— Первым делом фигуру соорудите, — посоветовал мне походный атаман.
Фигура — это сооружение из бочек без дна, наполненных соломой и связанных, чтобы не развалилось. Бочки поджигали, сообщая о приближении врага. То есть, это был сигнальный костер, только быстрее разгорающийся и дальше видимый. Такие фигуры стоят по всей границе Войска Запорожского, через каждые пятнадцать-двадцать километров, возле редута — жилого помещения для несущих караульную службу бекетов, как называли конные разъезды. Каждую чайку охраняли по одному опытному казаку и два джуры. Под моим командованием оказалось почти полсотни первых и сотня вторых. Несмотря на то, что они получати равную долю добычи, оставление в карауле считалось жутким невезением. Никого ведь не убьешь и не изнасилуешь. Если бы не утешение в виде добычи, то получилось бы, что зря в походе участвовали.
Я отправил половину джур с отрядом, который пошел вглубь метрика, чтобы из первой же деревни привезли бочки для фигуры, а сам на лодке сплавал на тартану за оружием и прочими вещами, необходимыми для ночевок на берегу. Тартана одна стояла на якоре неподалеку от берега. Меня не расстроило, что вынужден охранять наши суда. В последнее время стало неинтересно грабить, насиловать и убивать. Старею, наверное. По моим подсчетам, вторую сотню лет добиваю. Впрочем, оказываясь снова в молодом теле, начинал поступать легкомысленнее. Молодость определяла сознание.
Лагерь разбили рядом с ручьем, впадавшим в море. По берегам его росли две ивы и много кустарника. Деревья сразу срубили на дрова, а из лозы казаки от скуки начали плести корзины. Сосед мой в деревне в Тверской области плел их точно так же. В эти корзины складывали съестные припасы, которые привозили нам вместе с награбленным добром. Арбы, запряженные волами, были нагружены всякой всячиной, порой дешевой. Скорее всего, молодые воины из жадности хватают все, что под руку попадется. Старые знают, что на берегу проведут ревизию и погрузят на суда только ценное. Остальное обычно поджигают перед самым отплытием, чтобы не дай бог не вернулось к хозяевам, а то обидно будет. На холме соорудили фигуру из бочек в пять ярусов, заполнив их прошлогодней пшеничной соломой. Меня все еще удивляет, что турки, а большая часть крестьян здесь этнические турки, выращивают зерновые. Наверное, потому, что привык к туркам-кочевникам. Турок семнадцатого века кочует на арбе от дома до поля и обратно.
Османская империя разделена на провинции — эйялеты, во главе которых стоят бейлербеи — административная и военная власть в одном лице. Эйялеты в свою очередь подразделяются на санджаки, управляемые санджакбеями, а те на феоды: заяметы. приносящие до десяти тысяч серебряных акче годового дохода, и тимары — до двадцати тысяч. Эйялеты бывают от нескольких сот феодов до нескольких тысяч. Соответственно, и бейлербеи бывают высшего сорта и не очень. Все земли империи делятся на государственные, церковные (или мечетные?!) и частные. Последних, как ни странно, меньше всего. Всё потому, что турецкие феодалы пока не прибрали феоды к своим рукам, как это сделали рыцари в Европе. Они получают феоды на время службы султану и обязаны выставлять по его требованию всадников, в зависимости от получаемого дохода. Вторая часть государственных земель содержит двор султана, а третья, вместе с налогами и сборами, — оплачивает остальные государственные расходы, в том числе содержание янычар. Как мне рассказали, в последнее время государственные земли все чаще отдаются на откуп. Угадайте, кому и к каким последствиям это приводит? Несмотря на то, что здешние откупщики гнобят врагов казаков, последние убивают их в первую очередь. Если турка еще могут пожалеть, особенно крестьянина, то ашкенази и здесь рубят на мелкие куски. За всё хорошее.
Турецкая армия считается сейчас самой сильной в Европе, а значит, и в мире. Поражение в морском сражении под Лепанто не пошатнуло этот статус. Османская империя в первую очередь сильна сухопутной армией, основу которой составляют янычары. Это регулярные войска. Насильно набирают мальчиков из подвластных, не мусульманских народов или захваченных в рабство и, обратив в свою веру, выращивают из них стойких и преданных лично султану воинов. Некоторые делают головокружительную карьеру, сражаясь, в том числе, и со своими забытыми родственниками.
Турецкие галеры появились к концу третьего дня. Это были семь кадирг. На флагманской бунчук с тремя хвостами — военачальник второго ранга, типа бейлербея — правителя эйялета. Галеры с расстояния около мили разрядили пушки в вытянутые на берег чайки, повредив всего две, после чего отошли мористее и легли в дрейф. Атаковать нас на берегу не решились, хотя видели, что чайки охраняет небольшой отряд. Наверное, догадались по догорающей фигуре на холме, что подмога будет скоро. И не ошиблись. Два отряда пришли примерно через час после обстрела, а третий, ходивший в сторону Стамбула, подтянулся в сумерках и сообщил, что по пятам идет большой отряд янычар, тысяч пять, не меньше. Сразу стало понятно, почему галеры не стали нас атаковать на берегу. Подождут, когда янычары выгонят нас в море, и там расстреляют из пушек.
Казаки опять сели в круг на берегу моря. Было уже темно, лица не видны, опознавали по голосам.
— Что будем делать, товарищи — пробиваться по суше или морем? — как заведено, первым заговорил кошевой атаман Василий Стрелковский.
— Если по суше, то придется бросить добычу и выступить прямо сейчас, — произнес хриплый голос, обладателя которого я не смог опознать. — И наверняка нам впереди дорогу уже перекрыли.
Повисла продолжительная пауза. Молчали и окружавшие нас казаки, никто даже не кашлял, не шмыгал носом и не сопел. Тишину нарушал лишь легкий шум прибоя, и мне показалось, что слышу, как скрипят нерасхоженные извилины в черепах моих соратников. На суше им умирать легче, но на море есть шанс кому-нибудь прорваться и добычу сберечь.
— А почему бы нам не попробовать уйти ночью морем? — задал я вопрос.
— Ночью мы потеряем друг друга, и днем нас по очереди перебьют, — ответил кошевой атаман. — Вместе мы хоть какой-то отпор сможем дать.
— Не потеряетесь, — заверил я. — Повешу на корме фонарь, будете все на него держать. Лишь бы в темноте не цеплялись веслами.
— Турки тоже увидят фонарь, — заметил обладатель хриплого голоса.
— А мы на них первыми нападем, — предложил я. — Я взял пеленг на то место, где они дрейфуют. Ночью турки друг другу не помощники. Уничтожим, сколько сможем. Всё днем легче будет, — и добавил самый весомый аргумент: — Да и добычу не надо бросать.
Идти по суше я не хотел. На тартане я уж точно убегу. Ей не так страшны ядра, как чайкам, которые обычно разваливаются от первого же. Тартане опасны только дырки ниже ватерлинии, да и те я научил своих матросов заделывать специально изготовленными, деревянными чопами и войлочно-брезентовыми пластырями.
Подозреваю, что последний мой аргумент и сработал. Сразу заговорили несколько человек, и все предложили попробовать мой вариант. Не получится на море — причалим к берегу и дадим бой.
Глава 25
В течение дня ветер слабел, а ночью стал не сильнее одного балла, когда трудно определить направление. Скорее всего, готовится поменяться к утру. Волны тоже начали снижаться. Небольшая зыбь шла от северо-востока, нам в левый борт. Тартана лениво покачивалась. Крен был маленький. Шли на веслах, стараясь не сильно шуметь. Юнга еле слышно отбивал такт гребцам, стуча по барабану колотушками, обмотанными тряпками. На корме тартаны установлен масляный фонарь. Сейчас он светит так, чтобы огонь был виден только идущим за нами. Я пытался объяснить рулевым тех чаек, на которых были компасы, как по нему выйти на предполагаемое место нахождения турецких галер. Днем у них держать курс по компасу получается хорошо, а вот ночью, при слабой подсветке, спасовали. Пришлось мне вести их в атаку. На тартане усиленная абордажная группа под командованием сотника Безухого. Он сам напросился.
— Когда мы вместе, и удача с нами, а порознь, может, и не заметит, мимо пройдет! — поднявшись на борт тартаны, произнес он с легкой насмешкой, причем у меня создалось впечатление, что насмехается сотник над собой.
В скромности меня не заподозришь.
Я стою на корме рядом с рулевым Петром Подковой, контролирую, как он держит курс по компасу, который подсвечивает масляный светильник со стеклянным колпаком и кожаным экраном, закрывающим сверху и с трех сторон, чтобы враг не засек нас. На мне трофейная кираса, изготовленная в Аугсбурге. Она из толстого стального листа. Передняя часть имеет посередине вертикальное ребро жесткости, которое в районе живота переходит в выступ, из-за чего называется «гусиной грудью». С такой кирасы чаще соскальзывает острие пики и рикошетит пуля. Шею защищает стальной горжет с золотым украшением по краю в виде полукругов, а плечи — пристегиваемые оплечья. На голове трофейный литой бронзовый шлем-шишак с гребнем, назатыльником и козырьком и подвижными наушами. Спереди на кирасе, на обоих оплечьях и на обоих боках шлема золотые украшения в виде тевтонского креста. К одному кожаному ремню пристегнуты сабля и кинжал, на втором висят две кобуры с колесцовых пистолета. Я забрал их у Оксаны, оставив ей взамен гладкоствольные с кремневыми замками. Ей если придется стрелять, то в упор. Дальше десяти метров все равно не попадет. На звук выстрела сбегутся соседи, помогут отбиться от небольшой банды, а от большого отряда татар никакие пистолеты ей не помогут. Рядом со мной переминается с ноги на ногу сотник Безухий. На нем простенький шлем-шишак с опускающимся забралом для нижней части лица и «полурак», поверх которого намотан широкий матерчатый пояс. За пояс засунут один пистолет с кремневым замком и массивным «яблоком» на конце слабоизогнутой рукоятки. Саблю он держит в левой руке, а ее ножны лежат на палубе. В правой у него «граната» — глиняный шар неправильной формы и размером во всю его «растоптанную» ладонь. На шаре насечка в виде ромбиков и сверху отросток длиной около сантиметра. Из отростка торчит кончик запального шнура. Самое забавное, что неизвестно время горения шнура. Частенько «гранату» успевают вернуть метнувшему, а потом, что случается реже, получить ее во второй раз. Кирасу и шлем глиняные осколки не пробивают, но, попадая в незащищенные части тела, могут убить. Гренадеры пока не выделены в отдельные отряды. Наверное, потому, что подолгу не воюют. Я тоже люблю пиротехнику, однако соседство сотника с «гранатой» напрягает меня. Лучше бы я ее держал, а Безухий напрягался. На корме столпилось еще не меньше десяти казаков с «гранатами» и без — штурмовой отряд. Корма тартаны выше кормы кадирги, легче будет перебраться на нее. Остальные ждут на главной палубе.
— Суши весла, втянуть их, — тихо командую я гребцам, заметив правее курса темный силуэт галеры. — Пошли помалу вправо, — так же тихо говорю рулевому.
Я предполагал, что течение и ветер снесут турецкую флотилию на юг, вправо от нашего лагеря. Не ошибся, но не учел, что дрейф будет таким значительным. Надеялся выйти на середину флотилии, а оказался, если не ошибаюсь, левее самой северной из них. По крайней мере, слева не вижу вражеские суда. Впрочем, и справа тоже.
Тартана идет по инерции, постепенно замедляясь. Турецкая галера приближается как-то слишком быстро. Казалось, до нее не меньше кабельтова, а она вот она, совсем рядом. На ней темно и тихо. Вахтенный, как догадываюсь, дремлет где-нибудь в защищенном от ветра месте. Сейчас мы его разбудим. И не только его.
Тартана бьется бортом о корму галеры. Звук такой, будто оба судна разломались на куски. В темноте звуки обрастают самыми неимоверными визуальными рядами. Каждый видит то, что страх выковырнет из тайников памяти. На галере падает что-то тяжелое и несколько человек испуганно вскрикивают. Визг дерева, трущегося о дерево, аранжирует эти крики. Судя по звукам, не меньше трех «кошек» вцепилось в борта галеры.
— Держи ее, держи! — уже не таясь, орет кто-то на главной палубе тартаны.
Кого или что держать — я так и не понял. Меня отвлекло послышавшееся рядом шипение подожженных фитилей.
— С богом! — напутствует сотник Безухий и первым бросает «гранату» на галеру.
Следом летят еще несколько, вращаясь и как бы помигивая еле заметными язычками пламени, вырывающимися из отростков. Взрываются вразнобой, добавляя басовитые аккорды к фальцету человеческих голосов. После первых взрывов штурмовой отряд начинает перепрыгивать на кадиргу. Почти все приземляются неудачно. Видимо, она оказалась ниже, чем предполагали. С главной палубы поднимаются ожидавшие там казаки и гребцы. У двоих факела, зажженные, но еще не разгоревшиеся. Оба факельщика тоже падают. Один факел откатывается к шатру, но не успевает поджечь его. Другой казак подхватывает факел и бежит к куршее, где звенят сабли и ятаганы и грохочут, выплевывая пламя, пистолеты. Хотя нас в несколько раз меньше, чем военный отряд кадирги, сопротивляются турки не долго. К подходу первой чайки только на баке турецкой галеры кто-то еще отбивался. Прогрохотали два пистолетных выстрела — и бой закончился. Сразу загомонили гребцы, жизнь которых резко изменилась в лучшую сторону. Они просили, чтобы их расковали, как можно быстрее, и дали оружие. Представляю, сколько дней, месяцев, а то и лет рабы ждали этой минуты, вынашивали планы мести. Поэтому сейчас их расковывать не будут. Подождут до утра, когда страсти поутихнут. Иначе не за кого будет получать выкуп.
— На чайках, поищите турок правее! — крикнул я.
Теперь уже можно не таиться. Мы разбудили всех. Следующую кадиргу так легко, такими малыми силами и с такими малыми жертвами — у нас всего два убитых и восемь раненых — уже не получится захватить. На чайках зажгли факела и начали поиск. Никого больше не нашли. Погнались было за удирающей турецкой галерой, но побоялись оторваться от своих и вернулись.
С захваченной кадирги выбросили за борт трупы и переправили на тартану пленных турок, который закрыли в кормовой части трюма. В носовой путешествуют захваченные на берегу или освобожденные из рабства женщины и дети. Обитатели носовой и кормовой частей трюма поменяются свободой. Впрочем, всё относительно. Свобода для женщины — это злая участь.
Сотник Безухий вышел на корму кадирги и сообщил мне:
— Я здесь останусь.
— Как хочешь, — сказал я. — Только гребцов моих верни.
— Сейчас к тебе с чаек пересядут, — пообещал он.
Чайки перегружены людьми и добычей. Все равно всех и все не смогли забрать. Часть бывших рабов, мужчин и женщин, будет прорываться по суше. В основном это западные славяне и христиане других конфессий. Они, благодаря нам, кое-как вооружены. Может, кому-нибудь повезет добраться домой или хотя бы умереть свободным.
Глава 26
Я сижу за столом в доме кошевого атамана Петра Сагайдачного. Василий Стрелковский не оправдал казачьих надежд. Командир он неплохой, но и не блестящий, а у казаков, как и у всех разбойников, сорока — любимая птица. Кроме меня и хозяина, присутствуют судья Онуфрий Секира, есаул Игнат Вырвиглаз и бывший кошевой атаман Василий Стрелковский. Как ни странно, Сагайдачный не видит в нем конкурента, больше опасается меня. Казаки знают, что вернулись из похода живыми и с добычей, благодаря мне, а не Василию Стрелковскому. Ночью, после захвата кадирги, я повел нашу флотилию не вдоль берега, как обычно ходят казаки, а сразу к Тендровской косе. Если бы в Днепро-Бугском лимане нас ждал турецкий флот, мы бы попробовали обмануть его, как в предыдущий раз. Гнались ли за нами уцелевшие шесть турецких галер или нет — не знаю. В лимане их точно не было, так что проскочили в Днепр без проблем. Я сказал Петру Сагайдачному, что подсиживать его не собираюсь, что у меня другие планы. Не верит. Как и большинство украинцев, любит атаманить и считает себя хитрецом и других подозревает в том же. Мы всех меряем по себе, но не себя по всем. Поэтому гетман, нарываясь, допустим, на простодушие и искренность москалей, частенько умудряется перехитрить сам себя. Зато незамысловатых из-за излишней эмоциональности, польских хитрецов почти всегда оставляет в дураках.