Весь ваш, Трефов».
Броневский скорчил небольшую гримасу, хотя в душе был крайне польщен доверием и любезностью начальства.
— Однако, наш начальник сыскного отделения не отличается литературным слогом, а писать любит длинно. «Кровь хлынула из уст несчастного». Словно из хроники уличного листка. «Без Броневского, как без рук». Вот то-то! А в прошлом году кто говорил: «Бездарность! Хвастунишка! Воображает себя Шерлоком Холмсом!» Ну, да кто старое помянет… Надо уважать старика! Прежде всего, составим план.
И Броневский, к удивлению Ванды, не обратил никакого внимания на новый роскошный капот, в котором она щеголяла в это утро, кофе пил черный, не дотронулся до вкусных домашних печений (а Ванда ждала похвалы) и глубокомысленно курил сигару за сигарой.
Когда же Ванда попробовала спросить о завтраке и обеде, сыщик страшно рассердился и даже затопал ногами.
Наконец, план был выработан…
В буфете станции Балабино за столиком сидели сыщики Броневский и Карасик, тщательно загримированные. Они пили водку, закусывали, требовали того-другого и говорили громко, на всю залу.
Несмотря на зимнее время, были заняты и другие столики. Дачи в Балабине были нарасхват и нанимать их ездили с января.
— Что-то разыщет наш Прохор? Я положительно отказываюсь месить снег по этим проклятым переулкам! — громко заявил Броневский.
— Но ведь надо же найти дачу. Анна Павловна, твоя жена, а моя дорогая сестрица — особа нервная. «Хочу в Балабине!» Вот ее бы заставить потаскаться здесь зимой. А не удовлетвори, выйдет такой карамболь…
— Н-да! Дело серьезное! Семейный Тавриз! Одна надежда на Прохора. А, вот и он!
Прохор, он же сыщик Тютрюмов, был одет в короткую меховую куртку, шапку с ушами и высокие сапоги. Подходя к столу, он снял шапку и вытер пот с лица большим клетчатым платком.
— Устал! — снизошел к нему Броневский. — Ну, ничего. Садись! Эй, стакан водки, три бутерброда с ветчиной! Согрей душу и рассказывай!
Прохор «согрелся» и стал говорить тихим, простуженным голосом. Броневский делал вид, что слушает невнимательно и выразительно поглядывал на молодую даму, сидевшую через столик.
— Справка, — хрипел Прохор: — на даче 23 живут внизу, верх пустой. Чиновник Облесимов с семейством — жена, двое маленьких детей. Две прислуги — женские. Комнату отдают жильцу, Тригольскому. По профессии художник и гравер.
— А-а! — многозначительно протянул Броневский.
— Дворник сообщил, что гости бывают из города. Мужчины и дамы. Иногда с детьми. К художнику ходит какой-то плохо одетый человек. Раз ночевал. Каждый раз при этом посещении посылается за водкой. Свет в окне виден за полночь. Еще к художнику ходит девушка, молодая, в платке, видно из простых. Кажется, из крестьянок соседней деревни. Дворник видел, как она, выходя, плакала. Все!
Прохор налил себе второй стакан и сразу вылил в горло.
— За дело! — прошептал губами Броневский и прибавил громко: — Ну, Анна Павловна, кажется, будет довольна!
Около забора дачи № 23, выходящего в поле, в глубокой снеговой яме сидели двое в белых шапках и куртках с белыми меховыми воротниками. Ночью, даже при лунном свете, не отличишь их на белом снеговом фоне. Сидящие тихо перешептывались.
— Убийца несомненно Тригольский, этот художник. Верьте моей наблюдательности. У него явно преступная физиономия. Сообщник — этот оборванец, который к нему ходит. Убийство произошло, конечно, не на этой даче. Облесимовы здесь ни при чем. Почва едва ли романическая, вернее — необходимость устранить наследницу. Это мы еще расследуем. Тригольский — блудный сын весьма почтенного и богатого отца, живущего в Москве. Единственный сын вдовца. Может быть, грозит завещание не в пользу сына.
— Но позвольте, Станислав Иосифович, ведь убитая — Халютина?
— Так что из того? Незаконная дочь.
— А вы имеете данные это предполагать?
— Вы глупы, Карасик! Броневский слова на ветер не бросает.
— Вы — гений, я перед вами преклоняюсь.
— Тсс!
На расчищенной дорожке сада около дачи показались две фигуры. Одна — в пальто с каракулевым воротником. Другая — в жиденьком демисезоне, порыжелой шляпе — вся олицетворение привычной дрожи.
Прошлись взад и вперед и сели на скамью, как раз против засады сыщиков.
— Так значит, с отцом теперь на мировую? — заманивающе начал оборванец.
— Да, брат, делать нечего. Надо подслужиться. Противно иметь дело с этим черносотенцем, да что поделаешь. На ладан дышит старик. Того и гляди, откажет все…
Как ни напрягал слух Броневский, но конец фразы унес порыв ветра, предвестник метели. При тихой погоде возникнет вихрь неведомо откуда, поднимет белое снежное привидение и побежит оно по полю, пока не рассыплется, а там опять все тихо.
— А Маня? — донесся опять голос оборванца.
— Мане, брат, капут! Жаль ее, конечно. Но сила необходимости. Ты понимаешь: я должен был это сделать. Болезненная, до крови болезненная операция. Мне ее очень жалко!
— Сентиментальный негодяй! — прошипел Броневский в своей засаде.
Сидящие на скамье замолчали.
— Костя! — надорванным голосом заговорил оборванец. — А что же со мною будет? Ты уедешь, разбогатеешь, забудешь своего друга. Куда я денусь? Был талант — вы говорили! Прошел. Ты еще меня поддерживаешь. Духовно. Знаю, что есть, куда прийти. Уедешь! И этого не будет. Костя, не забудь обо мне. Вспомни, ведь я тебе всегда, во всем помогал. Душой для тебя покривил. Ведь и у меня есть совесть. А это последнее дело, когда я…
Вновь пробежало белое привидение и унесло на краях своей длинной одежды конец фразы.
— Чудак ты! Уже заныл! Да смотри на жизнь веселей. Разумеется, не забуду. Папахен недолго протянет. Приеду с мошной. Заживем. Да и раньше тебе пришлю.
— Забудешь ты меня, забудешь! Ведь я и сейчас без гроша.
— Возьми — вот. Что могу. И ожидай! А знаешь, не пройтись ли нам по лесной дорожке?
— Холодно. Впрочем, для тебя…
Обе фигуры поднялись и вышли через заднюю калитку к лесу.
— Слышал, Карасик?! Что? Не прав я был? Не предугадал? Мог ли привести так расследование Стрижневич? Однако, надо ковать железо, пока горячо. Беги за Тютрюмовым!
Вскоре трое сыщиков расположились на опушке леса. Тютрюмов держал собаку в наморднике.
— Дай ей хорошенько понюхать этот кусок платья убитой. Стой! Они возвращаются. Спускай!
Собака бросилась вперед, остановилась потянула воздух и помчалась навстречу художнику и его оборванному приятелю.
— Ав! Ав! — звонко раздался лай на чистом морозном воздухе.
Сыскная собака выходила из себя. Лаяла, выла, визжала, бросалась на грудь преступников. Они едва отбивались от этой бешеной атаки.
На опушке обоих перехватили сыщики. Художник, не на шутку струсивший, выхватил кавказский кинжал и замахнулся на Броневского. Но преступника тотчас обезоружили и связали. Связали и дрожащего оборванца.
— Вот, — торжественно произнес Броневский, поднимая кинжал, — вот оружие, которым убита Мария Халютина!..
— Ну-с, дорогой мой, поздравляю, от души поздравляю с полным успехом! — говорил начальник сыскного отделения, не выпуская из своей потной руки руку Броневского. — Расскажите мне подробности ваших похождений.
— Что же рассказывать? На основании вашего письма я установил надзор за дачей № 23.
— № 25, мой дорогой!
— Позвольте… в вашем письме… Да, смотрите сами.
— Смотрю, милый, и вижу цифру 25!
— Черт!.. Черт разберет ваши каракули!..
Кинулись на дачу № 25, но жильцы там уже два дня как съехали. На столе в кухне красовался лист бумаги:
«Гениальный сыщик Броневский! Мы с восторгом следили за вашими расследованиями. Но, к сожалению, тайну смерти провокаторши Марии Гроссман, она же Халютина, вам не открыть».
Конец Шерлока Холмса
Доктор Ватсон, верный друг великого сыщика, объяснил в весьма неудовлетворительной форме, — почему Шерлок Холмс прекратил свою деятельность навсегда и занялся огородничеством и пчеловодством.
Что побудило, однако, великого человека прекратить так внезапно самоотверженную борьбу со злом? Одно имя Шерлока Холмса заставляло дрожать от страха и ненависти врагов человечества, и то же имя вселяло благомыслящей части общества надежду, что защитник мещанского благополучия неизменно стоит на страже. Такие личности, как Шерлок Холмс, Наполеон, адмирал Нельсон, Ричард Львиное Сердце, Александр Македонский никогда не останавливаются и не обращаются в бегство с поля битвы. Только смерть или полное поражение ставит роковую точку в длинной повести их подвигов.
Но Шерлок Холмс жив, он удалился в добровольное изгнание. Не пережил ли он какого-нибудь Ватерлоо?
Доктор Ватсон молчит. И я ему вполне сочувствую: друг не должен выдавать позора своего друга.
Но я, случайно узнавший грустное происшествие, сломившее железную волю великого сыщика и, не будучи связан клятвой или узами дружбы, считаю своим долгом поведать миру истину.
Поздно вечером д-р Ватсон сидел в своем кабинете и просматривал документы, которые должны были послужить материалом для нового тома похождений знаменитого сыщика. В доме все уснули и было совершенно тихо. Черная ночь смотрела в окна коттеджа.
Д-р Ватсон довольно часто отрывался от своей работы, чтобы еще раз полюбоваться на новую оттоманку, обшитую превосходной персидской материей. Только накануне он сделал это прекрасное приобретение и оттоманку доставили из магазина мебели сегодня утром четыре дюжих молодца.
Тишина прерывалась лишь шелестом бумаг и громким тиканьем больших старинных часов. Часовая стрелка стояла на двух, минутная приближалась к двенадцати. Д-р Ватсон вздрогнул: ему показалось, что сиденье оттоманки слегка приподнялось. Привыкший ко всяким неожиданностям, он не растерялся и придвинул к себе ближе браунинг, всегда лежавший на письменном столе.
Сиденье продолжало подниматься и в зияющей щели показалась человеческая рука с длинными тонкими пальцами. Ватсон открыл предохранитель браунинга и направил дуло на оттоманку в ожидании появления злоумышленника.
Часы гулко пробили два удара…
— Дружище! — раздался знакомый насмешливый голос. — Уберите ваше скорострельное оружие и опустите на окнах железные шторы.
Ватсон поспешил исполнить приказание.
— А теперь посмотрите хорошенько, нет ли кого-нибудь за дверями.
После этих необходимых предосторожностей сиденье окончательно поднялось и из внутреннего ящика ловко выскочила худая фигура Шерлока Холмса.
Ватсон бросился к своему другу и крепко пожал ему руку, изобразив на лице радостное изумление.
— Дружище, избавьте меня от расспросов. Просидев целый день в вашей оттоманке, я чувствую адский голод. Накормите меня чем-нибудь, не беспокоя домашних.
— Но почему?..
— Вы хотите знать, почему я не вылез раньше из этого проклятого ящика? Ватсон, я должен был повидаться с вами, но за мной следит двенадцать пар глаз, не менее проницательных, чем мои. Само Провидение внушило вам счастливую мысль купить оттоманку, а попасть в нее для вашего покорнейшего слуги, конечно, детская забава. Кормите меня, Ватсон, если не хотите видеть умершего голодной смертью…
Только истребив холодную закуску и запив ее стаканом виски, Шерлок Холмс получил способность говорить. Он закурил свою знаменитую трубку с крепчайшим табаком и растянулся на кресле-качалке.
— Никогда еще, Ватсон, ваш друг не находился в более странном положении. Победа и поражение — в одно и то же время. Вы, вероятно, обратили внимание, что в последние два года в Лондоне, Париже, Вене, Берлине, Амстердаме, Нью-Иорке, Сан-Франциско, Токио, Владивостоке, Петербурге и во многих других городах совершен ряд дерзких преступлений, оставшихся безнаказанными? Какие это преступления? Ограблено несколько касс банков и акционерных обществ. Похищено несколько красивых девушек лучших аристократических фамилий. Без вести исчез наследник американского миллиардера. Убит и ограблен старый еврей Ионас, имевший привычку хранить в своем уединенном доме огромные ценности. Около Варшавы произошло крушение европейского поезда, в котором ехали чрезвычайно богатые пассажиры и везли бриллианты общей стоимостью в миллион фунтов стерлингов. Недавно ограблен Ватикан. Из сокровищницы одной царствующей династии исчез алмаз, равного которому нет в мире. Произошло нападение на трансваальские алмазные копи. Английское морское министерство тщетно ищет пропавшую миноноску № 107… Продолжать ли, Ватсон? Вы спросите, какая же связь между этими преступлениями? По-видимому, никакой. Так думал и я. Долго было бы рассказывать, как я, неустанно работая целый год, сверяя малейшие подробности преступлений и совершив несколько раз кругосветное путешествие, пришел к заключению, что все это — дело одной преступной международной шайки. Вы знаете мой метод? Мне достаточно ухватить конец нити и клубок в моих руках. Я знаю поименно и в лицо всех двенадцать главарей этой опаснейшей шайки. Всем руководят три женщины. Ватсон, это настоящие дьяволы, воплотившиеся в женские тела безукоризненной красоты! Шайка замыслила грандиозное ограбление банка — 10.000.000 фунтов стерлингов, Ватсон! Я знаю, что для осуществления своего гнусного замысла им не хватает одного сведения. Ватсон, время идет, через пятнадцать минут я должен исчезнуть! Надо нанести последний удар и красивые дьяволы очутятся за решеткой. Вот пакет! В нем все подробности. Если через двое суток я не явлюсь к вам, передайте пакет властям, но… не раньше! Если арестуют не всю шайку…
Шерлок Холмс не договорил. Электричество мгновенно погасло и Ватсон ясно расслышал среди наступившей внезапной тьмы шипящий звук. Он почувствовал приторный, одуряющий запах, дыхание захватило, сознание его оставило…
Когда Ватсон очнулся утром, он увидел открытое окно. Шерлок Холмс исчез. Исчез и пакет с обличающими документами.
— Ха, ха, ха! — раздался смех трех прелестных женщин.
Веселым переливам женского хохота вторил бас брюнета атлетического телосложения.
— Здравствуйте, великий сыщик!
Смуглая красавица блеснула на Холмса черными звездами глаз и, закруглив обнаженную до плеча руку, точно вылитую из бронзы, послала воздушный поцелуй. Холмс сидел в кресле, весь опутанный веревками. Рот его был заткнут куском гигроскопической ваты.
Великий сыщик нисколько не тревожился за будущее, так как не раз бывал в положениях, совершенно безнадежных.
Великолепная блондинка с роскошными формами пристально посмотрела на Холмса своими небесно-голубыми глазами и откинула золотистые волосы, которые локонами вились до самой земли. Перед равнодушными глазами сыщика засверкал снежной белизной глубокий вырез черного бархатного корсажа. Блондинка отдала какое-то приказание царственным движением полной руки.
Мужчина атлетического телосложения подскочил к Холмсу и вынул у него изо рта клок гигроскопической ваты.
Заговорила третья красавица. Это было прелестное создание. Огромные глаза наивно смотрели на весь мир под ровными, точно рисованными, дугами бровей. Носик был задорно вздернут и маленький рот словно выкрашен свежей кровью. Все обличало в ней парижанку.
— М-сье Холмс, поверьте, что я с огромным удовольствием читала о ваших дивных похождениях, описанных д-ром Ватсоном. И даже многому научилась из бесподобных методов, применяемых вами при сыске. Когда в «Совете Трех» обсуждался вопрос о смертной казни, которую вы, строго говоря, давно заслужили, я первая подала голос за вас и убедила председательницу оставить вам жизнь. Я против смерти…