— Это правда? — поинтересовался Мираж.
— Не! — отмахнулся Пит, — Враки! Это для тех дураков и юмористов, которые Стамптаун с Дамптауном путают в разговоре, специально, в шутку, или слуфайно. Только в Дамптауне не бревна, а кирпифи на пузо ложат, южане. Кирпифи бедолагу к углям прижимают или раскаленной решетке, пока последний дух из него не выйдет от боли или веса груза у него на животе. Кажется, южане называют такую казнь: «Цыпленок табака» или фто-то вроде этого. Ума не приложу, прифем здесь табак-то? — недоуменно почесал затылок Пит. Услышав заветное слово «табак», Билл опять проснулся и беспокойно заерзал у себя под телегой. — Хотя раньше и в Стамптауне было пару слуфаев кровной мести, когда убийцу или его родственника в один ряд с бревнами ложили, а вторым рядом его накрывали. Утром рабофие находили труп. Если голова наружу торфала, а такое слуфалось фасто, то у нее из всех отверстий кровь софилась, — жуткое зрелище, скажу я вам. По всему миру горбы гробами правят, а у нас бревнами ровняют! Да, сэр, так вот!
— Да прекратите вы болтать, наконец?! — раздался шорох и из-под телеги сверкнули разъяренные глаза Старины Билла, — уж петушиный час не за горами, а они все воркуют, голубки! Пекло, табак, гроб, — у вас что других тем для разговоров нету в самом деле?!
— Говорят тебе, уймись, старый хрыч! — Мираж запустил в старика любимой монетой, та прилипла к его веку с громким шипением, как когда шмат мяса кладешь на раскаленную поверхность, и упырь, разразившись проклятиями, уполз к себе во тьму. Будто не золотой монетой в него запустили, а серебряным распятием. Деньги не терпели Старину Билла, и спустя секунду Мираж уже перекатывал монетку пальцами как ни в чем не бывало. Он достал ее из-за уха ковбоя, как делают фокусники на ярмарках. Пит улыбнулся, словно дите малое. Он подумал, что монетка другая. Между тем это была та самая монетка, которую Мираж в Билла запустил. Ковбой продолжил рассказывать:
— Теперь так говорят фяще всего всяким бродягам, фтобы запугать их. Они насмотрятся на местных и их развлефения, варварами, как вот ты, называют, а после верят во всякую ерунду. Жалеют, фто вообще к нам забрели!
— Охотно верю этому… — сказал Мираж.
— Просто рабофие на сплаве фасто гибнут, в том фисле и так, зажатые между берегом и бревнами, славившись в воду во время вылавливания леса, или когда грузят его, тоже бывает… Этот хозяин уж хотел законника звать, но я руки ладонями вместе свел, знафится, как Матушка уфила, и взмолился, фтобы он простил меня бедного сироту, брошенного своими, во имя Единого! — сказав это, Пит свел ладони вместе, показывая, как именно он умолял хозяина гостиницы.
— И как? Помогла молитва? — спросил Мираж.
— Не-а… Он из староверцев был, оказывается, и как у них принято, увидев реформатора, сразу же за ружьем потянулся. Хотя какой я ему реформатор? Ни разу с малых лет в приходе не был! — Пит взмахнул рукой с зажатой в ней шляпой, — так, понадеялся не пойми на фто! Но там уже не переубедить было, вот я и говорю ему, понимая, фто щас меня нафаршируют: «Дед, ну фего ты? Не стреляй, пожалуйста, дед! Пожалей сироту!» А он свои ферные, как смола, брови свел, знафит. Глаза выкатил, как вол, которому только фто яйца отрезали, и скороговоркой выпал: «Какой я тебе дед, пропащий? Мы здесь, в Стамптауне, таких как ты не терпим!» Вот… Хорошо еще, фто из-под прилавка стрелять не стал, а то с них станется. Горяфий люд там у нас, скажу я тебе! Да ты и сам знаешь… — Пит надел шляпу на голову. — Он уж было курки спустить хотел, фтобы дуплетом дроби меня поперфить, да только ко мне подскофил вдруг тощий паренек с метлой, который в «Тихом омуте» на побегушках, поруфения всякие мелкие выполняет, знафит, с такими же ферными бровями, как у хозяина, — подскофил и крифит: «Хелло, мистер! А это не вы фасом наш фемпион по боксу новоиспефенный?» Ну, я степенно стал сразу в позу победителя, поняв куда дело клонится, и говорю: «Да, сэр! Он самый!» Парень обрадовался, сказал своему деду не стрелять, а это и правда его дед был, и автограф у меня еще выпросил. Если б не он, то клянусь, там бы и спекся от огнестрела!
— Ого, автограф? И ты дал? — Мираж и сам был бы не прочь подписаться под какой-нибудь из своих авантюр, да только род деятельности у него был отнюдь не тот, при котором дают автографы, но ему противоположный.
— Еще бы, первый раз в жизни просили! Он, представь себе, под роспись не простую бумажку мне пододвинул, а так фтобы дед не видел, розыскную листовку, которая гласила: «Особо опасен. Взять живым или мертвым!», с моим лицом на ней, именем и наградой… Ну, я под именем и чирканул поверх награды такую финтифлюшку, вроде лассо, букву «П» под ней и жирную тофку!
— Как, кстати, тебя в Брэйввилле встретили? — перебил его Мираж.
— Ожидаемо… Еще больше бы вопросов возникло, если б этот столяр мне фактуру не отшлифовал! — Пит провел пальцами по своему опухшему лицу, — там рядом такие же листовки висели, как та, которую я позже подписал, и по всему городу в разных местах. Я рядом с такими живодерами себя увидел, фто прям аж гордость пробрала меня, как имя по народу ходит! Правда, вопросы ко мне — они и так появились, и без лица. Форресту пришлось немало забашлять еще на въезде, фтобы меня впустили внутрь, а то местные констебли, как увидели меня, так не за послужной список, а фисто за то, фто я рожей не вышел, физианомией, понимаешь, хотели взять! Ох и ругался же он, Форрест-то, фто тратиться приходится, как будто не я ему эти деньги заработал, будто не мои кровные тратил…
— Так вроде же стадион для родео снаружи, а не в черте города? Зачем вы туда потащились? — удивился Мираж. Родео — последнее, что входило в сферу его интересов. После бокса, разумеется.
— Родео-то снаружи! — кивнул Пит, — а вот запись на него внутри! Мы только на запись и заскофили… Тем более обидно Форресту было потратиться, он даже кормить меня не стал, сказал: «На голодный желудок луфше себя покажешь!» А ведь обещал мне обед…
Там, в Стамптауне, я своровал подходящую лошадь… — Это она, кстати, та, на которой я приехал! — заметил Пит и Мираж прицокнул языком, похвалив его выбор, — своровал и намял ей бока, погнал прямиком к нашему ранфо и там их застал. Они уж часа два как дома были, собирали вещи, хотели, представляешь, смыться с Энни и деньгами и нафать новую жизнь в другом месте. Я в дом не пошел, там ружья есть и винтовки, мне с утра хватило ружей… Я походил по ранфо, поспрашивал людей, им тоже от этого всего совсем не весело было. Они понафалу фто-то неразборфиво мыфали, но когда я достал второй револьвер, дело пошло быстрее. Всегда задавался вопросом: пофему людей так пугает коллифество стволов, направленных на них, ведь одного с лихвой на феловека хватит?
— Сам не знаю! — кивнул Мираж, подтверждая, что и он тоже наблюдал подобное, — думаю, это одна из неразрешимых загадок человеческой сути…
— Сути-мути! — рассмеялся Пит, рассматривая палец, которым только что поковырялся в носу, — как говорил мой дед: «Слишком толсто для моего горлышка!»
— Это он о чем так говорил, хотелось бы знать?
— А, о самогонке! У него все о ней, даже когда не о ней! Хе-хе… Старый добрый Рифард, так деда звали! Говорил, если слишком ядреная попадалась бормотуха и даже такому пропойце, каким Рифард был, в горло не лезла. Ну, еще он так же говорил, когда матушка пыталась ему объяснить суть новой веры или когда пофинить фто-то просила, а он не мог или ленился, или когда дядя Кондрат о своих болотах рассказывал, до тошноты иногда надоедая… В общем, когда рефь заходила о фем-то слишком для деда сложном! — ответил Пит. — Ну, слушай дальше! Выходят они, знафит, из дому с вещами наперевес, о фем-то болтая, ожидают лошадей увидеть, а тут я стою между ними и лошадьми с тремя револьверами наготове…
— Три револьвера! — рассмеялся Мираж, присвистнув, — а не многовато ли на тебя одного, приятель? Или у тебя три руки, как у того вэйландца, который еще знаменитый цирковой артист? К сожалению, забыл его имя…
— Не-а! — ответил Пит. — Я один в зубах зажал рукоятью, на слуфай, если в остальных патроны конфатся! — тут у ковбоя зачесалась распухшая десна и он принялся ковырять ее ногтем, это была та десна, в которой раньше сидел один из его выбитых резцов.
— А как же ты говорил тогда с ними? — спросил Мираж, воспользовавшись его заминкой.
— А мне не пришлось с ними разговаривать. Я специально для этой цели с собой паренька притащил из работников ранфо. Думал, пожалеют за добрую службу и не станут убивать! Ха-ха… Дудки! Он все порывался сбежать, но ему мешало приставленное дуло одного из моих револьверов. Этот паренек за меня говорил и умер за меня: когда Форрест стрелять решил в момент передафи Энни, я им прикрылся. Но фто поделать? — спросил Пит и, пожав плечами, добавил: — видно, кто-то должен был умереть в этот день, а мне не хотелось! Я только любовь свою встретил, зачем мне умирать? Энни в момент выстрела уже пофти до меня дошла, он думал, фто я отвлекусь. Да только я уж не тот, фто раньше. Не молокосос, каким он меня помнил! — глаза ковбоя блеснули, как струна удавки Дадли Вешателя, тем холодным, мертвым блеском, который отличает глаза волка от глаз ягненка. — Лассо-Пит в таких передрягах побывал с тех пор, о каких он в газетах разве мог выфитать, да только он их не фитал, уверен. Все эти годы Форрест занималлся тем, фто пускал по ветру отцовское наследство… Успев за три года потерять все то, на фто два поколения Флетшеров трудились! Не он теперь главный надо мной, большой босс! Нет, сэр! Нету надо мной теперь главных. — Я сам себе голова! — Пит постучал по голове кулаком, сплюнул и растер.
— Потише говори! Кнут рядом! — напомнил ему Мираж.
— Да он спит давно, — ответил Пит и добавил чуть громче: — а если б и не спал, то фто он может?
Рассудительный Мираж оставил вопрос без ответа, если один из экипажа решил потонуть, второму тонуть незачем. Власть над бандой, пусть и подорванная, по-прежнему была в его руках. Но даже без власти у Кнута оставалась его жестокость, ненависть, ярость и хитрость.
— Прижав Энни к себе — ее прекрасное тело обеспефило мое бегство — я открыл огонь из двух стволов, а когда правый револьвер опустел, я выбросил его и подхватил тот, который сжимал в зубах. Но стрелять из него не пришлось: братья бросились в дом еще при первых моих выстрелах, так как снаружи не было где укрыться. Забросив Энни на лошадь Форреста, лошадь Трентона — слишком тяжеловесная и медлительна, я погнал профь от ранфо, зажав в зубах сумку с деньгами…
— Погоди, так ты, шакал этакий, и деньги не забыл прикарманить?! — восхитился Мираж, — одной барышни тебе, выходит, мало было их лишить? Да, дела, однако! Ну и правильно сделал, что взял свое! «Бери, что хочешь!» — так гласит кодекс нашего братства. Только я бы переиначил: «Бери, что сможешь взять и удержать! Если смог взять, — твое по праву! Чем ты сильнее, тем дольше оно с тобой!» А вообще — к дьяволу таких братьев, Пит! К чертям на рога их! Один — переношенный, тупоголовый амбал, второй — недоносок каких поискать! — Что это ты… — вместо собеседника Мираж увидел перед своим носом дуло, щелкнул барабан — это Лассо-Пит взвел курок револьвера. — Да что вы все такие скучные, люди? — расстроился Мираж, произнеся эти слова, он посмотрел в сторону спящего Кавалерию, переведя взгляд на Пита, разведчик добавил: — ясно же, что они тебе враги. Они и раньше ими были, когда лишили тебя наследства, а тем более теперь! Когда ты отнял то, что принадлежит им. Думаешь, примирение при таких обстоятельствах возможно? Уж я бы на твоем месте избегал этой встречи, друг, так долго, как смог бы… Знаю, что ты думаешь иначе, но иногда бегство не трусость, а единственный способ выжить! Поверь, встреча с братьями не сулит тебе ничего хорошего…
— Я, — не ты! — дерзко ответил Пит, веса его словам добавляло оружие в руке, — Ты не на моем месте, друг! А уж я бы, зная себя, на твоем месте сейчас оказаться бы не захотел! Братьев оставь мне, Мираж. Родня же все-таки… Кровная… Хоть и засранцы оба… Все равно ведь Флетферы, как и я! Вместе росли. Думаю, еще и выпить вместе сможем как-нибудь! Дедушкину самогонку…
— Пит, засранцы — не то слово! Но жизнь твоя, тебе и решать, если хочешь кончить побыстрее! — примирительно сказал Мираж, наблюдая за тем, как ковбой прячет свой ствол в кобуру, — это тот самый, третий лишний?
— Ага, он! — ответил ковбой, улыбнувшись криво. — Но лишним я бы его не назвал… Вот уж не думал, фто придется на тебя его направить, друг! Хотя когда-нибудь бы пришлось тофно, этим дружба в наших кругах и заканфивается, — этим или ножом у глотки!
— Да и я не подозревал! — улыбнулся Мираж своей обычной ослепительной улыбкой. — жизнь умеет преподносить сюрпризы…
— И не говори! — сказал Пит. — Да, сэр, жизнь это умеет!
— И все-таки где ты оставил Энни, если не секрет? — своим вопросом Мираж попытался сгладить ситуацию, перевел разговор на приятную им обоим тему любви и любимой женщины. — Ха! Уверен, это не тот медовый месяц, которого она ожидала!
— Нифего, она пообвыкнется! — сказал Пит. — Приспособится к такой жизни, все ведь приспосабливаются…
— К какой такой жизни? — не понял Мираж. Вдруг разведчика осенило, и улыбка на его лице померкла, — уж не хочешь ли ты сказать часом, Пит, что оказался достаточно глуп, чтобы притащить ее к нам в лагерь! Нет, я отказываюсь в это верить! Быть такого не может… Ты ведь сказал, что любишь ее, так? Тогда бы ты никогда… Я явно недооцениваю твои умственные способности, Пит. Прошу, скажи, что я ошибаюсь и это не так! Ты бы так не сглупил, правда ведь? Или?.. Ох, Пит, Питти-Пит…
Пит стоял молча, его лицо ничего не выражало. Казалось, ковбой о чем-то думал, но взгляд его был пуст. В нем отсутствовали привычный задор или хищный блеск, только недавно промелькнувший. Осталась только бездна пустоты и никаких переживаний. Отсветы костра тонули в этих темных провалах, они засасывали и поглощали их, как черные дыры свет. Кто-то злой дунул на свечи за стеклом этих фонарей, погасив их, и для людей, собравшихся вокруг них, и для всего мира по ту сторону осталась лишь тьма. Если бы грудь Пита не вздымалась, посторонний человек мог бы предположить, что это стоит фигура из воска, не пойми как очутившаяся в самом центре разбойничьего стана. Где-то здесь также была спрятана молодая, красивая девушка — еще более невероятная находка в нем — украденная и привезенная этой безжизненной статуей. Но только вот фигуры из воска неодушевлены, они не могут двигаться или тем более похитить, и не могло быть постороннего человека у их стоянки в ту ночь, чтобы увидеть фигуру из воска. Никто, ни одна сила не могла спасти девушку из окружения степных волков, в котором она очутилась по вине влюбленного дурака, такого же хищника, как и все они, мертвые души. Никаких рыцарей в Прериконе.
Мираж поднялся с насиженного места, подошел к Питу и несколько раз щелкнул пальцами перед его лицом. Во второй раз ковбой перехватил его руку, дуло уткнулось Миражу в живот, курок был взведен. Глаза ковбоя из черных дыр превратились в проруби, холод скованной льдом реки исходил от них. Особенно сильно он чувствовался теперь, когда пламя костра почти угасло. Даже бесчувственный Билл заерзал у себя под телегой, растирая плечи и уповая на то, что этот холод не его личный холод, что это не последний час его пришел. Этот холод не был холодом Билла, он распространился по воздуху, вырываясь морозным дыханием из уст спящих головорезов.
— Если ты скажешь кому-то, то клянусь… Если по твоей вине с ее головы упадет хоть волос… — процедил Пит сквозь зубы, — ты слышишь меня, хоть один волосок! Тогда молись, грешник, — молись о легкой смерти!
— А теперь ты меня послушай, сосунок! — не обращая внимания на оружие, Мираж схватил его за края куртки и с неожиданной для человека его сложения силой несколько раз тряхнул, так что, казалось, тряхни он чуть сильнее, и кожа куртки бы не выдержала и лопнула. Пит вздрогнул и, что кажется невозможным при данных обстоятельствах, упустил инициативу. Револьвер оставался в его руке, сила была при нем, но он не мог воспользоваться этой силой, парализованный взглядом Миража, словно сурок, увидевший когти пикирующего ястреба. — Ты мальчик или подонок?! Ответь мне! — прорычал Мираж не своим голосом, — от этого зависит многое!.. Мальчик может не осознавать веса своих деяний. Подонок заслуживает высшей меры наказания! Все мы — предатели, головорезы, душегубы — ее заслуживаем! Но будь ты даже несмышленым мальчишкой, а не мерзавцем, есть непростительные вещи, которые нельзя совершить и надеяться, что кара обойдет тебя стороной!