То, что меня называли боярином, стало основой моей легенды на нынешнюю жизнь:
— Православный я. Мой дед был боярином у царя Ивана Грозного. Сбежал от его гнева к ляхам, а потом перебрался дальше на запад, в Голландию. Там я и вырос, выучился на капитана. На корабле моем пороховой погреб взорвался, я один спасся. Меня подобрал в море хозяин этого корабля, собирался отпустить за выкуп в Стамбуле, а я решил деньги сэкономить.
— И правильно сделал! — похвалил Петро Подкова. — А то бы мы в неволе так и остались!
Да уж, ничего приятного им не светило. В лучшем случае стали бы гребцами на галерах, а в худшем — кастрированными евнухами. Хотя у них могло быть другое мнение о том, что лучше. В любом случае, со свободой они распрощались бы надолго, если не навсегда.
Глава 6
Подвешенная к подволоку масляная лампа дает желтоватый тусклый свет, который, из-за легкой качки словно перекатывается аморфным телом с боку на бок по каюте, заполняя собой то одну ее часть, то другую. Где-то под палубой поскрипывает деревянная деталь, но кажется, что это свет жалуется на маету. Этот скрип удерживает меня на грани полусна. И еще мысли. Не то, чтобы неприятные, скорее, нудные. Опять начинать сначала, опять заботиться не только о себе…
Оксана лежит на правом боку слева от меня. Ее левая рука на моей груди. Время от времени пальцы сживаются плавно, словно преодолевая сопротивление резинового мячика, и также медленно разжимаются. Наверное, снится что-то неприятное. Я легонько сжимаю ее пальцы, успокаивая. Оксана вздрагивает и просыпается. Заспанное лицо напрягается от испуга, становится резче, жестче, некрасивее. Затем вмиг расслабляется, бледные губы приоткрываются в виноватой улыбке, будто это она разбудила меня, а не наоборот.
— Почему не спишь? — спрашивает Оксана.
— Думаю, как добраться до Сечи, как потом жить, — отвечаю я.
— У моей сестры поселимся, у нее дом большой, а потом свой построим, — предлагает Оксана.
В том, что турки нас не захватят, она не сомневается.
— А где твоя сестра живет? — интересуюсь я.
— В селе Царичанка, вотчине князя Вишневецкого. Это где-то выше порогов, на речке Орель, которая с татарской стороны впадает в Днепр. Муж у нее купец, возит товары черкасам в Сечь. На обратном пути закупал у нас шкуры, шерсть, пеньку, воск. Настя ему приглянулась, посватался. Отец не хотел родниться с купцом, но мама его уговорила, — рассказывает Оксана, после чего начинает шмыгать носом.
Отец, мать и два брата погибли во время налета татар. Никто не ждал, что они придут ранней весной. Обычно нападали или зимой, когда реки льдом скованны, или с конца весны, когда вода в реках спадет и молодая трава покроет степь, и до осенних дождей, а тут нагрянули в самую распутицу. В итоге от хутора на два десятка домов осталось пепелище. Мужчин, стариков и старух перебили, а молодых женщин, девушек и детей угнали в Крым, где продали перекупщикам.
— Не уживусь под ляхами, — высказываю я предположение.
— Зять Мыкола говорит, что православных притесняют, конечно, но не сильно. Богатых и вовсе не трогают, — сообщает она.
— Так он богатый? — спрашиваю я.
— Не очень! — хихикнув, признается Оксана. — Отец говорил, что за один поход больше привозит, чем Мыкола Черединский за пять лет наторговывает. На что мама говорила, что зять на чужбине не погибнет
— А там, где вы жили, ляхи тоже правили? — спрашиваю я, чтобы отвлечь ее от воспоминаний о погибших родителях.
— Нет, мы сами по себе жили, никто нам не указ был. Отец потому там и поселился, что не хотел ни перед кем шею гнуть, — говорит она.
— Это далеко от Сечи? — задаю я вопрос.
— Выше Сечи, на левом, татарском берегу Днепра. На лодке от нас до Сечи за полдня добирались, даже быстрее, а обратно — за день, смотря, как гребли, — отвечает она.
— Вот я и думаю, где бы поселиться. На татарском берегу слишком беспокойно, — говорю я. — А на правом как?
— На турецком, говорят, раньше ляхи донимали, но если поближе к Сечи, то там спокойнее, — рассказывает Оксана.
— Может быть, на правом поселимся, — предполагаю я. — Поживем, пока денег не накопим, а потом переберемся на запад, к франкам.
— Говорят, они там все безбожники, живут в грехе, — сказала Оксана.
Хотел сказать, что гей-парады они пока не проводят, это еще впереди, но потом решил, что ей такие знания ни к чему.
— Люди везде одинаковые, а там жизнь спокойнее. По крайней мере, татар и турок нет, — говорю я. — Ладно, чего сейчас гадать. Сначала надо добраться до Сечи.
— Доберемся, — уверенно произносит она.
Случилось главное в жизни женщины — ее выбрал мужчина. Значит, и всё остальное будет хорошо. Теперь надо влюбиться в него. Или возненавидеть, что, в принципе, одно и то же. Вечером я предложил ей остаться ночевать в каюте. Девушка посмотрела мне в глаза и кивнула. То, что я с ней делал потом, очень понравилось Оксане, а мне — ее эмоциональность во время занятий любовью. Мои голландские женщины были в этом плане немного сдержаннее.
— Давай спать, — предлагаю я.
Оксана соглашается и быстро засыпает. Вскоре опять начинает давить пальцами невидимый резиновый мячик. Впрочем, резины пока еще нет. Мячики делают из кожи. Получаются не очень круглыми.
Я лежу в полусне, слушаю, как поскрипывает дерево, как невысокие волны тихо разбиваются о корпус тартаны. На ночь ветер убился. Пришлось лечь в дрейф, потому что гребцов всего одна смена. Они и так устали за день. Завтра, если ветер не изменит направление, будут опять грести. Надо поскорее добраться до Тендровской косы, пополнить там запасы пресной воды и еды. Мусад Арнаутриомами, видимо, собирался держать рабов впроголодь, а я слишком щедро начал кормить их. Еды в таком режиме хватит еще на пару дней. Надеюсь, за это время доберемся до пустынного берега, где татары не будут мешать нам. На тартане есть рыбацкая сеть метров пятьдесят длиной. Да и подстрелить какую-нибудь дичь постараемся. По моим расчетам, тартана идет на веслах против ветра со скоростью узла три. Завтра должны выйти к косе, если я не ошибся в расчетах. Всё-таки не был здесь с первой половины тринадцатого века.
Затем надо будет решить вторую проблему — прорваться через Днепро-Бугский лиман в Днепр. По словам казаков, которые себя пока что величают черкасами, как когда-то берендеи, в лимане дежурят восемь галер и три парусника «больше твоего раза в два». Базируются они в Очакове, но могут находиться, где угодно. Вот будет интересно, если они окажутся в ненужное время в ненужном месте.
Глава 7
Турецкий флот стоял на якорях возле острова Березань. Семь галер длиной метров пятьдесят и с двумя мачтами каждая, немного наклоненными вперед, под латинский парус, и две парусника типа каракк, с высокими, сужающимися кверху кормовыми надстройками, небольшие, тонн на триста водоизмещением. Наши паруса они наверняка заметили издалека, но никаких действий не предпринимали. Ждут, когда приблизимся. Нам по-любому идти мимо них, другого водного пути здесь нет. Скорее всего, принимают нас за купеческое судно, которое досмотреть надо, чтобы получить бакшиш, но опасным не считается. Именно на это я и рассчитывал. Заправившись на Тендровской косе водой, свежей рыбой и убив несколько дроф, мы отошли на веслах на запад, а потом под парусами, курсом полный бейдевинд, направились к лиману. Я приказал взять рифы на парусах, поэтому идем медленнее, чем на веслах, чтобы до темноты не добраться до турецкого флота. Солнце уже зашло, осталось подождать самое большее полчаса. Как обычно в таких ситуациях, время тянется, будто не разжёванная ириска.
— Опустить паруса! — приказываю я.
Четверо матросов в шапочках и рубахах убитых мною матросов, чтобы издали походили на мусульман, сноровисто опускают рю, крепят к ним паруса, укладывают вдоль судна. От нас до ближней турецкой галеры мили три. Вряд ли на такой дистанции разглядят, кто во что одет на тартане, на всякий случай подстраховался. Мы ложимся в дрейф до утра. По крайней мере, я надеюсь, что турки именно так и подумают. Судя по тому, что к нам не направилась ни одна шлюпка, эта часть моего плана удалась.
На банках вдоль бортов сидят гребцы, держа весла наготове на тот случай, если бы нам пришлось быстро удирать. Они молча смотрят на меня, ждут команду. Высокий фальшборт скрывает их от турок и вражеские корабли от казаков, поэтому не знают, как обстоят дела. Матросы, разобравшиеся с парусами, тоже не видят, потому что стоят возле полубака, у фальконетов, заряженных картечью. Пять мушкетов и порох и пули к ним лежат на закрытых лючинах трюма. Женщины и дети сидят в трюме. Кроме Оксаны, которая прячется в капитанской каюте.
— Можете положить весла, — разрешаю я, убедившись, что никто не собирается к нам плыть.
Лень в очередной раз спасала жизнь некоторым туркам.
— Отдыхайте, пока не станет совсем темно, — говорю я и беру по магнитному компасу пеленг на северную оконечность Кинбурнской косы, мыс Кинбурнский, мимо которого нам надо будет пройти ночью.
На мысу деревянная башня высотой метров семь, а рядом с ней деревянная платформа, на которой, как сказали казаки, стоят несколько пушек большого калибра. Там несет службу отряд турок, человек пятьдесят.
Между косой и Очаковским мысом, расположенным на северном берегу лимана, расстояние около двух миль — самое узкое место. В будущем на обоих мысах установят маяки, а пока что никто не решается облегчить жизнь судоводителям. Матросы смотрят на меня, как на колдуна. Им не понятно, как я сумел в отрыве от берега довести судно сперва до Тендровской косы, а потом опять уйти в отрытое море, сделать крюк и оказаться именно в том месте, где надо. Сколько «жизней» уже наблюдаю такое отношение ко мне, а все никак не перестану наслаждаться. Тешит это мое профессиональное самолюбие. Даже победы в боях доставляют меньше радости. Капитанами рождаются.
Луна только старая, недавно было полнолуние. Появиться на небе должна после часа ночи. К тому времени нам надо быть как можно дальше от острова Березань, чтобы турки не погнались.
— Ну, товарищи, с богом! — произношу я принятую у них фразу.
Шестнадцать молодых мужчин, перекрестившись, берутся за весла. Полусонный мальчик монотонно и негромко отбивает ритм. Тартана медленно разгоняется. Точно не могу сказать, потому что лага на судне нет, но по ощущению она делает на веслах около пяти узлов. Это по спокойному морю и в безветренную погоду. На волне скорость падает наполовину. Весла скрипят так, что слышно должно быть даже на материке, а не только на рейде острова Березань. Зато гребут казаки молча, даже не кряхтят.
Мы уже прошли траверз на турецкую эскадру, когда оттуда пальнули из пушки. Били на звук. Ядро пропрыгало у нас за кормой. Следом с турецких кораблей донеслись грозные крики, но слова я не разобрал. Их глушил скрип наших весел и плескание воды. Вспышка помогла мне подкорректировать курс. Я взял лишнее вправо, подальше от турок, поэтому могли выскочить на Кинбурнскую косу. Так и шли до восхода надкушенной справа луны, которая пряталась в тощих облаках. Ее блеклого, жиденького света хватило на то, чтобы разглядеть по левому борту берег. В отличие от низкого песчаного берега по правому борту, этот высотой метров двадцать-тридцать, поэтому хорошо различим даже при таком освещении.
Где-то там должен быть порт Очаков. Основали его генуэзцы, которые в последствие стали вассалами молдавских господарей. Потом город захватили крымские татары, а сейчас им владеют турки и называют Ачи-Кале. Наверное, от турецкого названия и возникнет русский вариант Очаков. Говорят, сейчас в центре его, на холме, каменный замок со стенами высотой метров десять, а сам город, расположенный на склонах холма, огорожен стенами пониже.
В Очакове родится и вырастет старшина моей группы, который явно ошибся с выбором профессии. Попав по распределению в Дальневосточное пароходство, бывший старшина прямо на вокзале Владивостока нашел собутыльников, выпил с ними за приезд — и утром очнулся в каком-то парке без вещей, документов и денег. Бывшие однокурсники скинулись ему на обратный билет, чтобы в Одессе восстановил диплом. Не знаю, восстановил он штурманский диплом или нет, но во Владивосток больше не ездил. Устроился в Очакове в рыбнадзор. Предпочел напрягать жизнь браконьерам, а не морякам. Так что недаром говорят, что море выплюнет неуча.
Я приказал немного сбавить темп гребли. Днепро-Бугский лиман длиной миль тридцать. С учетом встречного течения, пусть и слабого, грести придется всю ночь. Чем ближе к Днепру, тем больше становилось комаров. Мы с рулевым Петром Подковой все чаще стали шлепать себя по открытым частям тела, а вот гребцы не могли в полной мере последовать нашему примеру. Весла тяжелые, одной рукой не погребешь. Казаки пытались отогнать кровососов матами, но те по-русски не понимали.
В Днепр мы вошли в предрассветных сумерках. Еще с час двигались вверх по реке, пока не обнаружили протоку между левым берегом и островом. И берег, и остров были покрыты густыми и высокими зарослями камыша, между которыми возвышались плакучие ивы с широкими кронами. Пока не стал жить в деревне, я был уверен, что название плакучие ивы получили из-за наклоненных к земле, тонких веток, напоминающих струи. Потом увидел, что летом с этих деревьев капает жидкость. Капли были с пенкой и великоваты, из-за чего мне показалось, что ивы не плачут, а плюются. Так что правильнее было бы назвать плюючими ивами. За группой из трех таких ив, растущих на острове, мы и встали на якорь. Я приказал положить руль лево на борт, чтобы судно поджало к острову и к деревьям. Мачты тартаны были немного выше ив, но, надеюсь, окажутся на их фоне не слишком заметными. Выставив караул и запретив женщинам и детям без крайней необходимости выбираться из трюма, я отправился в каюту отсыпаться после бессонной ночи.
Глава 8
Разбудила меня Оксана, как бы случайно столкнув с сундука саблю. При бряцанье оружия я просыпаюсь мгновенно. И также мгновенно становлюсь готовым к бою, то есть агрессивным и настороженным.
— Что случилось? — спросил я сердито.
— Они уйти хотят, — извиняющимся тоном ответила Оксана.
— Кто и куда? — не понял я.
— Мужчины. Они решили добираться до Сечи по суше. Думают, что по реке турки не пропустят, — рассказала она. — Нас хотят здесь оставить, а потом вернуться за нами с большим отрядом.
— Пока они вернутся, вы уже опять будете в Каффе на невольничьем рынке стоять. Не уверен, что вам и во второй раз повезет, — сказал я, вставая и одеваясь.
— Мы тоже так подумали, — призналась Оксана.
Кто именно «мы» — не уточнила. Наверное, подружки по несчастью. Любую группу баб, как образованных, так и не очень, я называю коллективным бессознательным. Как ни странно, но в вопросах, которые чреваты приключениями на разные части тела, эти группы, даже не приходя в сознание, в большинстве случаев принимают верное решение. В данном случае — разбудить меня, чтобы принял за них решение.
Оксана хотела еще что-то рассказать, но я делал вид, что слишком занят обуванием башмаков. Спешить было некуда. Лодок на судне нет. На берег можно попасть только на самой тартане, а она, в чем я был уверен, все еще стоит на якоре. Кстати якорь — это чугунная дуга с заостренными концами, похожая на простенький лук, только намного толще, и дубовый шток, к которому прикреплен толстый пеньковый канат. К чугунной части привязан линь с поплавком, чтобы не потерять якорь, если канат порвется.
Вопреки моему приказу, на палубы были не только все мужчины, но и много женщин. Первые кучковались в носовой части судна, подальше от капитанской каюты, вторые — в кормовой, поближе к ней. Казаки сидели и стояли, образовывая неправильный круг, и все еще спорили. Решали, кто будет командиром. Вопрос для них предельно сложный, потому что где два украинца, там три гетмана. Завидев меня, замолчали.
— Мне сказали, что вы собираетесь по суше пойти, бросив здесь женщин и детей, — говорю я и окидываю их взглядом, стараясь угадать, все ли поддерживают это предложение?
Я уже привык, что женщин и детей, особенно чужих, за людей не считают. Чаще всего этим страдают рыцари и прочие благородные вояки.