Рядом с Гиеджи как и всегда расположилась Росер, за ней два асайя-жнеца из соседней обители, пришедшие в первый раз, а около абы Альтаса – точно архитектор! Гиб Аянфалю бросился в глаза тёмно-серебристый оттенок его кожи. Таких асайев было мало на твердынях Онсарры, цвет пуры их преимущественно был чисто белым с лёгким серым отливом. К тому же, судя по чуть светящимся за спиной энерготокам-крыльям, он из небесных. Аба Альтас как раз был занят разговором с ним.
В это время Гиб Аянфаль ощутил чьё-то приближение справа. Он скосил глаза – снова рыжий ребёнок. На его шее была повязана голубая детская лента – обычная одежда всех детей асайев, обозначавшая то, что они пока отстранены от всеобщего труда. Гиб Аянфаль припомнил и его имя – Эньши.
Ребёнок тоже покосился на него. Цепкий взгляд голубых глаз вкупе с тонкой улыбкой придавали его лицу хитрость, от которой Гиб Аянфаль невольно ждал подвоха.
– Ну что же, приступим! – провозгласил меж тем аба Альтас, – жаль, Ае опять нет с нами!
Гиб Аянфаль мысленно согласился. На столе возвышалась чаша с оранжево-жёлтой пасокой, похожая на ту, что была в центральной зале, но имевшая более скромные размеры. Гости по очереди наливали из неё порции пищи.
– Янфо! Дай пиалу родичу! – сказал аба Альтас, кивая Гиб Аянфалю на рыжего ребёнка.
Уже и родич! Гиб Аянфаль мысленно возмутился, но виду не подал. Равнодушно он поставил перед ребёнком малую чашу с пищей.
– Эньши, поблагодари родича, – назидательно сказал аба Альтас.
Ребёнок, тряхнув гривой рыжих волос, взглянул на Гиб Аянфаля и негромко молвил:
– Благодарю.
Гиб Аянфаль предпочёл промолчать в ответ. Он принялся за еду, наблюдая за остальными асайями. Новые посетители о чём-то тихо беседуют с Росер. Наверное, это даже она их пригласила, а не аба Альтас. Гиеджи молча пьёт пасоку, а аба занят разговором с небесным архитектором, который, похоже, пришёл на трапезу только из-за этой беседы. Гиб Аянфалю стало скучно, но в это время до ушей донеслось, что аба Альтас упомянул его имя.
– Да вот он, Гиб Аянфаль. Последние сорок три оборота он мой бессменный помощник и управляющий. Мой ученик.
Гиб Аянфаль поднял глаза на архитектора, который с интересом взглянул на него.
– Очень хорошо, – проговорил тот, – приятно познакомиться! Вы пришли к архитектору Хоссу по зову волн или воспитывались в этой обители?
Гиб Аянфаль хотел было сказать про родство, но аба Альтас опередил его.
– Хинуэй, вы же знаете, как я нахожу себе строителей. Янфо вырос здесь, и, конечно, был мной избран.
– Ясно. Похоже, он повторяет историю Зоэ. Этот молодой архитектор ведь тоже учился у вас после раскрытия рабочей точки.
– О, нет, у Янфо свой и совершенно особенный путь, – улыбаясь ответил аба Альтас, после чего перевёл разговор на другую тему, – Кстати, о последнем творении Зоэ, башне Гейст, которую он возвёл в Белом Оплоте Рутты. Вам, если не ошибаюсь, доводилось консультировать его во время строительства и…
Гиб Аянфаль перестал прислушиваться к их беседе. Упомянутый Зоэ был известен и ему – он являлся старшим учеником абы Альтаса и уже носил завидный статус архитектора несмотря на молодой возраст, равный всего-то двумстам оборотам. Гиб Аянфаль видел его на трапезах и, если бы не более изящные одежды и десяток энергометок, то он легко принял бы Зоэ за точно такого же юного строителя, каким являлся сам. Несмотря на звание и достойные труды, Зоэ не приобрёл ещё того, что асайи называют «патрицианской статью». Постигая высокое искусство волн и созидания, представители всех рабочих точек становятся выше ростом, а звучание их внутренних полей приобретает особенную величавую тональность.
В это время сидящий рядом ребёнок вдруг сдавленно вскрикнул, низко сгибаясь. Волны всколыхнула тревожная эмоция, и все присутствующие разом обернулись к нему.
– Эньши, что с тобой? – взволнованно спросил аба Альтас, поднимаясь со своего места.
Эньши покачал головой, зажимая пальцем правую ноздрю. Аба Альтас подошёл к нему, и, отведя его руку, внимательно взглянул на лицо. Гиб Аянфаль ощутил, что Эньши испытывает при этом неподдельный страх. Аба Альтас отпустил его руку и прикоснулся кончиками пальцев ко лбу ребёнка, считывая физическое состояние.
– На первый взгляд, всё в порядке, – он задумчиво потёр подбородок.
– Мастер Хосс, оставьте беспокойство, – проговорил Хинуэй, – если асай испытывает какие-то трудности, то белые сёстры сразу узнают об этом.
– Да, пожалуй, – согласился аба Альтас и взглянул на Росер, которая тоже приподнялась, готовясь выйти из-за стола, – что-то не так?
– Я на всякий случай осмотрю Эньши после трапезы, мастер, – сказала Росер, – хотя я не вижу, чтобы в обители кто-то испытывал болезненные состояния. У Эньши возможен неравномерный ток пыли в нутре, что порой случается с детьми его возраста, когда пурное тело ещё слишком хрупкое. Это не должно быть опасным.
– Да, конечно, – согласился аба Альтас, а потом похлопал Эньши по плечу и сказал: – не беспокойся, дитя, Росер проследит, чтобы с тобой всё было в порядке.
И он вернулся на своё место. Все продолжили прерванную трапезу. Гиб Аянфаль заметил, что ребёнок подвинулся к нему ближе, прячась от внимательного взгляда белой сестры.
Болезнями на Пятой твердыне считались повреждения пыли, при которых она начинала разрушаться или терять жизненную информацию. Любые повреждения тела из пуры могли быть исцелены в купальне, а то и пройти сами собой в течение времени, и потому рассматривались как угроза только в самых крайних случаях, но пыль – гораздо более тонко устроенная субстанция. Её повреждение могло быть либо первозданным, преследующим асайя с начала жизни, либо приобретённым, когда пыль повреждалась вследствие какого-либо катастрофического происшествия. Больных обычно называли недужными. И первозданные, и приобретённые болезни исцелялись белыми сёстрами, но волны говорили, что некоторые недуги могут быть так опасны, что освободиться от них можно только в Низу – загадочном и недосягаемом для большинства жителей слое недр, в котором происходило исправление неправедных асайских жизней. Впрочем, на мирных твердынях недуги были довольно редки. Так, сам Гиб Аянфаль никогда не испытывал болезни и не видел её у других. Если, конечно, не считать непонятного утреннего происшествия.
Тем временем пока он допил пасоку, ответив на несколько вопросов Хинуэя относительно последнего строительства, трапеза завершилась. Все начали прощаться. Гиб Аянфаль поднялся с места и обнаружил, что он не первый покидает трапезную залу – место рядом с ним, судя по всему, уже давно пустовало.
Старая башня была самым высоким сооружением в замке абы Альтаса – плоский верх порой утопал в низких рыжих облаках. Её построили задолго до основания обители, и говорили, что никто и никогда не поднимался на неё. Но Гиб Аянфаль знал, что это неправда. Он сам бывал на её вершине. А добраться туда можно было только карабкаясь по старым, много повидавшим стенам из плотно скрученных бурых стеблей.
На недавно сотворённых твердынях башни есть в каждом замке и используются для концентрации разреженного информационного поля, а также для защиты. Из отдельно стоящих делают порталы для быстрого перемещения сквозь пространство. На давно же обжитых территориях их строят только в самых крупных обителях. По сравнению с вечно меняющимися жилыми пространствами, башни имеют даже некоторую ценность и долго сохраняют тот облик, который придал им первый творец.
Каждая башня, как правило, обладает своей уникальной особенностью, присоединенной к её основной функции концентратора или портала. Башня в замке абы Альтаса не исключение – на её вершине почти не слышны всесильные волны.
Мысли асайев переплетаются в волнах, сливаясь в единое глобальное поле. Во время великих торжеств, когда волны усиливаются, становится трудно различить, что думаешь сам, а что асай рядом с тобой. Особенно мощными являются мыслетоки – направленные течения информации в срединных волнах, вовлекающие в себя воззрения, двигающие большей частью асайев. Они могут захватить сознание, увлечь в разрозненные рассуждения и незаметно склонить к какой-либо точке зрения, которую Гиб Аянфаль ни за что бы не счёл верной, доводись ему поразмыслить самостоятельно. К тому же простые городские строители особенно подвержены действию общих мыслей. Во время труда они привыкают подчиняться единому разуму, направляемому старшим строителем или архитектором, и потому не всегда могут отойти от этой привычки. Это было причиной тому, что строителей считали одной из самых легкоуправляемых групп населения. Гиб Аянфалю такая оценка категорически не нравилась. Потому, дабы отдохнуть от общих мыслетоков и собраться с собственными мыслями, он и поднимался на башню, невзирая на недовольство абы Альтаса.
Аба застал его возле башни, когда Гиб Аянфаль был ещё ребёнком, и строго запретил подниматься, утверждая, что это опасно, он может в любой момент сорваться и упасть вниз. А если ему так хочется научиться находить уединение мыслей, то этому как раз нужно обучаться внизу, где волны бушуют. Единение, столь важное для любого асайя, – в нём самом, в его искусстве править своим внутренним полем посреди вселенной Анисана. Гиб Аянфалю не нравился этот запрет, ведь даже Голос, пристально следящий за безопасностью детей Звезды, ничего не говорил ему, когда он начинал подъём. В хорошую погоду это было несложно – строителям часто приходится взбираться и не на такую высоту. Поэтому он продолжал свои путешествия, но уже без ведома абы.
На вершине Гиб Аянфаль порой думал о том, как ему поскорее выучиться и подняться в патриции. Это были сокровенные мысли, и потому только тут он мог предаваться им, не опасаясь случайного внимания.
В младшие патриции асай переходит в тот момент, когда становился обладателем пяти обретённых энергометок, которые или отрываются сами, или их открытию способствуют белые сёстры. Большинство зрелого населения асайев имеет на груди две-три метки, которые появляются вместе с тем, как возрастает мастерство асайя во владении рабочей точкой. Многие останавливаются на этом пределе. Другие идут дальше, и их тела постепенно покрывают новые и новые метки, количество которых красноречиво указывает на то, с каким по старшинству патрицием имеешь дело.
Гиб Аянфаль пока не имел ни одной энергометки и считался юным асайем. Ему шёл только восемьдесят четвёртый оборот, и по сравнению со средним возрастом асайя Онсарры срок это был самый что ни на есть крохотный. Юность асайев долга. Начинается она в сорок оборотов с первого призыва к труду, когда молодой асай облачается в одежды, принесённые ему замковым белой сестрой, и снимает с шеи детскую ленту. Юность длится, пока происходит полное раскрытие рабочей точки, прозрение в танце и тонких волнах. Чаще всего конец её приходит вместе с первой появляющейся на груди энергометкой. Но у всех здесь свой срок. Кто-то становится её обладателем, минуя вторую сотню оборотов, а другие остаются юными добрый звёздный цикл.
Гиб Аянфаль мечтал, что, когда придёт его время, он станет обладателем целой сотни энергометок и сменит песочный наряд простого строителя на архитекторское одеяние. А если он станет старшим патрицием, то на его груди появится и знак. До получения его Гиб Аянфалю было ещё расти и расти, но он заранее придумал, что это будет алый круг. Этим он бы поддержал их своеобразную семейную традицию: знак абы – синий круг, а у Ае на груди – четыре маленьких голубых круга. Подолгу оставаясь на башне, Гиб Аянфаль порой пускался в совсем отстранённые мечтания, внутри которых представлял себя даже на месте правителя Онсарры. И ему очень не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал об этом. Хотя шёпот волн подсказывал, что вообще-то многим асайям кроме него приходят подобные мысли и каждый из них считает себя вполне подходящим на столь высокое положение.
А ещё он поднимался на башню, чтобы увидеться с родичем Ае. Его называли универсальным мастером волн потому, что у него было несколько рабочих точек, позволявших трудиться со срединными и тонкими волнами. Он был одним из старших вестников, управлявших мыслетоками Рутты в срединных волнах, а в тонком диапазоне его заботой были сонные волны, в которые погружаются асайи во время отдыха. Волновые крылья были неизменным атрибутом небесного асайя, и Ае много времени проводил в атмосферных обителях, в основном решая вопросы их взаимодействия с жителями поверхности. Но главным его делом, по которому его знало большинство асайев со всех твердынь Онсарры, было дело ведущего. Ведущие всегда были только старшими патрициями и занимали высокое положение, приближённое к правителю. Именно они задавали направление глобальным эмоциям и настроениям, охватывающим большие группы асайев. Гиб Аянфаль мало знал о том, как протекает этот труд, но видел, что Ае всегда окружён атмосферой воодушевлённого поклонения. На Гиб Аянфаля она не действовала, но зато он видел, как, в особенности на торжествах, обычно спокойные и рассудительные асайи вдруг погружаются в беззаботную радость, едва Ае появляется перед ними. Торжества, как малые, так и великие всегда были особым делом для ведущих, ведь на них они проявляли апофеоз своей волновой силы, объединяя множество асайев во время танца – одного из самых значимых асайских действ.
Аба Альтас очень гордится всеми этими достижениями, и частенько хвалится своим гостям, что его дитя добилось таких высот всего-то за один звёздный цикл. Твердыни Онсарры ещё никогда не знали таких молодых ведущих, одарённых мудростью. Поэтому для Гиб Аянфаля старший родич был одним из самых вдохновляющих примеров.
Для того, чтобы встретиться здесь, им не требовался зов волн. Каждый был уверен, что непременно увидит здесь другого. Так было и сегодня – очень скоро Гиб Аянфаль ощутил приближение. Он оглянулся – на площадку опустился Ае. Он был высоким и статным в длинных светло-голубых одеждах, белое лицо с правильными чертами исполнено мягкого спокойствия, чёрные волосы оплетены белыми лентами, а за спиной сияют мягким светом два мощных волновых потока-крыла.
Ае приветственно кивнул Гиб Аянфалю и присел на огибавший верхнюю площадку стебель рядом с ним.
– К сожалению, я не успел на трапезу – проговорил он, – долго возвращался с Девятой твердыни. В пути я уловил, что аба Альтас был вчера чем-то очень встревожен, а волны молчат. Тут что-то стряслось?
И Ае вопросительно взглянул на Гиб Аянфаля. Строитель немного помедлил с ответом. Он хотел рассказать о случившемся несколько позднее, но от Ае невозможно ничего утаить. Старший родич обладал прозорливостью, которая позволяла ему безошибочно чувствовать, когда ему говорят неправду или что-то скрывают. Эта способность порой изрядно смущала Гиб Аянфаля.
– Да, – ответил он, – Всё из-за меня.
И он пересказал Ае то же, что и абе Альтасу, добавив:
– Аба считает, что я принял золотистую амброзию. Но это не так! Ты же веришь мне?
Он с надеждой взглянул на родича. Ае легонько коснулся пальцами его лба. Через это прикосновение он считал физическое состояние строителя.
– Верю, – спокойно ответил он, – Ты бы не смог с собой такого сделать.
– Как я рад, что хоть ты веришь! Аба упёрся в своё и едва не оставил меня сегодня дома!
– Его можно понять, – снисходительно заметил Ае, – У меня это происшествие тоже вызывает немалые опасения. Странно, что волны молчали. Я бы даже предпочёл обратиться к охранителям порядка. Впрочем, возможно, они всё уже знают, но разбираются с провинившимися сами, не вводя в дело нас.
– Хорошо бы, – проговорил строитель, – мы с абой договорились, что я должен сам всё вспомнить.
Ае одобрительно кивнул в ответ на эти слова, устремляя взор к подножью башни. Гиб Аянфаль тоже посмотрел вниз, следуя за его взглядом. Вокруг башни шумел пасочный сад. Там уже темно, синий сумрак окутывает дорожки. Он увидел, что их сестра Гиеджи в компании с другими сеятелями идёт ухаживать за растениями. Днём Гиеджи трудится в садах при других замках, а вечером в их собственном. Гиб Аянфаль иногда пытался помогать ей из чувства семейной солидарности, но с его рабочей точкой это не очень-то получалось. А сейчас он был как отрезанный от всего, что осталось внизу.
– Только одно я припоминаю, – проговорил он спустя некоторое время, – Когда сегодня мы трудились на Новых Полях, в моей памяти неожиданно всплыло странное слово. «Малкирим» – так оно звучало.
Ае взирал на темнеющий горизонт, но вопрос Гиб Аянфаля заставил его обернуться. Его лицо стало строже.
– Только оно? – спросил он с лёгкой тревогой, – ты точно больше ничего не уловил?
– Точно, – твёрдо ответил Гиб Аянфаль, – а что такое? Это имеет какой-то смысл?
Ае ответил не сразу.
– Имеет, – наконец сказал он, – и смысл очень большой. Но опасный. Честно, мне очень не хочется говорить с тобой об этом, Янфо.