Грузоподъемность этого гукера тонн пятнадцать-двадцать. Груз шерсти потянет на три-четыре тонны, так что на остойчивость бригантины сильно не повлияет.
— Чем быстрее перегрузим, тем быстрее отпущу, — говорю я напоследок шкиперу.
Он, конечно, не верит, но, спустившись на борт гукера, приказывает своим двум матросам поспешить. Шерсть связана в тюки одинакового размера. Стрелой поднимаем по четыре, отправляем в твиндек. Шерсть, перевозимая на палубе, подмокла, с нее капает морская вода. Приказываю сложить ее в кормовой части твиндека.
Часа через два заканчиваем грузовые работы.
Я приказываю отшвартовать гукер, советую напоследок шкиперу:
— В следующий раз не пытайся убежать, пожалей паруса.
Он что-то бормочет в ответ, не веря, что отделался только потерей груза. Мне его суденышко ни к чему. Возни с ним будет больше, чем денег получишь.
— На какую сумму потянет груз? — спрашиваю своего шкипера.
— Смотря, где продавать, — отвечает Эд Фессар. — Если в Ла-Рошели, то ливров на двести.
С учетом того, что две трети добычи принадлежат мне, как капитану и судовладельцу, на каждого члена экипажа выйдет меньше ливра. Лиха беда начало!
18
Временами погода в Ла-Манше бывает восхитительной. Светит солнце, дует мягкий северо-восточный ветер, море спокойно и миролюбиво. Разве что цвет воды даже в такие дни сероватый. Может быть, из-за того, что глубины здесь небольшие. Бригантина медленно рассекает почти гладкое море, двигаясь на запад. Четвертый день мы крейсируем севернее Нормандских островов. Впрочем, пока что их так не называют. Острова существуют по отдельности, потому что принадлежат разным сеньорам. Я провожу на палубе занятия по навигации с Ламбером де Грэ, Мишелем де Велькуром, Анри де Халле, Эдом Фессаром и пятью опытными и наиболее сообразительными матросами. Рыцари слушают в пол-уха. Все, что не связано непосредственно с войной, их мало интересует. Зато шкипер и матросы не пропускают ни слова. Во-первых, я учу их тому, чего они ни от кого другого не смогут узнать; во-вторых, для них, особенно для матросов, это возможность подняться по социальной лестнице. Здесь, конечно, не Португалия, где капитан приравнивается к рыцарю, но все равно это переход на более высокий уровень. В эту эпоху капитан — не просто наемный работник, а компаньон. Он имеет долю с прибыли, иногда сам торгует. Я учу этих ребят пользоваться картой и компасом, не бояться отрываться от берега. Схватывают на лету. В отличие от рыцарей, море — их дом родной, правда, не всегда уютный и безопасный.
— Вижу судно! — доносится из «вороньего гнезда».
Наблюдатель показывает на северо-запад.
— Большое? — спрашиваю я.
— Большое и не одно! — радостно кричит наблюдатель.
— Ложимся на курс норд-вест! — приказываю я.
Матросы начинают работать с парусами, меняя их положение. В полветра и так небольшая скорость бригантины становится еще меньше. Арбалетчики готовят доспехи и оружие, словно бой вот-вот начнется. Никак не привыкнут, что между обнаружением противника и боем может пройти несколько часов.
Догнали караван под вечер. Это были три большие, «круглые» корабля с высокими бортами, одномачтовые, но с марселями выше грота и стакселями и кливерами. Начали перенимать опыт у итальянцев и фламандцев. Пока получаются странные ублюдки. На баке и корме башни для лучников. Пушек нет. По словам Эда Фессара, которому доводилось служить на английских кораблях, длинные луки считаются лучшим оружием, чем пушки. Если сравнивать с теми, можно сказать, одноразовыми для быстрого морского боя бомбардами, которые используются сейчас, лучник с длинным луком, действительно, более эффективен.
Я приказываю перекатить все шесть пушек на правый борт, четыре зарядить ядрами, две — картечью. Сам перехожу на полубак, где Жак Пушкарь готовит к стрельбе погонную. Рукавом стеганки он стирает белесые пятна соли, оставленные высохшими каплями морской воды на надраенном до золотого блеска орудийном стволе. Это не я заставляю драить пушки, инициатива самих комендоров. Они чувствуют себя военной элитой и держатся соответственно. Пока что на их боевом счету только порванный парус. Но ведь как грохотали!
Купеческий караван приближение бригантины не испугало. Используя благоприятный ветер, продолжают идти прежним курсом, строго на юг, чтобы пересечь Ла-Манш по кратчайшему расстоянию, зацепиться за бретонский берег и дальше пойти вдоль него. По словам Эда Фессара, направляются «купцы», скорее всего, в Бордо. Там нагрузятся вином, которое самый востребованный и прибыльный товар в Англии.
— Даже если из Англии ничего не везти, все равно будешь с хорошей прибылью, — рассказал шкипер.
Из погонной пушки начинаем стрельбу с дистанции два с половиной кабельтова. Пусть Жак Пушкарь попрактикуется. Целился он в носовую башню, но не сделал упреждение и взял низко, поэтому попал в борт выше ватерлинии. Ни тебе большой пробоины, ни тебе щепок в разные стороны! Ядро просто исчезло в корпусе. Наверное, застряло в грузе. Если захватим судно и откроем трюм, найдем ядро. Второе угодило под основание башни, отчего она покосилась на левый, ближний к нам борт. После этого на «купце» забеспокоились, начали менять курс вправо, уклоняться от встречи с нами. Третье ядро попало в наклоненную башню, с которой ушли лучники. С дистанции метров восемьдесят трудно было не попасть. В это время по нам начинают стрелять лучники с кормовой башни, и я приказываю всем спрятаться. Лучники продолжают обстрел. Теперь их цель — такелаж. Наконечники на стрелах в виде полумесяца. Канаты разрезают легко. Стаксель уже залопотал на ветру третьим углом.
— Полборта влево! — приказываю я рулевому.
После недолгого раздумья бригантина начинает поворачиваться правым бортом к купеческому кораблю, который в свою очередь поворачивается к нам кормой. «Англичанин» чуть выше, но не намного. Сейчас дистанция между судами метров пятьдесят — можно сказать, подошли на пистолетный выстрел. Стрелы летят в нас непрерывно. Хотя всем приказано спрятаться, есть уже убитые и раненые. Одного матроса пришпилило стрелой к переборке полуюта. Он отламывает оперенный конец, который торчит из живота, и подается вперед, освобождаясь. Наверное, в горячке не чувствует боли и не понимает, что долго не протянет. Я стою за грот — мачтой, противоположная сторона которой утыкана стрелами так, что похожа на расческу, поставленную на попа.
— Цель — кормовая башня! Стреляют только пушки, заряженные ядрами! — приказываю я. Подождав, когда наводчики прицелятся, командую: — Огонь!
Бригантина вздрагивает, смещается влево. Между ней и купеческим кораблем возникает облако черного дыма, через которое не видно ни черта. Может быть, поэтому и стрелы в нас больше не летят.
Дым рассеивается, и я вижу раскуроченную, кормовую башню. Ядра сшибли бортовые щиты, прикрывавшие лучников. На палубе валяются убитые и раненые. Те, что уцелели, потихоньку приходят в себя, поднимают луки. В них летят болты моих арбалетчиков, которые, стоя на коленях, стреляют через щели в фальшборте
Я вижу, как комендоры двух заряженных картечью пушек, поворачивают стволы, наводя на цель, как бы уходящую вправо, потому что бригантина обгоняет английский корабль.
— Огонь! — командую им.
Залп двух орудий сшибает с кормовой башни стоявших там лучников. Одного буквально разорвало пополам. Верхняя часть улетела за борт, а нижняя свалилась на палубу. Бригантина бесшумно, как кажется из-за звона в ушах, опережает «купца», который кажется вымершим. Если кто из английских лучников и остался жив, боится высунуться из укрытия. Теперь преимущество на стороне моих арбалетчиков, которым не надо подставляться, чтобы выстрелить.
Второе купеческое судно мы как бы проскочили, оно осталось позади траверза, поэтому курсом крутой бейдевинд приближаемся к третьему. Оно чуть меньше и ниже и находится в паре кабельтовых от нас. Лучники на нем видели, что случилось с собратьями, поэтому часть ушла с башен. Два человека собираются стрелять из «вороньего гнезда».
— Тома, подай винтовку! — приказываю слуге.
Я научил его заряжать винтовку, но стрелять не разрешаю. Тома оченьхочется поучаствовать в сражении, что я тоже запретил. Не хочу потерять хорошего слугу и получить плохого воина. Винтовка непривычно тяжелая. Я сдуваю с тлеющего фитиля пепел, вставляю в зажим из медной проволоки. Пришлось изобретать самому, а вместо пружины использовать стальную пластинку, слишком тугую. Подождав, когда расстояние до вражеского корабля сократится метров до двухсот, кладу ствол на планширь шлюпки, которая стоит на рострах, прицеливаюсь в лучника в «вороньем гнезде». Большинство моих арбалетчиков не видели винтовку в деле, поэтому наблюдают за мной с интересом. Привычно задержав дыхание, нажимаю на курок. Фитиль подается к запальному отверстию, но малехо не дотягивается. Надавливаю сильнее. Краем заслезившегося глаза вижу, как вспыхнул затравочный порох. Не сводя мушку с размывшегося силуэта лучника и все еще не дыша, напряженно жду. В тот момент, когда у меня заканчивается терпение, раздается резкий, громкий выстрел. Плотно прижатый приклад толкает плечо. В ноздри бьет ядреный запах сгоревшего пороха. Жадно вдыхаю воздух и тру левой рукой слезящийся правый глаз. После чего смотрю на «воронье гнездо». Человек в нем выронил лук и прижал обе руки к нижней части груди. Этот отстрелялся. Сквозь звон в ушах прорываются радостные крики моих бойцов. Они радуются моему попаданию, как собственному. Моя удача — это еще и символ того, что бог на нашей стороне, что победа будет за нами.
— По носовой башне ядрами, — начинаю я, делаю паузу, чтобы наводчики проверили прицел, после чего заканчиваю приказ, — огонь!
Четыре пушки грохочут вразнобой. В башню попадают всего два ядра. Одно сносит бортовые щиты, второе разламывает продольный брус, из-за чего часть верхней палуба башни наклоняется в нашу сторону, два живых лучника и один убитый или раненый вываливаются за борт.
— Картечью, огонь! — командую я.
На этот раз дистанция больше, поэтому картечь разлетается шире, сшибает шкоты косых парусов, кливера и стакселя. Оба паруса начинают полоскаться на ветру. Когда не надо, попадаешь точно. Ход у нас малый, сближаемся медленно. Комендоры успевают перезарядить пушки и посматривают на меня. На носовой башне, за обломками, прячутся трое лучников. Этих добьют арбалетчики. Не стоит тратить на них дорогие заряды.
— Целиться в кормовую башню! — приказываю я.
Следующим залпом четырех пушек разрушаем кормовую башню. Дистанция теперь всего метров сто, поэтому в цель попадают три ядра, а четвертое ниже, наверное, в каюты. Вверх и в стороны летят щепки и обломки досок и чья-то рука, причем голая. То ли кто-то из англичан сражался топ-лесс, то ли рука в начале полета освободилась от рукава. Залп картечью окончательно зачищает кормовую башню. Арбалетчики продолжают постреливать по прячущимся англичанам, которые перестали сопротивляться.
Бригантина проходит мимо расстрелянного корабля. Я командую поворот оверштаг. Мы меняем правый галс на левый. Только маневр, приводящий к смене гласа, считается на парусниках поворотом. Маневр вроде бы не сложный, но на самом деле не так уж и прост. Нос судна приводится к ветру и замирает, не желая пересекать направление. Тянутся томительные секунды, минуты. Кажется, что бригантина передумала менять галс и сейчас начнет уваливаться. Нет, или ветер немного изменился в нашу пользу, или нос по инерции все-таки пересек направление, и мы повернули. Первыми переносятся носовые, косые паруса, затем прямые на фок-мачте, и следом — грот.
Бригантина начинает медленно набирать ход, устремляясь за купеческим судном, которое шло в караване вторым. Оно, наплевав на остальные два, продолжает двигаться на юг. Видимо, надеются, что нам хватит уже захваченных судов. Ошибаются. Мне нужно триумфальное возвращение из первого пиратского рейда. Его обязательно запомнят. Как бы плохо потом не шли у меня дела, все будут считать, что это временное невезение, что можно и нужно выйти на одном корабле с сотней отважных парней и возвратится с добычей, которая сделает богатым даже юнгу.
Я выхожу на полубак. Жак Пушкарь стоит возле погонного орудия и неотрывно смотрит на «купца», до которого с полмили. Затем поворачивает голову, замечает меня, спрашивает:
— Заряжать?
— Не надо, не будем портить собственное имущество, — шутливо говорю я.
В кои веки на губах Жака Пушкаря появляется легкая улыбка. Он дергает одни из кустиков своей плешивой бороды, словно наказывает себя за такое непростительное проявление эмоций.
Мы догоняем английский корабль примерно через полчаса. С дистанции метров сто расстреливаем кормовую башню, затем носовую. Комендоры бьют точнее, чем в предыдущие разы. Мы подходим еще ближе, убираем марсель, стаксель и кливер. Теперь оба корабля движутся с одинаковой скоростью. На воду спускаем ял и шлюпку, в которые грузятся абордажные команды под командованием Ламбера де Грэ и Мишеля де Велькура. Несколько взмахов веслами — и они у борта купеческого судна. Никто не мешает подняться на борт. Команды рассыпаются по захваченному судну, вытаскивают из шхер спрятавшихся англичан. Пленных раздевают и выбрасывают за борт. Плавать умеет только один. Он плывет за своим кораблем и что-то кричит. Может быть, просит убить. До берега ведь вряд ли дотянет. Хотя я бы попробовал. До ближайшего острова всего миль десять. Это меньше, чем Ла-Манш в самом узком месте, в котором его в будущем переплывет много людей, даже инвалиды и женщины.
На захваченном корабле остаются десять матросов во главе с Эдом Фессаром и в помощь им дюжина арбалетчиков под командованием Ламбера де Грэ. После чего корабль ложится на курс зюйд-вест, на северо-западную оконечность Бретани. Мы возвращаемся к двум другим кораблям, высаживаем на них группы захвата, которые добивают раненых и выбрасывают за борт живых, а потом оставляем призовые партии под руководством опытного матроса и рыцаря.
Не торопясь, останавливаясь на ночь, за пять суток добираемся до Ла-Рошели. Два приза оставляем на рейде, а самый крупный заводим в гавань, швартуем к пока что деревянному молу. Рядом занимает место бригантина. Из нее быстро выгружают шерсть, после чего выводят на рейд. Место бригантины у причала занимает второй приз. У обоих опорожняют трюма. В них шерстяные ткани разного цвета и хорошего качества, но похуже итальянских или фламандских, овечья шерсть, овчины, олово, свинец.
Металлы я сразу забираю себе. Привожу Серафину, чтобы отобрала ткани. В хозяйстве пригодятся и не самые лучшие. Нам ведь надо одевать много слуг. Я замечаю, что жена словно бы не замечает зеленые ткани, которых большинство.
— Почему не берешь их? — интересуюсь я.
— Нам зеленые не нужны, — отвечает она.
— Почему? — не унимаюсь я.
— Зеленый — это цвет новой любви, а нам нужны голубые — символ верности, — отвечает она тоном, каким недалекие училки вдалбливают прописные истины бестолковым ученикам.
Я сразу вспомнил школьные годы, класс седьмой или восьмой. Все наши девочки вдруг стали знатоками любовной символики. Одна беда — мальчики никак не хотели в нее врубаться. Так что поигрались и бросили. Ладно, эти соплюшки были, а в Лос-Анжелесе познакомился с одинокой дамой за тридцать, которая пыталась сделать карьеру в моей судоходной компании. Она мне помогла решить вопрос с утерянным сертификатом, и я пригласил ее в ресторан. Официантка посмотрела на нас «с пониманием». Дама тоже пялится на меня и чего-то ждет, а я никак не врублюсь, в чем дело? Действуя по системе поручика Ржевского и наплевав на американскую боязнь сексуальных домогательств, тупо предложил ей перепихнуться. Хотите верьте, хотите нет, но подобные предложения никогда не оскорбляют женщин, просто иногда бывают несвоевременны. Мое оказалось в масть. Уже в постели она мне сообщила, что в ресторан пришла в специальной одежде для свиданий, чтобы я не боялся домогаться. Только вот не учла, что я краем уха слышал о такой одежде, но понятия не имел, как она выглядит, потому что не собирался заводить роман с американкой: мне нужна жена, а не партнер по бизнесу. Символизм — это жевательная резинка, когда нечего есть. Женщинам на диете она подойдет, а вот мужчины предпочитают поискать кусок мяса. Поскольку для существования символизма нужно активное участие двух сторон, как в теннисе, иначе будешь сражаться со стенкой, долго он не живет. Я посоветовал Серафине не махать ракеткой в одиночестве, а брать все цвета.