- Спроси, может, им помочь нужно? – подсказали справа.
- Значит... - произнесла Сигрун. Щеки ее полыхали алым.
- Как вы себя чувствуете? – спросил пионер по-немецки, потом сказал по-русски, - Нет, не так. Погодите, сейчас вспомню.
- Посмотри вокруг, - произнес Бочкарев, пытаясь взять девушку за руки. Та отводила их. – Посмотри на этот мир. Разве он не лучше того, какой собираетесь построить вы?
- Что он говорит? – спросили из толпы.
- Про мир что-то, - сказал пионер. – Мир между СССР и Германией.
- Без жестокости, без деления народов на высших и рабов. Посмотри на этих людей – разве ты не видишь в них дух такой же силы, что и у вас? Они не отягощены ни жаждой наживы, ни завистью, не спесью, а только желанием строить и растить, учиться и учить. Они так же рвутся в небо, они могут создавать технику, ни в чем не уступающую германской!
- Говорит, - произнес пионер, - что у нас в СССР очень хорошо поставлено образование, лучше чем в Германии. Он хотел бы учиться у нас. Два раза сказал.
- И это вы сделали нас жестокими и опасными. Заставили ненавидеть и научили бить - сильно и без жалости. Если бы не вы, если бы не ваш кровавые игры, мы сберегли бы эту чуткость и эту душевность, этот дивный мир, который сейчас растоплен, уничтожен грубостью, озлоблением, бессердечием войны!
- Нет, это он ей говорит, чтобы училась, - пояснил пионер. – Иначе будет бить. Да, так и сказал, без жалости.
- По моему, ты неправильно переводишь, - сказала девушка.
Пионер пожал плечами.
Бочкарев все же завладел ее руками, Сигрун отводила взгляд, не желая смотреть ему в лицо.
- И ты считаешь, что у них есть право на вторую, третью, четвертую попытки? – Он хотел сказать, « у вас», но в последний миг удержался и с нажимом произнес « у них». – У меня нет ненависти к Германии, я просто хочу вернуть то, что разрушено войной. Восстановить справедливость!
По щеке Сигрун потекла слезинка, но возможно, она просто была невольной реакцией на его резкий голос, на невозможность никуда убежать, на чужой и странный мир, невероятно далекий от ее родины.
4 апреля 1945 года
Они снова сидели в мягких креслах в узкой каморке с желтыми тусклыми лампами. И молчали.
В комнату вбежал помощник.
- Все в порядке?
- Принесите воды, - попросила Сигрун. – Или нет, я сама выйду. Сейчас уже можно?
- Я не знаю, - растерялся помощник. – Я спрошу.
Но Сигрун уже говорила в микрофон.
- Да, мы сделаем перерыв на пол часа, - раздался в ответ голос из репродуктора. – Очень любопытные данные. В этот раз, несомненно, я буду докладывать в Берлин.
Или репродуктор не выключили, или так было предусмотрено, что все операторы слышат разговор руководителя. Из скрытого динамика продолжал литься голос, заполняя все небольшое пространство.
«Чем это лучше предыдущего? Ну хотя бы тем, что Германия контролирует всю континентальную Европу и Северную Африку, подбирается к Ближнему Востоку. Войны на два фронта нет и не предвидится. Америка с нашей помощью плотно завязла на Тихом океане. Что еще мы увидели? Ах да, Советский Союз. Ситуация непонятная, поскольку мы не владеем полной картиной. Как вы знаете, эти включения – не настоящая Реальность, а ее проекции на операторов и наблюдателей. Осколки несуществующего мира... Что? Это вы говорили? Разумеется, профессор, но эти слова я привел только для того, чтобы сказать, что собственно Изменения еще не происходило, мы по прежнему рассматриваем возможные варианты, которые существуют только в виде маленьких отрывков вероятностного мира. Набора впечатлений всех тех, кто подключен к «Колоколу» и имеет способность чувствовать его усиленные сигналы... Конечно, вы это знали... Как? Простите меня, фюрер на прямой связи».
Репродуктор выключился. Бочкарев откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Это не должно произойти, ни при каком условии! Только, что я могу сделать? Точнее, что я должен сделать?
Бочкарев помедлил, а затем поднялся и вышел в коридор, чтобы тут же уткнуться в офицера с автоматом.
- К сожалению, вам дальше нельзя!
- Мне необходимо срочно переговорить наедине со штандартенфюрером Шталманом.
- Простите, лейтенант Кёллер, насчет вас мне даны ясные указания. Не пропускать ни под каким предлогом, до особого распоряжения штандартенфюрером. Со ним вы можете связаться по радио.
- Я так и сделаю.
Бочкарев вернулся к креслу, обошел его в раздражении несколько раз, сел.
Тогда ждать встречи с Ванником? Шталман ведь собирается их перевербовать, значит, некоторое время их никто не тронет. Ну и пусть собирается! Посмотрим, как это у него получится. А для нас главное - подыграть, согласиться, а там, едва появится возможность – к нашим. Может, Ванник все это уже обдумал, у него опыта намного больше.
Бочкарев хмыкнул. Да, с голыми руками на автоматы Ванник не пошел бы. И других не отправил. Нашего врага нужно побеждать умом. Умом и ловкостью.
Он посмотрел на часы. Начало шестого. Вот только с Сигрун плохо вышло. Может, если бы не так внезапно, а постепенно, исподволь, медленно – она ведь обязательно поймет, согласится, она же умная! Или немецкие девушки с длинными косами до земли никогда поступятся пресловутой арийской чести? Мы никогда не сдадимся.... было бы из-за чего. Нет, превосходим мы их по всем статьям, по мечтам, по стремлению к счастью, не маленькому суетному счастью одного человека повелевать миром, а по всеобщему, когда всем, без чинов, без условий, без знаков и посвящений. Потому что счастье с посвящением, это не счастье, а вредное глупое самомнение, которое счастьем называться не должно... не должно... просто счастье, без разбору... а если с разбором и посвящением, то... то не счастье, а... а...
Его тормошили за плечо. Бочкарев встрепенулся, попытался вскочить, но, увидев Сигрун над собой, откинулся назад.
- Берхард, приготовьтесь, - произнесла она негромко и села в свое кресло. – Через несколько минут будет последнее включение.
- Последнее?
- Да.
- Последнее? То есть, произойдет окончательное Изменение? Не только для нас, а и для всего мира?
- Да, - совсем тихо произнесла она, закрывая рукой микрофон.
Она собиралась еще сказать что-то, но, прерывая ее, комнатку заполнил голос из репродуктора.
- Господа, приготовьтесь. Предыдущий вариант фюрер не одобрил, поэтому мы попробуем сейчас уменьшить величину воздействия. Надеюсь, это будет предпоследний вариант. Да, я знаю, что мы все устали, но прошу продержаться еще немного. Как вы знаете, четвертое апреля – последний срок, который указали Высшие Неизвестные для Изменения, поэтому нужно закончить все сегодняшним утром... ну хорошо, хорошо, я знаю ваше неприятие подобной формулировки, поэтому воспользуюсь научной терминологией – окно благоприятных возможностей ограничивается сегодняшним днем. После этого включения мы сделаем перерыв, чтобы вы могли восстановить силы и выпить ...
Дальше Бочкарев уже не слушал.
- Почему он сказал, предпоследнее? Ты что-то знаешь и скрываешь? – спросил он, привставая с кресла.
- Ты знаешь, где находится Новая Швабия? – спросила Сигрун.
- И кто такие эти Высшие Неизвестные?!
- Они... как бы объяснить... кто-то из ученых называет их персонифицированным фактором стабильности. Просто законом природы, который поддерживает Универсум в относительном постоянстве и позволяет меняться не как угодно, а ... в общем, это неважно. Новая Швабия не на Земле, не на нашей Земле, и попасть в нее можно через определенные места.
- Ты не договорила про Неизвестных.
- Дались тебе Неизвестные! Я думаю, что они обладают Разумом, и они очень древние. Высшие Неизвестные как стражи реальности, не дают менять ее произвольно. Мы часто выходили с ними на контакт – но это вначале, затем все реже и реже. А без них поменять что-либо в Универсуме невозможно. Мест прохода известных мне – три. Они выглядят...
- Почему ты мне это рассказываешь? – спросил он, боясь разрушить ту тонкую связь, которая, родившись внезапно, похоже, не прервалась в утреннем солнечном мирном Ленинграде полчаса или час назад.
- Слушай и не перебивай! – сердито произнесла она, вскакивая с кресла.
Подбежав к Бочкареву, она наклонилась и зашептала в ухо, касаясь его своими губами.
Транспорант на стене угрожающе замерцал, Бочкарев, схватив ее руки, попытался сказать Сигрун, что Колокол снова включается, но не успел – мир померк, растворился в безмолвной бесконечной черноте...
7 мая 1945 года.
Район юго-западнее Лейпцига.
В ярко синем весеннем небе совсем низко – чуть повыше деревьев, прошли неторопливо и по-хозяйски пятнисто-зеленые Илы с красными звездами под крыльями. Они были хозяевами этого неба, охранителями этой чистоты и яркого солнца.
Издалека доносились редкие и глухие взрывы, но совсем далекие и даже почти не военные, так - какие-то случайные, временные и, несомненно, последние в этой войне.
По пыльной, разбитой, разъезженной танками и грузовиками сельской дороге мчал «виллис». Опытный шофер уверенно закладывал виражи, лихо въезжал в повороты, в общем, вел машину смело и быстро. У деревеньки, на окраине которой никак не мог свалиться на обочину «тигр» с разбитыми катками и обгорелым бортом, автомобиль притормозил, объехал препятствие, а затем, проехав еще метров сто, остановился.
И машины выскочил легко и быстро военный, в аккуратно заправленной форме, без складок, и похоже, недавно выглаженной, поправил фуражку, планшет, висящий на боку, дождался, когда выйдут еще двое военных, после чего все трое быстрым шагом направились к двухэтажному дому, над которым развевался флаг с полосами и звездами, стояли две легковушки и грузовик, к дому, возле которого сейчас грелись на солнце, трепались, просто стояли разморенные тишиной и, наконец, наступившим миром солдаты первой американской армии.
У крыльца военный отдал честь, взлетел по ступенькам, сопровождаемый любопытными взглядами солдат, и едва не столкнулся с только что вышедшим американским офицером.
- Майор Ванник? – спросил американец.
- Так точно, - ответил первый по-английски и извлек несколько бумаг из офицерского планшета. – Со мной майоры Потапов и Улитов. Вот наши документы.
- Хорошо, - сказал американец. – Майор Дэвидсон. Прошу сюда, сейчас я распоряжусь, чтобы его привели.
Ванник кивнул, оглянулся, развернувшись на каблуках, и принялся ждать.
Через пару минут к нему привели в сопровождении солдата с карабином потрепанного худого человека в сером немецком мундире, с сорванными знаками различия. Солдат сам понимал, что тут он только для проформы, что никуда не убежит этот заросший, давно не брившийся парень, немец, или кто его там разберет. Поэтому американец винтовку держал лениво, и вообще, весь его вид говорил, что война закончилась и он хочет, как и остальные, сидеть перед домом, подставляя лицо майскому солнцу и сплевывать на теплую землю.
- Документов не имел, - сообщил подошедший майор Девидсон, - называет себя Берхардом Кёллером, впрочем, вы это уже знаете.