— Сколько ему может грозить?
— До месяца. Если признают виновным.
— Его не признали…
— Пока нет. Понимаете, Артур, вина — это же отношение к преступлению: планировал, не планировал, знал, не знал, допускал возможность, не допускал возможность. Установить, виновен человек или нет, иногда без психологов невозможно. В данном случае, знал ли он, что распространяет ложь, в два счета можно было бы выяснить на допросе под биопрограммером или даже с помощью детектора. Но проступок-то ерундовый, и потому ни арестовать до суда, ни допросить с помощью технических средств без его согласия никто права не имеет. А к психологам в Открытый Центр можно. Но только по решению суда. В общем, правильно. Все-таки психологический опрос всегда мягче нормального допроса.
— А чем Открытый Центр отличается от просто Психологического?
— Много чем. Из ОПЦ домой отпускают. Обычно на праздники и выходные, а иногда и на ночь. А могут вообще назначить несколько визитов к психологу и отпустить на все четыре. Кольца не отбирают, если конечно вести себя прилично. Охраны почти нет. И обстановка гораздо приятнее, чем в Закрытом Психологическом Центре: от больницы принципиально не отличается.
— А мне что грозит?
— Психологи посмотрят… От тех же двух-трех визитов к психологу и где-то до месяца в Центре. Открытом, конечно. Если психологи попросят больше месяца, скажем так, судья удивиться. И потребует обстоятельных объяснений на тему, почему так много. Если они смогут его убедить, что меньше, ну, никак — тогда до трех месяцев. Хотя вероятность маленькая.
— А почему может быть больше месяца?
— Психиатрия какая-нибудь: депрессия, мания, расстройство личности, психологические травмы, ПТСР.
— ПТСР?
— Посттравматическое стрессовое расстройство. Но вам это не грозит, Артур. Это бывает у участников боевых…
Нагорный осекся. Вспомнил, конечно, что я как раз участник боевых действий. С отчимом успел повоевать в шестнадцать лет. Хотя это была скорее игра в войну, чем война настоящая. В самое пекло меня бы никто не пустил.
— Ну, не думаю, что вам это грозит, все равно, — продолжил он и взял меня за плечо. — Но, если курс психокоррекции назначат — пройти надо обязательно.
Мы вышли с Нагорным на улицу, к лазурному весеннему небу, расчерченному белыми колоннами этого самого «храма правосудия». Вид был просто античный.
Нас, конечно, обступили журналисты.
— Александр Анатольевич, если Кривина признают невиновным, вы перед ним извинитесь?
— Да, конечно. Хотя у меня тоже было добросовестное убеждение, что он лгал умышленно.
— Теперь его нет?
— Теперь я сомневаюсь.
Я стоял рядом с Нагорным этакой сумрачной тенью.
— Вы собираетесь подавать апелляцию, мсье Вальдо? — спросили меня.
— Пока не знаю, я подумаю, — сказал я.
— Артур, вообще-то все правильно, — шепнул мне Нагорный, когда мы вышли из их плотной толпы и спускались по лестнице. — Со стороны очень некрасиво смотрелось. Все мы в детстве дрались до крови за правду и справедливость, но теперь мы выросли, и у нас другие методы и другой язык. Кривин — возможно, гад, но, представьте себе, что будет, если я начну бить своих подопечных? До чего мы докатимся? А иногда очень хочется.
— Я с Леонидом Аркадьевичем посоветуюсь, — сказал я.
— Не думаю, что он скажет что-то другое.
— А потом можно подать апелляцию? После решения о сроке.
— После решения о сроке подать апелляцию можно только о сроке. Если хочешь оспорить виновность — подавать надо сейчас.
— И какие шансы на успех?
— Никаких. Ну, все очевидно. Кривин действительно мог не знать, что врет, поскольку верил в то, что говорил. Но вы Артур, давая пощечину, не могли же не знать, что это пощечина.
— И что мне теперь делать? Как это вообще происходит?
— Свяжутся, вызовут, все расскажут: и куда, и в какое время.
— Ох! — сказал я.
— Да не вздыхайте так тяжко. Не смертельно совершенно. У вас еще десять дней на апелляцию, так что гуляйте, наслаждайтесь жизнью.
— Тут уж, насладишься!
— Не трусьте, Артур. Бывает. Я сам туда не загремел по чистой случайности — Страдина убили. Причем в Закрытый Центр!
Я хотел было возразить что-то вроде «одно дело приговор от Страдина и совсем другое от Эриха Павловича», но меня ослепила вспышка света. В плечо словно врезался раскаленный нож.
Кто-то дернул меня вниз, я упал на белую плитку тротуара. И меня залила боль.
А потом тьма.
Больница
Я открыл глаза и увидел белый потолок, лазурный квадрат окна с зеленой бахромой деревьев по нижнему краю, квадратный солнечный блик на белой же стене и над кроватью квадратную лампу биопрограммера. Я не сразу понял, что биопрограммер медицинский. Мне отец рассказывал, что в Психологических центрах такие же стоят.
Плечо болело. Не радикально, но чувствительно.
Потрогал больное место — повязка.
Попытался сесть на кровати, и плечо резануло как каленым железом.
Застонал я, или мои моды передали врачам сигнал о моем состоянии, однако дверь открылась, и вошел господин средних лет в светло-зеленом халате.
— Лошарь Игорь Николаевич, — представился он, — ваш лечащий врач.
И я не сразу осознал, что «лечащий врач» означает в данном случае именно лечащий врач, а не психолог Центра.
— Очень приятно, — сказал я, изобразив вымученную улыбку.
— Больно? — спросил он.
— Немного.
Видимо, он послал сигнал на биопрограммер, потому что боль начала отступать.
— Что с Александром Анатольевичем? — спросил я. — Он жив?
— Сейчас да.
Я не смог оценить специфический медицинский юмор и взглянул на врача с некоторым удивлением.
— У него была остановка сердца, клиническая смерть, — пояснил Игорь Николаевич. — Он сейчас в реанимации. Его орден спас. «За заслуги перед отечеством». Алмазная звезда отразила луч импульсного деструктора, а так бы мы его не откачали. Вас и задело отраженным лучом.
— У меня тоже была клиническая смерть?
— Нет, но с рукой пришлось повозиться. Кость задета. Так что поосторожнее, без резких движений, пусть моды делают свою работу.
— Спасибо, вам. Все остальные живы?
— Погиб его телохранитель, Олег. Он вас бросил на тротуар и накрыл собой. Тут уж мы ничего не смогли сделать, его просто сожгли. И есть несколько легко раненых в толпе журналистов. Там же местные красоты отражают все: и ступени белые с вмонтированными фонарями, и плитка тоже белая. Луч и гулял туда-сюда несколько секунд.
Я даже не знал, что у Нагорного был телохранитель, не замечал как-то.
— А стреляли откуда?
— Говорят с гравиплана. С расстояния в километр, где-то. СБК разбирается.
— В Александра Анатольевича целились?
— Ну, естественно.
На следующий день доктор Лошарь навестил меня в куда лучшем настроении.
Да и мне было лучше. Я уже сидел на кровати и не выл от боли при каждом резком движении. Только изредка с опаской посматривал в заоконную лазурь на предмет болтающихся там вооруженных до зубов гравипланов. Но небо было чисто.
— Вам не скучно здесь одному? — спросил Игорь Николаевич.
— Вообще, скучно, — признался я. — Даже Сеть не спасает.
— Не хотите в другую палату переехать? К Александру Анатольевичу?
— К Нагорному? Ему лучше?
— Настолько лучше, что ему уже понадобился собеседник.
— Хочу переехать! Конечно, хочу!
Палата Нагорного располагалась с противоположной стороны коридора, и окна ее выходили во внутренний двор, что честно говоря, меня порадовало. Вместо чреватой гравипланами голубизны только окна противоположного корпуса.
Меня перевезли прямо на больничной кровати.
— Привет с того света, — встретил меня Нагорный. — И подмигнул.
Выглядел он, прямо скажем, хреново: впалые щеки и землистый цвет лица.
Я даже не нашелся, что ответить, и отчаянно пытался придумать что-нибудь остроумное.
— Не мучайся, — сказал он. — Я знаю, что выгляжу, как покойник. Ничего, что я на «ты»?
— Абсолютно нормально. И как там, на том свете? — наконец, выдавил я.
— Да, сносно, в общем. По крайней мере, спокойнее, чем здесь. Да, чуть не забыл, ангелы просили тебя больше не грешить.
— Хорошо, — сказал я.
Он рассмеялся, закашлялся, подавил стон. В палату влетел врач, посмотрел на меня как на главного подручного Малюты Скуратова. Шепнул: «У него легкие выжжены».
— Ты уж меня пока не смеши до такой степени, Артур, — сказал Нагорный. — По крайней мере, пока моды пытаются залатать мои легкие и соорудить заплатку на сердце. У меня ведь куска сердца тоже не хватает, да, Игорь Николаевич? — обратился он к врачу.
— Да, — кивнул тот, — повреждена сердечная мышца. — Хорошо, что по касательной прошло.
— Угу! Всевышний, — он показал на потолок с видом Иоанна Крестителя, с той лишь разницей, что при этом лежал пластом, — господь, видимо, тоже ворья не любит, так что решил выкинуть меня обратно в сей грешный мир.
— Я очень рад, — сказал я.
— Честно говоря, я тоже. Господин Лошарь, покажите Артуру мою спасительницу. Она жутковато выглядит, но кто же ее упрекнет за это после всего. Право, и другой не надо.
Игорь Николаевич нагнулся и извлек из тумбочки матерчатый пакетик. Открыл, над блюдцем на прикроватном столике, и по белому больничному фарфору зазвенели и засверкали мелкие бриллианты и кусочки оплавленного золота.
— Вот так и буду теперь носить, — сказал Нагорный. — В пакетике.
Врач ушел, мы остались одни с Александром Анатольевичем.
— Ты прессу смотрел? — спросил он. — Там сегодня джихад на тему, кто нас с тобой заказал.
— Вас, — сказал я.
— Ну, да, наверное. Тех, кто мог меня заказать, можно вывешивать в Сети длинными списками. Знаешь, в древнем Китае книги писали на шелке? Сворачивали в свитки, складывали в ящички, грузили на телеги. И вот представь себе океанский корабль груженый исключительно такими телегами. И в свитках одни фамилии.
— Вы считаете, что те, кто прошел через Психологические центры, на это способны?
— Да вряд ли конечно. Скорее это те, в направлении кого я рыл, но не дорылся. Превентивная мера. Артур, ты, кстати, апелляцию собираешься подавать?
— Я еще не решил. Что вы об этом думаете?
— Все, что я об этом думаю, я тебе уже сказал до того, как нас подпалили импульсным деструктором. От пребывания на том свете мое мнение не изменилось.
Я задумался, но ответить не успел. В комнату вошел врач.
— Александр Анатольевич, — сказал он, — к вам император.
Хазаровский вошел сразу за ним, знаком приказал всем лежать и не дергаться. Игорь Николаевич пододвинул ему стул.
Леонид Аркадьевич кивнул мне:
— Здравствуй, Артур.
И подсел к Нагорному:
— Саша, как ты себя чувствуешь?
— Ну-у, — протянул он, — чтобы не лгать императору…
— Вопрос чисто практический. У меня к тебе серьезный разговор, ты в состоянии сейчас обсуждать что-то серьезное?
— Вполне… если будет не очень холодно.
— Не очень, — улыбнулся Хазаровский.
— Мне выйти? — встрял я.
Император окинул меня оценивающим взглядом и махнул рукой.
— Да, нет, оставайся, Артур, ты все равно обременен лишними знаниями.
Они говорили довольно тихо, но не настолько, чтобы я мог отключить восприятие.
— Саша, я вчера жестко поговорил с директором СБК, — сказал император. — И знаешь, что они мне сказали? Оказывается, ты им не предоставлял информацию о том, с чем работаешь, в результате они не могли предположить, откуда в тебя выстрелят.
— Оправдываются, — тихо сказал Нагорный.
— Конечно, оправдываются. Если они запросили у тебя информацию, и ты им не дал, должны были в ту же секунду поставить меня в известность. Саш, запрашивали?
— Да.
— Ты им дал материалы?
— Нет.
— А что я тебе приказывал?
— Да не люблю я этих гадов с ледяными глазами.
— Ты что девушка на святках: люблю не люблю?
— Да они все мои трансакции отслеживали за два года, как выяснилось. И совершенно без всякого согласия с моей стороны.
— Твои трансакции они отслеживали, потому что я сказал им отслеживать твои трансакции. И отследить их легко — они все в Сети. А в твои тайные архивы под грифом они не влезут без твоего позволения.
— Я думал, вы мне доверяете…
— Саш, это демагогия. Я проверяю. Пока результаты проверок меня радовали, так что мне совершенно не нужен твой хладный труп.
— Спасибо. А знаете, почему они вам не доложили?
— Интересно…
— А они меня боятся. Стибрили наверное, что-нибудь, или распилили.
— Саша, не делай голословных утверждений. У тебя есть на них материал?
— Пока нет, но будет.
— Вот тогда и поговорим на эту тему. Сейчас у нас другая серьезная тема: твоя жизнь. То, что ты ходишь под охраной — это не эффективно. Да, парень погиб, тебя спас. Плюс случайность. Но отслеживать возможности, предугадывать опасность, вести оперативную работу гораздо эффективнее. Поэтому сейчас сюда войдет директор СБК, и ты ему все выложишь, по крайней мере, основные направления.
Император кивнул мне:
— Артур, пойдем. Разговор конфиденциальный. Встать можешь?
Идти оказалось метров пять до дивана в холле. Голова здорово кружилась, но дошел.
Леонид Аркадьевич кивнул высокому подтянутому господину, ждавшему у двери.
Тот прошел в палату.
По моим воспоминаниям, еще пару дней назад СБК возглавлял другой человек.
Император опустился на диван рядом со мной.
— Знаешь, в том, что случилось, и моя вина, — сказал Хазаровский. — Я позаботился о том, чтобы Александра Анатольевича не подкупили, и недостаточно о том, чтобы не убили.
— По-моему, второе легче, — заметил я.
— Но не лучше, — улыбнулся император. — Ты как себя чувствуешь?
— Голова кружится, а так почти нормально.
— Мне господин Лошарь говорил, что все идет почти замечательно, и дней через десять ты сможешь вернуться домой.
— В Психологический Центр, — уточнил я. — И даже не через десять дней, а через восемь.
— В Открытый Центр. Апелляцию не собираешься подавать?
— А вы бы мне что посоветовали?
— Я здесь не советчик, Артур, это дело твоей совести.
— А как вы оцениваете решение судьи, Леонид Аркадьевич?
— В общем, высоко. Конечно, надо у психологов спрашивать: клевета это или добросовестное заблуждение. Прецедент опасный, может напугать честных представителей его профессии. В конце концов, у них есть право на ошибку. Пусть лучше ошибаются, чем молчат. Долг журналиста указать на проблему. На то, чтобы с ней разбираться есть другие ведомства.
— А относительно меня?
— Артур, для того, чтобы справляться даже с очень редкостной сволочью существует закон, а не кулаки.
— Понятно. Ладно, не буду я ничего подавать.
— Я этого не слышал, — сказал он. — Сам решишь.
Дверь нашей палаты открылась, и на пороге возник тот самый высокий господин.
Хазаровский обернулся к нему.
— Все в порядке, Георгий Петрович?
— Более чем, — ответил тот.
— Ну, слава богу, Нагорный жить хочет.
Император положил мне руку на плечо, и повторил еще раз:
— Решай сам.
— И все-таки я не люблю этих гадов с ледяными глазами, — сказал Нагорный, когда я вернулся в палату и сел на кровать. — Еще посмотрим, что они там смогут.
— Александр Анатольевич, а вы давно смотрели на себя в зеркало? Причем прямо в глаза?
— Ледяные, да?
— Бывает.
— Ничего не поделаешь, профессия накладывает отпечаток. Вот уйду в отставку лет через двадцать, глядишь, и глаза потеплеют. Если раньше не убьют, конечно. Как сказал император: «За свою голову отвечаешь головой». И поспорить с этим трудно. Много ты услышал из императорской нотации?
— Много, — честно сказал я. — По-моему, все очень адекватно, взвешенно и разумно.