Мы подходим к дому, увитому виноградом, слишком скромному для адмирала и слишком большому для приговоренного к смерти. Окна светятся сквозь листву.
Этот юридический казус возник при отчиме. Во время войны, когда Кратос и все зависимые планеты империи были на грани оккупации, император был рад любой помощи. Анри Вальдо нарушил запрет, сбежал из Лангранжа и предложил ему собрать тессианское ополчение. Даниил Андреевич пошел на этот риск и не пожалел. Примерно через полгода отец командовал императорским флотом и практически спас империю. Дальние планеты были потеряны, но их уже никто и не надеялся удержать, зато под рукой императора остались Кратос, Тесса и Дарт.
Почему никто не помнит об этом?
Зато помнят о том, что случилось двенадцать лет назад.
В общем, Анри Вальдо является лишенным всех прав и приговоренным к смерти адмиралом императорского флота. Даже этот дом ему не принадлежит, он в собственности государства.
К своему странному статусу отец относится с изрядной долей юмора и увлеченно иронизирует по этому поводу с истинно тессианским остроумием. Он очень сильный человек.
Под ногами скрипят деревянные ступени, мы поднимаемся на террасу.
— Чаю хочешь? — спрашивает отец.
— Давай.
— Как здоровье императора? — любопытствует он, разливая чай.
— Сносно, сносно, — говорю я. — Он, кстати, интересовался твоей «Историей».
— А-а. Я ее дописал.
— Он хочет ее прочитать до публикации.
— Понятно. Его Величество всемилостивейше пожелал стать моим личным цензором, — усмехнулся отец. — Да пусть читает. Ему понравится.
— Правда?
— А что в этом удивительного? Он зря думает, что я буду подбивать тессианцев к отделению к Кратоса. От Хазаровского отделяться? Сейчас впору Кратосу отделяться от Тессы, а не наоборот. Ну, кто такой Хазаровский?
— Тессианец.
— Вот именно. Так что передай ему уверения в моей совершенной преданности, почтении, восхищении и всем остальном, что еще придумаешь. А «Историю» я ему пришлю.
Я не стал упоминать о том, что Леонид Аркадьевич отказался отменить приговор.
Тессианская община относится к отцу с уважением и сочувствием. С черной краской для надписи на воротах, думаю, из Кириополя прилетают.
Я беру пирожное, испеченное по-тессиански с кунжутом и клубникой.
— У тебя, какие новости? — спрашивает отец.
— Да, пару часов назад дал в морду одной сволочи.
— Ага! Интересно. А в чем провинилась сволочь?
— В патологическом вранье. Написала, что Леонид Аркадьевич — кокаинист.
— А он не кокаинист?
— Я сейчас тебе в морду дам.
Отец усмехнулся.
— Меня просто поражает на Кратосе болезненное неприятие гедонистических ценностей. Подумаешь, кокаинист! С модами это не так уж опасно. Я в молодости тоже баловался. Особенно когда трое суток на ногах, бой или погоня — очень помогает.
— Да, — заметил я. — Опасно общаться с государственными преступниками. Плохому научат.
— Это ты испорчен Данинским воспитанием.
— Да он тоже баловался. Сам видел. Один раз. Правда, до того, как стал императором. И учил меня делать «Кровавую Мэри».
— Вот! — усмехнулся отец. — Одно ханжество! Кстати, кокаин давно уж из моды вышел. Сейчас есть вообще безвредные стимуляторы, на их выработку можно моды запрограммировать. Дался им этот кокаин! Кратосский националист, наверное, писал. Не тем плох Хазаровский, что кокаинист, а тем, что тессианец.
— Это точно! Я так это и воспринял, как выпад против Тессы.
— А императору побоялся показываться на глаза и прилетел ко мне, — предположил отец.
— Ну, вот еще! Страх перед императором вообще глубоко иррациональное чувство. Ну, что, по здравому размышлению мне может сделать Хазаровский? Снимать меня не откуда, а под суд отдавать не за что. Несколько неприятных минут императорского оледенения — и все.
— При Страдине под суд могли отдать и просто так, — заметил отец.
— Так то при Страдине. А у Хазаровского принципы. Либеральный император — самое безопасное в мире существо.
— Ну, как сказать… Бывают частные обвинения. На тебя пострадавшая сволочь может подать. Как его?
— Кривин.
Я пожал плечами.
— Пусть подает. Не думаю, что Хазаровский будет недоволен этим инцидентом. Я же его честь защищал.
— Он не любит подобной самодеятельности, — заметил отец.
Пирожное было съедено, чай выпит, а разговор сместился в политическую сферу.
— Ноократия — это правильно, — сказал отец. — Это по-тессиански. Ни к чему учитывать мнение всякой швали. Они тут наголосуют! Впрочем, нам-то с тобой что? Мы же оба не правоспособны.
Да, я по возрасту, а он по приговору.
Утро. Солнце серебрит листву, зажигает капли ночного дождя, оставшиеся в венчиках цветов.
Свежо. Я накидываю куртку.
Нажимаю кнопку баллончика с краской и наблюдаю, как серебристо-зеленое пятно расползается поверх черной надписи. Я управляю процессом через кольцо связи, и ворота приобретают ровный приятный цвет.
Работы на полминуты!
Закрываю краску и возвращаюсь в сад.
Выхожу в Сеть. Что за дурацкая привычка читать утренние газеты! Нет, надо бросать.
Сайт «Утро Кратоса». Статья того самого Сергея Кривина. Новая!
Сажусь за стол возле кустов сирени. Почему-то для меня очевидно, что непременно надо сесть.
Статья называется «Проклятие семьи».
«Как стало известно в редакции "Утро Кратоса" император решил удалить из Кириополя пасынка покойного императора Даниила Данина и сына террориста Вальдо Артура Вальдо-Бронте. Причиной послужил роман Артура с его дочерью. Импульсивный и неуравновешенный сын убийцы трехсот мирных граждан, видимо, не устраивает в качестве зятя даже беспринципного Хазаровского. Интересно, что сын приговоренного к смерти государственного преступника предпочитает называться по фамилии отца, а не матери или отчима. И бесстыдно заявляет в обществе, что он сын Анри Вальдо.
Однако позицию императора тоже трудно счесть нравственной, поскольку он высылает за пределы империи своего несовершеннолетнего подопечного, за которого обязан отвечать».
Тут до меня дошло, что это я — «проклятие семьи». Императорской.
И еще мне категорически не понравилось слово «подопечный».
По ступеням крыльца спускается мой отец — государственный преступник и убийца трехсот человек Анри Вальдо. Почему из статьи кажется, что это я — убийца трехсот человек?
Перед отцом парит поднос с кофе и молочными булочками, приземляется на стол. Отец смотрит на меня.
— На тебе лица нет! Что случилось?
— Случился господин Кривин, — говорю я. — Пишет, что я «проклятие» императорской семьи.
Отец пожимает плечами.
— Ну, залепи ему еще одну пощечину.
— Если найду.
Мы с Маринкой сидим на поваленном дереве в университетском парке.
— Клянусь, я никому не говорил о нас.
Как я пережил сегодняшнее занятие — не знаю. И не знаю, чего больше боялся: сочувствия или косых взглядов. Я встречал всех улыбкой. Победной, как мне казалось. А, может быть, просто искусно сделанной маской.
— Это я проболталась, — улыбается Маринка. — Очень хотелось похвастаться.
— Похвастаться? Я же сын убийцы и проклятие семьи. Вон, что пишут!
— Да плюнь ты на этого Кривина! Он просто отомстил тебе за пощечину доступным ему способом. Ты сын самого храброго человека империи, приемный сын самого благородного и, ну, не знаю, если тебе не нравится «подопечный»… Член семьи! — нашлась она. — Самого умного. И ты унаследовал все! И еще на гитаре играешь, — она улыбнулась.
Обняла меня за шею и поцеловала в губы, и у меня окончательно закружилась голова.
Как можно быть одновременно таким несчастным и таким счастливым?
Император вернулся раньше обычного. Конечно, солнце давно село, и близнецов уложили спать, но еще час до полуночи.
Олейников как-то заметил, что народ недолюбливает Хазаровского за то, что он заставил всех вкалывать. «Даже меня!» — с некоторым удивлением добавил он.
По крайней мере, Леонид Аркадьевич не делал для себя исключений.
— Артур, пойдем на балкон чаю попьем, — сказал император.
Не то, чтобы арктический холод, но тон прохладный. На балкон, видимо, для усиления впечатления. Весна же еще! На мраморной балюстраде — капли росы. И слегка видно дыхание. А я в одной рубашке. Не бежать же за курткой, оттого что Хазаровский позвал на балкон. Не могу же я заставить ждать императора.
Леонид Аркадьевич в костюме. Ему тепло.
От чая поднимается пар.
— Думаю, ты знаешь, о чем будет разговор, — говорит император.
— Да.
— Я слушаю.
— Где-то в веках с фамилией «Кривин» случилась мутация, и из нее выпала буква «д», — начинаю я, грея руки о чашку чая.
— Угу! — улыбается Хазаровский. — Значит, относительно вашего романа с Мариной это неправда?
— Правда, — говорю я.
— Вот зачем нужна независимая пресса! Откуда еще узнаешь об отношениях своих детей?
— А то, что вы высылаете меня из Империи именно поэтому, правда? — перехожу я в наступление, хотя холод пробирает до костей, лишая желания атаковать.
Куртку бы! Или в теплую гостиную. Я тоскливо посматриваю на ярко освещенную балконную дверь и окно. Там осталась Маринка.
— Нет, — говорит Хазаровский. — Это неправда. Также как про кокаин.
— Я знаю. Я…
— Защитил мою честь, — усмехается он. — И лишил меня морального права подать на него в суд.
— Марина сказала, что вы не собирались этого делать.
— Ну, почему бы и нет? Действительно, пресса не должна превращаться в клоаку. Не хочется, конечно, тратить время на подобную мышиную возню, но этим бы занялись адвокаты.
— Извините, если я был неправ. Не сдержался.
— Ладно, я понимаю твои чувства. Хотя иногда очень полезно сдерживаться.
— Постараюсь.
— Кстати, в одном господин бывший Кривдин безусловно прав. Ты действительно несовершеннолетний, находишься под моей опекой, и я не имею права подвергать твою жизнь опасности. Все-таки другой мир, со своими правилами.
— На Анкапистане совершеннолетие в пятнадцать лет, — заметил я.
— Мы же не на Анкапистане.
— В моем возрасте отец уже командовал кораблем, а через три года — всем тессианским повстанческим флотом!
— Лучше бы он этого не делал.
Я молчу, наконец, отпиваю чай, уже почти остывший.
— Я воспринимал тебя как взрослого, — продолжает он. — Взросление очень индивидуально.
— Я сдам экзамены и, если пройду, поеду, — сказал я. — Что бы там ни говорили.
— Хорошо, — сказал император. — Артур, а ты не простудишься? Пойдем в дом!
Мне хотелось расхохотаться. Я чуть не прыснул со смеху.
— Ничего, ничего, государь.
Мы встали, он положил мне руку на плечо и тихонько подтолкнул к балконной двери.
— Отец передавал вам уверения в своей преданности, — сказал я.
— Спасибо, от Анри Вальдо это очень ценно. «Историю» я получил. Буду изучать.
Интервью
Через несколько дней Леонид Аркадьевич дал интервью общенациональному порталу «Кратос–1». Точнее лично госпоже Ромеевой Юлии Львовне, оппозиционной журналистке в эпоху Страдина да и сейчас известной крайне либеральными взглядами и полным презрением к авторитетам.
Как император решился отдаться на милость этой рыжей фурии, для меня загадка. Для нее, видимо, тоже. Она с этого и начала.
Леонид Аркадьевич вошел в студию и непринужденно опустился в кресло.
— Добрый день, Леонид Аркадьевич, — сказал фурия с плотоядной улыбкой.
Еще бы! Конечно, Леонид Аркадьевич! Слово «государь», думаю, и после референдума будет застревать у нее в горле, а сейчас-то вообще без шансов.
— Добрый день, Юлия Львовна, — улыбнулся император.
— Леонид Аркадьевич, почему вы согласились нас посетить? Мне говорили коллеги, что вы отказали в интервью нескольким журналистам, причем куда менее бесцеремонным.
— Вы очень самокритичны, Юлия Львовна. Однако мне придется начать с комплимента. Люди, о которых вы говорили, не вызывают у меня доверия. Они льстили Страдину, когда тот был императором. А значит лгали. Теперь будут лгать мне? Их лесть мне не нужна, как и их согласованные вопросы. Я вполне в состоянии ответить на несогласованные. У нас с вами несколько разные взгляды, но не фатально разные, так что я думаю, мы как минимум поймем друг друга. А главное вы никогда не давали повода упрекнуть вас в нечестности. Ошибки у вас были, но я не помню явной лжи. Так что, если у вас для меня набор жестких и бесцеремонных вопросов — задавайте. Постараюсь ответить.
— Хорошо. Начнем. Как вы оцениваете работу Александра Нагорного на посту генерального прокурора?
— Это что жесткий вопрос? Да вы мне подыгрываете! Я очень высоко оцениваю деятельность Александра Анатольевича. У нас с ним разные взгляды, боюсь, что даже более, чем с вами. И поэтому я был очень рад, когда он согласился работать в моей команде. У нас же всегда коррупция воспринималась как некое природное явление, с которым бороться бесполезно: ветер, снег, дождь, зима, сезон ураганов. Но я-то знаю, что на моей планете… не на Тессе, где я родился, не на Кратосе, который в любом случае родина для всех нас, я имею в виду Дарт, которым я управлял. На Дарте три солнца. Одно настоящее и два отражателя. Было трудно их спроектировать, построить, вывести на орбиту. Но смогли, и планета стала пригодной для жизни. А значит бороться и побеждать можно даже вселенский холод, можно болота осушить, и на вечной мерзлоте построить города. А тут всего лишь воровство. Просто никто всерьез с этим не боролся. А мы будем.
Знаете, в девятнадцатом веке на Старой Земле в Индии были сообщества разбойников и убийц: дакоиты и тхаги. Это была национальная традиция, уходившая корнями в тысячелетия, никто и не думал, что придет время и им настанет конец, никто не пытался с ними справиться, и сотни тысяч людей, индусов и иностранцев гибли от их рук. Но нашлись британцы, которые всерьез взялись за дело, и система была уничтожена за несколько лет. Конечно, остались в индии и убийцы, и разбойники, но это были отдельные случае насилия — не система.
Вы, конечно, можете возразить, что намерения британцев были не вполне чисты: они защищали опиумные деньги. Но для меня главный вывод: систему, точнее антисистему, даже самую традиционную уничтожить возможно.
— Из пойманных тхагов 500 человек повесили, а несколько тысяч приговорили к пожизненной каторге, — проявила эрудицию Ромеева.
— У них не было Психологических Центров, — улыбнулся император. — Слава богу, наука с тех пор ушла далеко вперед. Я не считаю, что, если человек неподкупен, он обязательно должен устраивать народу 93-й год.
— Уже устроили. Центры переполнены.
— Преувеличиваете, Юлия Львовна. Ни капли крови не пролилось.
— Ну, я фигурально.
— Что же касается переполненности Центров — эта проблема существует. Мы обсуждали с Евгением Львовичем Ройтманом пути решения. Теперь последнее слово за психологами: сроки, о которых они просят в своих заключениях, гораздо меньше тех, что раньше назначали суды. А чтобы нам не удариться в другую крайность, сомнительные заключения со слишком маленькими сроками будем перепроверять.
— Но это не решает проблемы. Люди стоят в очереди на помещение в Центр.
— Пусть постоят. Если быть совсем точным, они не стоят, а сидят под домашним арестом. Для нашей пенитенциарной системы это не очень обременительно, контроль компьютерный и дистанционный, для них — тоже, работать им никто не запрещает. Здесь конечно возникает проблема справедливости. Получается, что за одни и те же преступления мы наказываем по-разному. Тот, кто не сразу попадает в Центр, а сначала ждет под домашним арестом, получает больше неприятных ощущений. Но это лучше, чем оставить их грехи без последствий. С другой стороны, те, кто признают вину и подписывают согласие на психокоррекцию, не ждут, а сразу едут в Центр. Это позволяет избежать суда, позора. Кстати я очень рад, что это, наконец, воспринимается как позор, а не несчастный случай. А люди, которые сокращают нам работу, должны иметь некоторые преференции.