- Вот эта дверь, - сказала, попросила она и Бочкарев, приложив усилие, оттянул массивную сталь на себя.
У него мелькнула мысль, что их оставляют вдвоем, но секундой позже по коридору загромыхали сапоги и показался кто-то торопливый, с автоматом за плечами. Коридор, значит, будет охраняться.
Им предназначалась каморка с двумя креслами, похожими на автомобильными, с подлокотниками и упорами для головы. Тусклый свет от небольших плафонов освещал прямоугольные металлические листы и массивные решетки с мелкими ячейками – на потолке, стенах и на полу.
Их ждали – мужчина, подтянутый и бодрый, возможно, под действием стимулятора, поздоровался, затем пригласил садиться.
- Прошу даму вот сюда, а вам, лейтенант, вот это кресло. Сейчас я подключу микрофон, радио уже работает.
- Который час? – спросил Бочкарев.
- Три сорок по Берлинскому времени. Обратите внимание, господа, здесь находятся транспаранты. На каждом надпись, они будут информировать вас о готовности и...
- Я знаю, - сказала Сигрун. – В объяснениях нет необходимости. Вы можете уйти, если все готово.
- Я буду в соседнем помещении. На подлокотниках кнопки вызова. Хайль! – послушно ответил мужчина и вышел.
Что-то звенело тихонько, как комар, в том месте, где находились лампы освещения, шипело помехами радио, и кто-то в нем, обстоятельный и тщательный, надиктовывал непонятное: «Отсек двадцать два – восемьдесят четыре, отсек двадцать три – тридцать девять, отсек двадцать четыре...». А еще гулко топали в коридоре и совсем неразборчиво бубнили за стеной.
Они сидели неподалеку друг от друга, смотрели на одну и ту же металлическую стену, на решетки, за которыми скрывались узкие прямоугольные лазы или трубопроводы, и молчали.
Громадный корабль тихонько подрагивал, наполнялся скрежетом и дрожью, затем успокаивался, чтобы через какое-то время вновь проявить свою таинственную внутреннюю жизнь.
- Как вас зовут? – спросила Сигрун.
- Берхард. Скажите, Сигрун, о чем вы сейчас думаете?
- О вас.
Разумеется, о чем же она еще может думать. Только о враге, сидящем рядом и только и ждущем, как бы разрушить ее будущее. С особым удовольствием и цинизмом.
- Я думаю о странных совпадениях, которые называются судьбой. О мелочах, которые управляют нашей жизнью. Не так, как мы хотим, а по иному, высшему плану. С одной стороны, это неприятно, когда твои поступки и действия не принадлежат тебе, когда они исподволь рассчитаны, измерены...
- И смазаны...
- Как? – переспросила она.
- Смазаны. Как шестеренки. Их собрали, проверили, удостоверились, что все работает, а затем густо обваляли в смазке, завернули в вощеную бумагу и отложили на твою персональную полочку. В нужный час все соединится, заработает, а ты будешь только удивляться – как ловко, как удивительно ладно сцепились события.
- Как здорово, что вы это понимаете, - Кажется, в ее взгляде появилось что-то дружеское. – Удивительно! Обычно, приходится объяснять, и все равно они пожимают плечами. Толстокожие!
На стене напротив них осветилась желтым надпись «Внимание! Приготовиться!»
- Да, это именно то, что я имела ввиду. А с другой, представьте, что вы сами способны всем управлять. Все рассчитывать и соединять. Но разве могли бы мы тогда все сцепить так, чтобы соединилось множество событий: мое возвращение из Новой Швабии, затем предложение поработать с «Колоколом», и, наконец, место оператора. А теперь еще и встреча с близким тебе по образу мыслей.
- Мне что-то нужно делать? – спросил Бочкарев.
- Нет, просто сидите в кресле. Эта комната связана волноводами с «Колоколом» и он учитывает ваше присутствие.
- А я добавлю от себя: неожиданное новое задание, поездка на «Герхард», потом встреча со Шталманом и, наконец, «Андромеда». Еще несколько дней назад я и помыслить не мог о чем-то подобном.
- И в результате мы вдвоем находимся в одном месте. Непонятно и ошеломляюще. Наверное, Высшие Неизвестные правы. Не нужно стремиться все постигнуть и понять, должна оставаться непредсказуемость... маленькая тайна...
Бочкарев, неожиданно для себя, протянул руку и коснулся руки Сигрун. Просто потому, что и ему хотелось того же – непредсказуемости, маленькой тайны, запасной дверцы, которая всегда должна быть. В любых ситуациях. А может, он просто врал себе, смущаясь от мысли, что эта девушка вызывает в нем что-то особенное, далекое от колоколов, войны и штандартенфюреров. То, что должна вызывать любая девушка, с длинной косой или вовсе без нее.
Ему показалось, что Сигрун взяла его ладонь в свою, но в эту секунду свет ламп стал тусклее, зажегся еще один транспарант «Внимание! Колокол включен!», после чего весь мир замер и потек, как течет и растворяется картина за оконным стеклом, смазанная плотным весенним дождем...
4 апреля 1945 года
Тяжело груженый трехосный «Даймлер Бенц», оглушительно ревя клаксоном, резко принял вбок. Бочкарева обдало горячим воздухом, поднятой пылью и автомобильной чадящей гарью. Шофер что-то проорал, нечеткое и по определению обидное. Бочкарев отшатнулся, посмотрел по сторонам и бросился к Сигрун, поднимавшейся с земли метрах в пятидесяти от него.
Дорогу окружали поля с какой-то кучерявой бойкой зеленью, с черными прямоугольниками изрезанной плугом земли. Дорога аккуратно взрезала их серой асфальтовой полосой и, заворачивая, влетала в деревушку с игрушечными фахверховыми домиками.
- С вами все в порядке? – спросил Бочкарев.
Сигрун, недовольно отряхивая пыль с длинной юбки, кивнула.
- Где мы?
Девушка изумленно окинула взглядом поля, посмотрела на Бочкарева. Ответ читался в на ее лице, она тоже не знала.
- Это и есть изменение? – спросил вновь Бочкарев. – Вы, кажется, подвернули ногу, можете идти?
- Пустяки, я справлюсь. Который сейчас час, Берхард?
- Начало десятого. Вы помните, что произошло после того, как включили «Колокол»?
- Нет. Мне кажется, что все еще четыре утра.
- Мне тоже. Идемте в деревню, - Он посмотрел как она припадает на левую ногу, - Если хотите, я понесу вас на руках.
- Вот еще, что за глупости. Я не немощная бездельница, живущая ночными кутежами и ждущая, когда перед ней открою дверь авто. Я занимаюсь спортом и наукой!
- Ну тогда, держите хотя бы мою руку.
Она согласилась, но метров сто старательно обходилась своими силами. И только подустав, взяла его под руку.
Их нагнал еще один грузовик, затормозил в ответ на поднятую Бочкаревым руку.
- Быстрее, быстрее! – крикнул шофер. – Да что же вы так возитесь?!
- Объясните, что случилось? – спросил Бочкарев, усаживаясь вслед за Сигрун.
- Вы не знаете? Американцы прорвались из котла, еще немного, и будут здесь.
- Как называется это место? – спросила Сигрун. – И какое сегодня число?
Шофер с подозрением осмотрел их.
- Четвертое апреля, вчера было третье, - буркнул он. - Завтра будет пятое.
- А что это за деревня, как называется?
Шофер неожиданно затормозил, извлек откуда-то парабеллум и направил на них.
- А ну-ка выходите! Если вы немцы, вам положено знать, что это за деревня. Особенно, если ты в форме СС. Да только откуда я знаю, ваша это форма или чужая?!
- Послушайте...
- Выходите или стреляю!
Они послушно выбрались, проехав едва больше ста метров. Грузовик, наддав, рванул вперед, а они медленно двинулись ему вслед.
Деревня пустовала. Двери и окна закрыты, стенах - остатки плакатов с Геббельсовским «Мы никогда не сдадимся!».
Только пройдя четыре или пять домов, они встретили людей. Из-за угла вышел пожилой человек в пальто с автоматом на плече. На левой руке чуть выше локтя держалась повязка фолькштурма. И автомат и повязка были совершенно неуместны рядом с этим добротным серым пальто, как бывают неуместны гаечные ключи на обеденном столе, среди столовых приборов и чистого аккуратного фарфора.
Человек присмотрелся к ним, поправил автомат, который сползал с плеча, и представился:
- Господин лейтенант, командир взвода фолькштурма Вагенманн.
Бочкарев оглянулся в поисках других.
- Остальные там, на позициях, я один вышел посмотреть, кто идет.
- Говорят, американцы прорвались из котла? – осторожно спросил Бочкарев.
- Еще вчера. Но причин для волнения нет, это последние остатки их седьмой армии, без техники. Нас поставили здесь, чтобы блокировать дорогу на Хаттенхофен. Вчера летали их бомбардировщики, сбрасывали припасы для окруженных, но наши новые самолеты быстро их разогнали. Кстати, один ящик мы подобрали, можем по-товарищески угостить.
- В деревне работает телефон? – спросила Сигрун. – Нам нужно позвонить в Берлин.
- К сожалению, нет. Говорят, что связь после этой бомбы быстро не восстанавливается. И очень много разрушений. Еще говорят, что после нее следует ходить только в противогазах и пить какие-то таблетки. Вы не знаете?
- Нет.
- Да, теперь нам много предстоит работы, чтобы все это устранить, но главное, что война почти закончена и в Германии снова наступит мир. Наверное, мир стоит таких жертв, как вы думаете?
Автомат ни как не хотел держаться, как положено, и Вагенманн неловко, неумело поправлял его.
Сколько их там, подумал Бочкарев, неопытных и необстрелянных, беспомощных под пулями. Они умирают даже не за идею, потому что какая может быть идея в том, чтобы выйти в полный рост прямо на вражеских автоматчиков, или неумело щелкать спусковым крючком винтовки, стреляя в белый свет? Или это идея глупой бессмысленной гибели?
- Как вы связываетесь с вашим начальством?
- Сегодня утром должен приехать капитан Ланге. По времени это случится вот-вот.
- Прикажите своим не высовываться, и ведите огонь только с близкого расстояния, - сказал Бочкарев, сердясь на себя за ненужное, вдруг откуда-то взявшееся участие и даже сострадание. И к кому, к врагу, который будет убивать его союзников? Но в ином случае произойдет просто бойня, потому что нет у них никаких шансов против регулярной, опытной пехоты. А так, может, и уцелеют.
- Хорошо, я передам остальным, господин лейтенант.
Сигрун отвела его в сторону.
- Это Швабия, - проговорила Сигрун. – И сейчас американцы отступают. Берхард, слышал, что он говорил про бомбу?