Панов только промолчал в ответ. Наконец, когда прошла минута, не менее, заговорил Хрипунов:
- Басурман и есть басурман - Москву татарам отдать! Кто ж он ещё?
Все трое рассмеялись. До ушей Андрея донёсся голос Панова, такой тихий, что, вслушиваясь, он едва не забыл о том, чтобы шумно сопеть, изображая спящего.
- Игумен его ещё после новгородского дела подумывал отделать, но тогда Косматые вывернулись. Но Москву игумен ему не простит, это все знают.
"Игумен" - так называл себя государь, возглавлявший "монастырское братство" опричников.
- А Корелу кто знает из наших, спрашивали уже? - послышался после непродолжительного молчания голос Панова.
- Да тайга там одна, гнус тучами и зверь пушной. Люди - ещё реже, и ещё дурнее зверя.
- Хрипун правду говорит, - вмешался Клешня. - Людишек там, считай, что и нету, и все некрещёные.
- Поганым идолам молятся? - спросил Панов с насмешкой. - Ну, на то мы и иноки опричные, чтобы привести их к Христу!
Вопреки обыкновению, ответный смех Хрипунова и Клешнина был тихим и непродолжительным.
- Культя, - так они звали Сашу Култашова, - кое-что слыхал, когда мы ещё в Ливонии стояли. Но совсем чудные вещи, вроде сказок...
- Ну, не томи, Хрипун, рассказывай - я люблю страшные сказки на ночь.
- Да такое... Не скажешь, что страшное...Говорят, люди там живут дикие, пришедшие с востока по тундре в незапамятные времена...Ни колеса, ни коня они не знают, грамоте не обучены...
- Ну, не они одни, - встрял Клешнин. - Ты ещё в школе литеры путал...
- Это ты путал, - огрызнулся Хрипун. - Помню, однажды...
- Ну, будет вам! Рассказывай, что знаешь, Хрипун!
Хрипунов издал звук, одновременно с которым обычно брезгливо кривился. Колычев, прдеставив себе, как он сейчас растягивает лицо в неприятной усмешке-гримасе, выругался про себя.
- И я не знаю того, и Культя того не видел, а слышал он, будто живут в Кореле лопари, или лопь. В тундре их побольше, они там оленей пасут, а тайге уже, считай, что и не осталось. Дикие люди, и невежественные, но сильные. Охотятся на дичь с оружием из кости и камня.
- Животные, иначе не скажешь! - рассмеялся Панов.
- Но когда-то вся тайга, от Балтийского до Китайского моря, ихней была, и лопари об этом помнят. Шаманы у них есть, вроде ведьм и ведьмаков - те учат их, как в диких зверей обращаться. И те, кто забрёл к ним в тайгу, не всегда выходят обратно - порой находят лишь кости обглоданные. Но не зверем, а людьми, потому как жуткие сии находки обычно попадаются в золе от кострищ.
- Дикари с костяными ножами! - насмешливо отвечал Панов. - Тебе ли бояться, Хрипун - у тебя же куяк стальной под кафтаном! Его только булатным ножом пробить можно.
- И булатный нож тоже у меня. И не железо ему страшно, а ржа и гниль...
У Колычева по спине пробежали мурашки. На миг ему послышался страх в голосе Хрипунова, а тот, как они дружно полагали, не боится ни бога, ни чёрта.
- А бывает, человек из тайги вернётся, но будто сам не свой - кто поседевшим выйдет, а кто и вовсе полоумным. Толком объяснить, в чём дело, они не могут, да и не слушает их никто, но одно ясно: в лесах тех зло обретается, колдовство и чертовщина. Есть там и звери говорящие, и люди-оборотни, потому как лопари помнят чёрную магию, существовавшую ещё до Великого потопа.
- Ну, считай, напугал, - пробурчал Панов и повернулся на бок. Хрипунов и Клешнин, обменявшись ещё едва ли десятком слов, тоже вскоре уснули. Только Колычев, почти прекратив сопеть, долго ворочался и не мог уснуть, взбудораженный историями о заколдованной тайге.
3
Опричники выступили в поход без обычных песен, молча и скромно. Во время заутрени на многих лицах застыло странное, виноватое выражение. Многие действовали скованно и неуверенно, совсем как малые дети, ощущающие угрозу тяжкого отцовского гнева. Многие, вероятно, перебирали в памяти все "проказы" и "шалости", гадая, удастся ли оправдаться перед "игуменом".
Панов, ехавший во главе колонны, был зол и изредка обменивался едкими репликами со своими неизменными спутниками, Хрипуном и Клешнёй.
- Ещё чуть-чуть, и они расплачутся.
- Это срам напал. Срамятся парни, и страх их берёт, - рассмеялся Хрипунов.
- Срамятся, что не при войске сейчас, - поддакнул Клешнин. - Вот где наши герои себя б показали!.. Свеев, ляхов - одним махом семерых побивахом!
Все трое горько рассмеялись - им, как никому, были известны подлинные боевые качества опричного войска.
К исходу первой недели пути, избегая крупных селений и широких трактов, они оставили земли, заселённые русскими, и углубились в таёжные леса. В безымянной деревне, насчитывавшей едва ли полдюжины домов, они взяли, вернее, захватили в плен проводника. Тот непрерывно лопотал что-то на непонятном опричникам языке, вполне оправдывая название своей народности - "лопари". Себя он называл "Юхани", что тут же, с лёгкой руки Хрипунова, переиначили в "Чухонец". Выглядел "Чухонец" странно: вместо лаптей он носил мягкие кожаные туфли с загнутыми носками, а его синяя, богато украшенная вышивкой рубаха, была значительно плотнее домотканой одежды деревенских смердов. На голове у него красовался ярко-красный остроконечный колпак, подбитый мехом. Возможно, эта непривычная одежда усиливала впечатление от удивительной внешности лопаря, столь несхожей с русским обликом. Светловолосый и светлоглазый, он был ростом ниже среднего, но более всего поражало то, что руки и ноги у него были относительно короткими, а туловище - наоборот, длинным и широким, почти бочкообразным.
- Да он на медведя похож! - вдруг сообразил Клешнин. - Его на цепи нужно водить и за деньги показывать!
Напряжение, все предыдущие дни не оставлявшее их, малость прошло, и кое-кто рассмеялся в ответ на эту шутку, впрочем, нервно и отрывисто.
Юхани был чуть постарше большинства опричников: судя по всему, ему уже перевалило за сорок. Местность он знал, как свои пять пальцев. Не понимая по-русски ни слова, он, тем не менее, отлично изъяснялся при помощи жестов, и с радостью согласился провести опричников на север. Видимо, появление государевых людей всполошило лопь, внушив вполне понятное опасение за сохранность домов и живота, и Юхани был счастлив проводить незваных гостей как можно дальше. Оказавшись вполне сообразительным мужиком, он вскоре даже освоил несколько десятков слов на русском, а когда вечером Клешнин объяснил проводнику, что тот похож на медведя, лопарь охотно рассмеялся и даже разыграл небольшое представление у костра. Став на четвереньки, он настолько точно имитировал косолапого зверя, что опричники буквально катались со смеху, наблюдая его ужимки.
На следующий день они уже вполне привыкли к "Чухонцу", считая его, скорее, простым смердом, нежели пленным врагом. Казалось, усталость ему была неведома - несмотря на причудливое телосложение, шагал он на удивление быстро, то и дело перепрыгивая через лужи или сгнившие древесные стволы, преграждавшие путь. Благодаря его знанию тайги они удачно обошли несколько болот, а едва начало смеркаться, вышли к небольшому роднику с чистой, прохладной водой, от которой ломило зубы. Сочтя место идеальным для стоянки, Панов отдал приказ рассёдлывать лошадей. Поколебавшись мгновение, он велел разлить оставшееся вино и наполнить все мехи ключевой водой.
Когда стемнело, они пели песни у костра, а Юхани вновь потешил всех своим "танцем медведя". Совершенно разомлев от вина, опричники даже не помнили, как легли спать.
Проснувшись наутро, они обнаружили, что проводник исчез. Вместе с ним пропали и их кони; никто и никогда их больше не видел. Панов, вне себя от ярости, ругал ночную стражу на чём свет стоит. Проклиная Воейкова, который, как заснул на часах, так и спал до сих пор, сидя у давно потухшего костра, Панов схватил его за плечо. Схватил - и от неожиданности вздрогнул; из его груди вырвался, против воли, приглушенный вскрик. Федя Воейков которого они кликали то Вовкой, то Волком, то Воем , повалился на спину, показав всем подлинную причину, по которой, он не отвечал на крики Панова. Его горло было перерезано от уха до уха.
Панов отшатнулся в испуге, но тут же взял себя в руки. Понимая, что не должен демонстрировать слабость в присутствии подопечных, он грязно выругался и придал лицу свирепое выражение.
- Страшно?! - закричал он и подскочил к побледневшему Колычеву; встряхнув того за грудки, он закричал ещё громче. - Тебе страшно?! Тебя эта лопь поганая напугала?
Панов пошёл по кругу, заглядывая опричникам в глаза и каждым жестом, каждым словом возбуждая в них гнев.
- Это предатель, трус! Он ел наш хлеб, а потом ночью, подло, как тать , ударил в спину!
Выпучив глаза, Панов присел, широко расставив руки, словно борец, приближающийся к жертве. Медленно сжимая узловатые пальцы, словно терзая чью-то плоть, он демонстрировал, что будет с предателем, когда тот попадётся в его смертельные объятия.
- ...И он сбежал!
Панов взвыл от бессильной ярости, едва не рыдая. Возведя взгляд к небесам, словно моля о шансе поквитаться с врагом, он сел на корточки и закрыл лицо руками, тихо скуля. Прошла минута, может, больше; к Панову начали подходить опричники, говоря слова утешения, кто-то даже тронул его за плечо. Это было как раз то, чего он ожидал: отбросив руку, Панов вскочил и рывком швырнул сочувствующего. Пролетев несколько шагов, тот упал; остальные, испугавшись, расступились.
Панов ударил себя кулаками в грудь.
- Мы отомстим! Мы вернёмся и сожжём их деревню. Убьём всех! Пройдём через тайгу - и убьём!..
Опричники склонили головы, чувствуя, как в их душе начинает пылать всё тот же ненасытный огонь, что владеет Пановым.
4
Пройдя едва ли с десяток вёрст, к вечеру они совершенно выбились из сил. Ноги опричников, непривычные к ходьбе, отказывались их слушаться. Сев для привала, многие почувствовали, что не могут заставить себя встать. Панов, рыча, как зверь, подгонял их весь день, но и он выдохся; колени его предательски подгибались, когда он попытался принудить их продолжить марш.
Наконец, он махнул рукой и приказал устраиваться на ночь. Поужинав, "иноки" улеглись спать, снедаемые страхами. Колычев знал, что лопарь - или, может, лопари - не нападёт сразу же после наступления темноты, а выберет время под утро, когда сон самый крепкий. Умом он понимал, что сейчас безопасно, и нужно воспользоваться представившейся возможностью, но сон не шёл. За каждым деревом, тянущим из тьмы свои чёрные руки-ветви, ему виделся лопарь с ножом. Тот почему-то представлялся ему в облике Панова, с лицом, искривлённым жуткой усмешкой...
Колычев проснулся от громкого крика, причём не знал наверняка, он это кричит, или кто-то другой. Осмотревшись, он понял, что крики доносятся отовсюду: то были вопли ужаса и боли, которые издавали опричники, сражающиеся с демонами. Колычев вскочил на ноги, размахивая саблей, и поискал взглядом Панова. Тот, как всегда, был в центре свалки, отдавая громогласные команды. Мелькнуло что-то длинное и тонкое, прилетевшее откуда-то из чащи, и Панов, замерев на мгновение, рухнул наземь - его горло пронзила сулица с каменным наконечником.
Страх овладел Колычевым, и он побежал сквозь лес, не разбирая дороги. Раз за разом он спотыкался, падал, но тут же поднимался, чтобы продолжить бег. Его явно преследовали: он слышал, как за спиной хрустел валежник, сминаемый чьими-то ногами, обутыми в мягкие кожаные туфли. Запыхавшись, Колычев остановился. Все остальные звуки тут же утихли; только издали ещё доносились крики сражающихся. Он не слышал, о чём там кричат, но опричники явно проигрывали, это не вызывало сомнений. Наверняка, кто-то посылал проклятия и ему, но тут Андрей ничего не мог с собой поделать - страх был просто сильнее. Не укоряя себя ни на мгновение, он пообещал себе, что отмстит кровожадным лопарям.
Внезапно он услышал шорох - это явно был крупный зверь, пробиравшийся сквозь заросли ежевики. Зверь - или человек? Он обернулся, выставив вперёд саблю, и поразился, увидев, что его рука дрожит. Боясь вымолвить хоть слово, он замер, стараясь не дышать.