от новой куртки – ничем другим мне не объяснить то, что мои губы сами собой шевельнулись, а голос дал петуха, говоря:
– Заходи.
Дочка головы радостно помахала рукой и убежала, звонко стукнув дверцей калитки.
А я стояла и качала головой, пытаясь понять, что такого в воздухе этой деревни, что я разрешила кому-то приходить в гости?
Проведя целый день в делах, к вечеру я не чуяла ног. Доплелась до пахнущей свежесрубленным деревом кровати и упала на нее ничком, раскинув руки. Сил не осталось ни на что. Надо было встать и сменить грязную одежду на ночную рубаху, но коварный голосок внутри нашептывал, что иногда можно и закрыть глаза на чистоту.
Наверно, он все же добился своего. Потому что стук в дверь вырвал меня из тревожного мутного сна, к счастью, еще не успевшего стать кошмаром. Я кубарем скатилась с кровати и запалила свечу. Ноги коснулись холодного пола, и я крупно вздрогнула, беззвучно костеря ночных визитеров. Стук не прекращался, до боли напомнив последнюю ночь в Полесье, но я отогнала непрошеные воспоминания и побежала открывать.
Стучали сильно, тревожно, и, прислушавшись, я различила голос Совия. Распахнув дверь, столкнулась с Лисом нос к носу и уже открыла рот, чтобы спросить, какого блазеня ему понадобилось, как из-за его спины выглянул незнакомый парень. На вид – помладше Лиса, худой, с умными, но грустными глазами. Парнишка мял в руках шапку; пламя свечи падало на белое то ли от страха, то ли от переживаний лицо.