Имя он ей дал со временем. Ждана. Каждой встречи с ней ждал, словно анчутками*1 одержимый.
И от ярости крушил все и сжигал от понимания – не быть ему с ней. Не умеет Аспид с девками, не такой он. Его монстр слишком алчен до крови, не сидит внутри, а чуть что – наружу рвется и после себя куски мяса оставляет. А человечку куском мяса видеть не мог. Хотел такую. Живую. С глазами ярко-зелеными и кожей молочно-белой полупрозрачной с тоненькими венками, щеками с розовым румянцем и невесомым облаком золотых волос, с крошечными тонкими пальцами и пухлыми по-детски губами цвета ягод лесных. И этот запах колдовской кружил ему голову и сводил с ума. Он сам не знал, что это такое с ним, не знал и злился каждый раз, как из Яви домой приходил. Дракона на волю выпускал и летал в поднебесье иногда под сполохами молний и под градом ледяным, чтобы избавиться от морока и от сучки смертной, стереть лицо ее из памяти и голос, который паутиной мозг ему и сердце затягивал и сдавливал с силой адской.
Пелагея – ведьма старая, царской династии испокон веков род ее предан, неладное первая узрела и голову ему заморочила, что может он смертную к себе забрать, стоит лишь кольцо ей обручальное надеть. Снять не сможет его никогда человечка, только с пальцем рубить надо, или сам князь кольцо забрать властен. Ниян тогда к бесам послал полоумную старуху и в поселении себе невольниц перевертышей взял – выносливые они и выживают иногда. Черта с два выжили. По утру долго от тел изуродованных назад пятился и лицо окровавленными руками тер. Забыть девку попытался, на вылазку отправился в Межземелье – Мракомирских искать и головы им рубить, и как кочаны капусты на копья вдоль дороги сажать приграничной… но ненадолго его хватило. По ночам смех ее слышал и голос проклятый, глаза и ресницы пушистые мерещились, брови коричневые тонкие и носик крошечный. Пошел-таки к кузнецу.
Выковал ему кузнец перстень с глазом драконьим нияновским один в один – под стеклом магма оранжевая пенится и беснуется, как и у него в зрачках, когда на человечку смотрит.
Взяла перстень ЕГО Ждана и на палец надела. Он от ликования рык на всю Навь издал такой, что деревья повалились и листва осыпалась посреди лета. Не принадлежала с момента того больше миру людей. Оставалось весны дождаться и забрать ее после невест Вийевских. И он ждал. Холодел и горел одновременно от одной мысли, что ему принадлежать будет. Себе возьмет. Но не взял… с его-то счастьем, оно как всегда куда-то мимо пролетело да в братские руки утекло. Никогда не был зол на Вийя Ниян. Никогда не ревновал и не злился тому, что судьбы у них настолько разные, несмотря на то что оба сыновья Чернобога. Но пришло время, когда обожгло все тело изнутри кислотой огненной смертельной, когда летал между лодками, выбирая одну из невест, и голос ее услышал. Он бы его узнал, даже если бы марь на него ведьминскую напустили, и он оглох.
Подхватил лапами человечку и изнывал от едкого желания разжать когти и выпустить ее в Наводь, чтоб не слышать и не видеть никогда. Пусть вода сомкнется над ней и унесет тело на дно, и в илу схоронит, пусть юды ее сожрут. А он части тела выловит и сам закопает. Но не смог.
И вот стоит она перед ним, трепещет и дрожит, смотрит с ненавистью и ужасом, и запахом своим с ума сводит, а его трясет от ее близости и от глаз русалочьих цвета водорослей морских. Кожа бледная, едва солнцем подрумяненная и эти губы, от которых голову кружит и в горле дерет, как от жажды смертельной. Вблизи лицо ее впервые увидел, когда краска смазалась, и пожирал взглядом его диким алчно, жадно до рези в глазах. Красота у нее ослепительней солнца и ярче всполоха молний. Много он повидал их… не счесть сколько. Но только на этой его заклинило и не отпускало.
Князю до боли хотелось коснуться ее рта своим ртом, тереться о него своими губами и языком толкаться в горячую мякоть, биться о ее язык. Отобрать аромат ее дыхания и пропитаться им самому насквозь. Но перед глазами вдруг возникали ошметки тел каждой, к кому прикасался, и едким разочарованием ошпаривало с ног до головы, а вместе с ним и пониманием, что его Ждана Вийю достанется. Что чужой суженой он на палец кольцо надел и про метку не подозревал.
Идиот несчастный каким-то злом проклятый или опутанный чарами ведьмы смертной. Ведь определенно с ней не так что-то, иначе откуда запах этот вожделенно сладкий? Он хотел ее. Невыносимо и бешено, как зверь жаждет крови или боли своих жертв, так сам Князь жаждал девку эту. И сам не знал, как эта жажда называется и как утолить ее, чтоб источник не иссяк, не пересох или не сломался. А еще до дрожи отдавать Вию не хотелось, до ломоты в костях и сжатых до хруста челюстях.
Бежать ей дал, чтоб наедине насмотреться и запахом ее надышаться подальше от глаз чужих. Дура прямо к обрыву побежала, леса живого испугалась, а тот ее на верную смерть погнал, чтоб душу себе заполучить и в кронах деревьев спрятать. Едва Нияна почуял, тут же ветки-лапы замерли и корни шелестеть перестали. И правильно сделали, не то сожжет дотла каждую древь, что дернуться посмеет. Как же невыносимо забрать ее захотелось себе. Сейчас же. Унести подальше и спрятать.
Дерзкая, своевольная и в глазах столько ужаса и ненависти, что ему окунуть ее надобно было и под водой подольше подержать, чтоб спесь сбить. А когда вытащил и личико совсем рядом увидел, в зелень колдовскую ее взгляда погрузился – пошевелиться не мог. Схлестнулось золото с изумрудами, сплелось в диковинный узор ненависти и жажды звериной.
Не стала дрянь упрямая мыться при нем, в рубахе в воду зашла. Рукава спустила и вымылась до половины сверху, а потом, приподняв подол, и спереди. А он позади нее стоял и трясся от похоти и боли в паху вместе с чудовищным напряжением в каждой мышце натренированной, до бусин пота на коже. И когда вышла, выкручивая низ льняной рубахи, у него ком в горле застрял и жаром обдало – мокрая ткань все тело девичье облепила и соски острые обрисовала. От едкого желания коснуться их – пальцы свело, и они в кулаки с хрустом сжались. В голове пульсация снова появилась нарастанием сумасшедшего давления.
– Не пялься так, – проворчал Врожка, – заметят. Что с тобой делается?
– Вон пошел, – прошипел сквозь зубы и резко взгляд от человечки отвел. Но перед глазами все еще осталась грудь ее округлая, кверху вздернутая и соски тугие. Во рту слюна выделилась от желания губами их обхватить и языком обвести.
– Я-то пойду…
– Вот и иди, не путайся под ногами.
– Я к тебе девок сегодня приведу, а про эту забудь. Не зря говорят, что на лица их смотреть нельзя. Как обезумевший ты, Князь. Сам на себя не похож.
– Изыди! Пока я тебя не удавил. Нет времени на девок. К вратам идти надобно.
Тряхнул головой так, что кольца зазвенели и хвост с тугими косами хлестнул между лопатками железными зажимами, а по коже едва заметно чешуя поползла, отливая розоватым золотом в лучах заходящего солнца. К бесам человечку проклятую. Все равно отдавать надобно.
Анчутка*1 – Одно из самых ранних названий беса, чёрта. Как и прочие русские демоны, они мгновенно отзываются на упоминание своего имени. Анчутки помрачают разум людей, пугают их своими стонами. Они могут изменять свой облик, чтобы ввести путника в заблуждение.
ГЛАВА 4
Я шла следом за сэром Чарльзом, укутанная в длинную накидку с огромным капюшоном, скрывающим мое лицо, а он был переодет в одежду обычного крестьянина, с выпирающим сзади накладным горбом, с палкой в руке. Я даже не сомневалась, что эта палка могла бы оказаться грозным оружием в его руках. Он вывел меня из темницы на рассвете, а не вечером, как сказал Морган. Стража сопровождала нас, но держалась поодаль, все переодетые в простолюдинов, кто-то с вьюками на спине. Но я видела, как оттягивается ткань просторных штанов с одного бока, под тяжестью мечей, спрятанных под ними и прикрытых длинными льняными рубахами.
Я все еще не могла прийти в себя. Не потому что меня хотели сжечь, не потому что вся продрогла в мокром платье, а потому что не могла понять, что со мной происходит, где я на самом деле и кто я. Перед глазами все время стоит горящая машина, ручейки огня, приближающиеся ко мне, и Миша, лежащий навзничь на снегу, раскинув руки в стороны. И я не знаю, что из происходящего на самом деле правда. Что мне снилось или казалось, а что было на самом деле. Сошла ли я с ума или с нами со всеми происходит что-то неподвластное человеческому восприятию. И меня швыряет из одной реальности в другую.
Когда Морган пришел ко мне в темницу… мыслями я все еще была там, возле горящей машины, возле своего мужа, живого или мертвого. Я видела его там настолько отчетливо, настолько ясно, что казалось, протяни я руку, то смогла бы коснуться его пальто, смогла бы приподняться и подползти к нему, несмотря на боль во всем теле. А потом все исчезло, и я вновь оказалась у столба… а в душе все перевернулось, заныло, засаднило от страха, что я здесь… а кто поможет Мише там? Что сейчас происходит там? И, увидев лицо герцога, сошла с ума окончательно, потому что такое сходство не могло быть даже у близнецов. Так может быть похож человек только на самого себя, но… но ведь он – это не мой муж, и если с моим разумом что-то происходит, то в Ламберте его собственное сознание, и с ним все в полном порядке. Тогда как все это объяснить? Как со всем этим смириться и оставаться в своем уме?
Как же мне хотелось закричать от облегчения, увидев его живым, а потом так же захотелось разочарованно застонать – живой Ламберт, а Миша… Миша там один в снегу, к нему подбирается огонь, и я ничего не могу сделать. Ничего. Я застряла в этом проклятом мире, в этом чужом теле и… с чужим мужчиной, сводящим меня с ума своим сходством с моим мужем. Заставляющим меня изменять ему снова и снова. Мысленно и физически, предавать себя и его, ища оправданий в их похожести.
А тело млеет от ласк, дрожит и трепещет, ноет от страсти и возбуждения, и я ненавижу его, ненавижу каждый кусочек своей плоти, так постыдно вибрирующий от прикосновений герцога, ненавижу напряженные соски, жаждущие его губ, ненавижу сведенный истомой живот, влагу, текущую между ног, и дьявольски острый оргазм, пронизавший так сильно, так необратимо болезненно ярко, что ненависть стала чернее и обожгла все внутренности. Мне хотелось сопротивляться, но я устала сама от себя, устала от этого непонимания и от того, как разрывает на части от любви… и я не знаю к кому. Не знаю, за что мне это мучение и наказание оказаться в этом мире и в этом теле и испытывать эти эмоции по отношению к тому, кто мне совершенно чужой и жесток ко мне настолько, что готов был меня казнить.
Люди все еще не разошлись, они толпились на площади. Растеклись по узким улочкам города. И в каждом из них мне мерещился палач с поднятым топором или факелом. Я видела в их лицах приговор, видела такую жгучую неприязнь, что мне становилось страшно – на какую ярость способен человек и как сильно может жаждать чьих-то страданий лишь из-за своих суеверий и страха.
Мы остановились, нам преградила путь толпа, перекрывающая одну из улиц. Люди молча стояли и куда-то смотрели.
– В чем дело?
– Не знаю. Там, кажется, кого-то нашли.
– Кого? Пусть Арон проверит.
– Эй! – один из переодетых охранников окликнул мужчину в коричневой куртке. – Эй, ты! Что там стряслось?
Мужчина обернулся с округленными от ужаса глазами. Его подбородок дрожал, а лицо покрылось испариной и явно не от жары. Утро выдалось очень прохладным, и роса дрожала на листве, а трава покрылась инеем.
– Жуть жуткая. Отродясь о таком зверстве не слыхивал. Не иначе, как сам дьявол пришел из преисподней, чтобы утянуть нас в пекло.
– И что там?
– Дочь кузнеца мертвая на дереве у церкви висит… Ее распяли и гвоздями к веткам приколотили. Упаси меня господь вблизи этот кошмар увидеть. Лишь бы ее другой дорогой повезли.
– Да говори ты уже, трясешься весь и меня пугаешь, – рыкнул на него сэр Чарльз, меняя интонации голоса. – Что с ней не так?
– Ей кто-то волосы вырвал, глаза…. внутренности все…, – мужчина закрыл рот и надул щеки в попытке сдержать рвотный спазм. А я дернулась было вперед, но Чарльз меня за руку удержал.
– Куда?
– Может, жива она, может, помощь нужна. Может, никто не понимает и…
Начальник охраны герцога повернулся ко мне, и его брови сошлись на переносице, пальцы сильнее сдавили мою руку под локтем.
– Если кто-то узнает вас — вы здесь и умрете, ясно? Они вас на лоскутки разорвут! А потом герцог разорвет на лоскутки меня!
И словно в ответ на его слова послышался дикий крик.
– Это ОНААА! Это сука Блэр! Воскреслаааа, и как бабка ее, пришла жизни наших детей отнимать.
– Так помиловали ж ее, вот и начала убивать.
– Помиловали, потому что не Блэр это была. Блэр сожгли давно. Глупости говорите. Какой-то извращенец Марьям убил. Ляжками голыми светила, когда в поле ходила, парней заманивала, вот и отомстил кто.
– Это не месть! Это лютое зверство. Зачем волосы вырывать и глаза выдергивать… зачем ее всю вот так кромсать? И подвесили потом? Ведьмааа это сделала! Красоту ее себе забирает. Вот почему у ведьм цвет глаз меняется. Она их у других ворует! Глаза!… И кровь выпивает, и плоть жрет, чтоб всегда молодой быть.
У меня все похолодело внутри от этих ужасных предположений. Я вспомнила лицо свое перед зеркалом и то, как глаза мои цвет меняли. Или мне казалось… Не может ведь на самом деле… Бред это все! Маньяк какой-то, псих среди них. Просто им сил, навыков не хватает, знаний. Только меня это не спасет… прав Чарльз, едва узнают, раздерут на куски.
– Думаешь, она это была?
– Уверен, что она. Бернард, который крикнул, что узнал ее — сегодня в хате своей ночью сгорел. Едва с казни пришел и заполыхал. Говорят, кто-то дверь завалил и поджег. А окна узкие… Бернард, сам знаешь брюхо во какое… не смог вылезти. Так и поджарился.
– Страсти-то какие.
– Я слыхал, герцог с королем повздорили. Из-за ведьмы, видать?
– Черт его знает из-за чего.
– Говорят, король ее сжечь хотел, а герцог наш помешался на сучке и не дал. Приворожила она его, притянула к себе.
Я на Чарльза посмотрела, а он на меня.
– Герцог наш справедливый. Все ради народа делает. Не помиловал бы он, если б ведьмой была.
– Ты ее видел? Такой красоты не бывает среди людей! Только ангелы и дьяволы могут быть настолько ослепительны. С ума она его свела, окрутила. Он и к жене в первую брачную ночь не пошел, а к ней… Полюбовница она его.
– А тебе почем знать?
– Знаю. Люди зря болтать не станут.
– Это кто тебе такие подробности рассказывает?
– Расступись!
Послышались крики, и толпа начала расползаться в обе стороны, открывая дорогу священнику, идущему впереди, двум стражникам и телеге. Я видела, как бледнеют лица, как сгибаются пополам люди, и их тошнит прямо на мостовую. На телеге везли мертвую девушку. Ее руки раскинуты в стороны, с обрывками веревок на пробитых запястьях. Я в ужасе смотрела на нее и ощущала, как холодеет все тело и ползут мурашки по коже.
– Расступись!
– Да! Это ведьма убила малышку Марьям! Нелюдька! Зверь! Смотри, что сотворила!
– Найти ее надо и самим уничтожить!
Я смотрела на пробитую руку девушки и на тянущуюся по мостовой веревку. Даже не веревку, а тонкую окровавленную тесьму. Я ее где-то видела, но не могла вспомнить, где именно. Телега проехала мимо меня, и все обернулись ей вслед.
Священник читает молитву, а кто-то из детей затянул уже знакомую мне песню, от которой все волоски на теле дыбом встали.
Прячьтесь дети, прячься скот,
Ведьма к нам в ночи идет.
Прячься кошка, прячься кот,
Кто не спрятался – найдет,
В лес утащит, заберет
И живьем тебя сожрет!
– Идемте! Дорога свободна!
Дернул меня за руку Чарльз.
– Они, правда, считают, что это могла сделать женщина? Вы видели… труп? Женщине это не под силу!
Спросила я у Чарльза, все еще дрожа всем телом после увиденного.
– Они не могут вообще поверить, что в нашем городе произошло нечто подобное, и ищут этому мистическое объяснение. Людям страшно признать, что нелюдь на самом деле может находиться среди них и даже сидеть с ними за одним столом. Идемте, пока никто не обратил на вас внимание.
– Куда мы идем?
– Туда, где никто не станет вас искать. Труднее всего найти то, что лежит у вас перед носом.