За окном вновь раздаются какие-то крики и звуки выстрелов. Теперь это случается почти каждый день. Вчера в ночь разборки между собой устраивали националисты и радикальные экологи. Удивительная в своей бессмысленности стычка, учитывая, что и экология, и национальный вопрос вот-вот перестанут быть актуальными проблемами. А уж радетелям за раздельный сбор мусора и вовсе стоило бы праздновать победу — скоро мусорить станет попросту некому.
Единственным объяснением происходящему я вижу то, что все эти люди, как и я, ни на секунду не верят, что в ночь воскресенья наше существование закончится. Каждый из нас уверен, что утром в понедельник он проснётся и как ни в чем не бывало отправится в офис строчить гневные посты в социальные сети и изощренно измываться над предсказателями, которым придётся в срочном порядке корректировать свои прогнозы, перенося дату апокалипсиса на следующий налоговый период.
Ничего удивительного нет в том, что никто не хочет верить в угрозу, для устранения которой нельзя пригрозить кому-нибудь применением ядерного оружия или хотя бы отправить в космос десяток актёров второго плана под руководством Брюса Уиллиса.
Затягивающая всех нас повседневность не отпускает ни на секунду и не даёт остановиться. Я точно знаю, что на финансовой бирже активно торгуются нефтяные фьючерсы на лето, до наступления которого ещё полгода. Каждый брокер старается успеть заработать состояние или проиграться в пух и прах, торгуя будущим, которого ни у кого из нас может не быть. Картина всеобщей безответственности пугает и поражает одновременно. Ни один политик не прекратил подготовку к осенним выборам, ни один банк не отказался от идеи получать проценты по кредитам. Организаторы футбольного чемпионата, запланированного на будущий год, отказались возвращать деньги за проданные авансом билеты.
========== III ==========
В пятницу меня пытаются убить. Какой-то чокнутый радикал, завывая о любви к Иисусу, достаёт из кармана нож и пытается всадить мне его в бок, но промахивается, и я отделываюсь лишь порванной рубашкой и порезом на животе. Пустяк, царапина. Лежу, упираясь рёбрами в металлический бордюр на дороге, и наблюдаю, как моего несостоявшегося убийцу скручивают дежурившие на перекрёстке копы, не отказывая себе в удовольствии пройтись ублюдку ногами по почкам. Присоединился бы к ним, если бы не странные обволакивающие ощущения в голове. Почему я лежу на спине и смотрю в небо?
Невзирая на то, что все больницы переполнены до отказа, специально для меня находят свободную палату и даже откапывают где-то вполне вменяемого хирурга, накладывающего мне в операционной семь швов. Оказывается, порез оказался чуть хуже, чем мне думалось, и я потерял много крови, которую теперь вливают обратно через капельницу.
Вглядываюсь в усталое пятидесятилетнее лицо сорокалетнего врача и размышляю, считает ли он свою работу сейчас настолько же бесполезной, насколько и я свою? Наверное, нет. Наверное, умение не задумываться о перспективах — необходимая профессиональная черта любого специалиста его профиля, без которой у подобных ему всякий раз не было бы сил встать утром с кровати и отправиться на работу, где потом восемь часов с перерывом на обед наблюдать смерти детей и стариков. Да, вероятно, для того, чтобы заниматься подобным ремеслом, нужно быть либо идиотом, либо конченым психопатом, и я с интересом вглядываюсь в профиль своего спасителя, ожидая, что у него в любой момент потекут слюни или же проявится непреодолимое желание всадить мне в горло скальпель, но он сдерживается. Потрясающая сила воли, учитывая обстоятельства.
Врач уходит, заканчивая давать указания дежурной медсестре, а меня выписывают, обеспечивают отгул и на инвалидном кресле спускают на первый этаж, где я успеваю встретиться со своим нападавшим. Его, скованного наручниками, доставили в ту же больницу и бросили в коридоре под присмотром одного из полисменов. Он лежит без сознания и видит сны об Иисусе, никак не реагируя на моё присутствие. Не волнуйся, дружок, мы с тобой ещё встретимся, а после уже не увидимся следующие лет двадцать.
Сколько себя помню, никогда не был особенно религиозен. Храмы моей страны, в которые в детстве меня водила мать, были тяжёлыми, грузными, полутемными склепами, вызывавшими ощущение погребенности заживо. Очутившись в таком, любой бог немедленно отказался бы от идеи собственного существования. Здесь же церкви производят впечатление волмарта. Хочется подозвать консультанта в форменной синей полукепке и попросить продать немного благодати. Та наверняка будет упакована в удобную для открывания биоразлагаемую упаковку и снабжена ложкой, чтобы можно было употребить её сразу же после оплаты на кассе. Если взять целую коробку, получишь скидку в двенадцать процентов и купоны на розыгрыш нового холодильника.
Не знаю, какой расклад мне нравится больше. Пожалуй, будь я верующим, предпочёл бы верить в честные товарно-денежные отношения со всевышним. А ещё был бы убеждён, что творец создал всех нас по большому недосмотру, и надеялся, что он этой своей промашки никогда не обнаружит. Нет на свете никого, кто мог бы угробить вопящего в люльке младенца сильнее, чем те, кому он обязан своим появлением на свет, и бог здесь — не исключение. Так что даже здорово, что я в него не верю, хоть с каждым днем это и становится все труднее.
Теперь, когда здравому смыслу и научному подходу оказалось нечего предложить паникующему человечеству, всевозможные секты и религиозные течения начали распространяться с невероятной скоростью.
Пожалуй, если сейчас всех этих новоявленных мессий, пророков и детей Яхве собрать в одном месте, можно будет основать небольшое государство, в котором все жители мгновенно передерутся в попытке разделить сферы влияния и предметы роскоши, после чего оставшиеся в живых отправятся жечь ведьм на свежеокрашенной центральной площади. Они делали бы это уже сейчас, если б не конские штрафы за вырубку лесов. Да и центрального городского парка хватит максимум на первую сотню самых рыжих — единственный положительный эффект урбанизации.
Многие сейчас утверждают, что катаклизмы, подобные нынешнему, пробуждают в душах людей все их самые низменные животные порывы. Я же считаю, что мы все сейчас как никогда человечны: ни одна чертова выхухоль не станет резать себе подобных ради того, чтобы призвать на Землю своего мессию, а мы не только станем, но и уже это делаем.
Могло ли быть так, что все, что мы совершали в своих попытках отказаться от нашей животной природы, делало нас лишь хуже? Мы изобрели богов, в священные слова которых вложили собственную избранность и непохожесть на всех остальных, а за это начали им поклоняться. Интересно, осознают ли собаки, что у них нет души, а свинья, — что является нечистым животным? И что все они думают по этому поводу?
Чтобы совладать с рвущимся у нас из рук прогрессом, мы создали своды законов, призванные регулировать то, с чем наши живущие на деревьях предки справлялись даже без изобретения письменности. Всё пошло не так, когда первая обезьяна взяла в руки первую палку, назначив себя начальницей над остальными и став неуязвимой для своих собратьев. Теперь для этого у нас есть пулемёты, танки и бронированные кортежи, призванные обезопасить и оградить правителей от тех, кем они управляют. Нам взамен достались выборы, ежедневные газеты и интернет. Готов ли я обменять возможность пялиться в телефон, сидя на толчке с подогревом, на честную жизнь в гармонии с природой? Черта с два!
========== II ==========
Утром просыпаюсь с неожиданным ощущением, что хотел бы увидеть тебя и Софи. Возможно, виной всему последствия употребления кокаина, заначку с которым я распотрошил, когда закончили действовать больничные обезболивающие, и обильно залил все это бутылкой дешёвого виски с привкусом тормозной жидкости.
Весь день, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями, провожу, валяясь на кровати и уставившись в монитор ноутбука, смотря подряд все тренды известного видеосервиса. Тематика соответствующая: шутящие про конец света стендаперы, зарабатывающие на злободневной теме инфлюенсеры, продвигающие способы собрать двигатель внутреннего сгорания в условиях постапокалипсиса самодельщики, подборки самых живописных концов света в компьютерных играх.
Изредка попадаются попытки трезво порассуждать о происходящем, сталкивающиеся с волной конструктивной, но крайне молчаливой критики и шквалом негативных оценок. Самый популярный ролик — пятиминутное обращение президента к нации. Никогда этого не понимал: президентом страны становится самый плотоядный и изловчившийся в аппаратной борьбе чиновник, по умолчанию не компетентный ни в чем ином, кроме этого своего занятия. Зачем после его победы на выборах нужно потом ещё и слушать, что он говорит?
Утверждается: волна настигнет Землю, когда в Нью-Йорке будет ровно полночь. Забавно, что даже события вселенского масштаба сочли нужным подстроиться под первейшую из демократий. Слишком кинематографично, слишком по-голливудски, чтобы быть правдой. Спорить готов, что все произойдёт минут за десять до или после круглой цифры на шкале изобретенной человечеством системы временных координат.
Ещё один слух — необходимость ношения головных уборов из алюминиевой фольги. Если природа загадочной волны электромагнитная, это должно уберечь мозги простых людей от мгновенного вскипания. Думаю, что извилины тех, кто готов напялить на себя чепчик из фольги, спасти не может уже ничего.
Машинально вслушиваюсь в монотонные рассуждения очередного яйцеголового светила. В студии только он и берущий у него интервью журналист. Всё построено в формате светской беседы с учёным мужем и перемежается неумными заготовками и несмешными шутками ведущего — все для того, чтобы аудитория не заснула, не дотянув и до середины ролика. Даже грядущий апокалипсис не способен сделать космологию интересной для среднестатистического пользователя сети.
У ученого высокий лоб, ранние морщины, залысины и глаза помешанного маньяка, сверкая которыми он долго и пространно объясняет что-то про устройство надвигающейся на планету волны. Всё гипотетически и с бесконечными оговорками — времени на изучение феномена не было и уже не будет, практические наработки отсутствуют. Ни одна из теорий не предсказывает подобного развития событий, но жизнь на то и жизнь, чтобы класть на лопатки любые, даже самые невероятные представления о ней. Тем не менее, основная рабочая версия происходящего состоит в том, что человечество теперь может, вооружившись лишь тривиальным радиомикроскопом размером с небольшой город, наблюдать квантовый эффект невиданных доселе масштабов.
Речь вроде как идёт о том, что мы не способны одновременно воспринимать все параметры надвигающегося на нас катаклизма и, как наблюдатели, либо знаем, что оно такое и как устроено изнутри, либо его скорость, местоположение и прочие самые тривиальные параметры. В конце концов он договаривается до того, что начинает утверждать: для познания сути грозящей нам угрозы, все человечество должно о ней забыть и исследовать лишь теоретические модели, поскольку на практике каждое визуальное наблюдение будет влиять на аномалию и изменять её до неузнаваемости. Ловлю себя на том, что любуюсь осоловевшей рожей сидящего напротив исследователя журналиста. Тот, кажется, растерял все свои репризы для отвлечения аудитории, но своей перекошенной рожей в итоге сделал интервью хоть капельку интересным.
Усмехаюсь и захлопываю крышку ноутбука, прерывая просмотр. Никогда не мог толком понять изъяснения учёных. И точно не одолею их теперь, когда они и сами себя не понимают.
Все мы верующие. Каждый из нас верит в электричество, сотовую связь и способность самолётов транспортировать нас со скоростью девятьсот километров в час на другой конец земного шара с возможностью прямо в воздухе купить переоцененные брендированные часы, тут же обмыв покупку похожим на уксус вином из пластикового стаканчика. Никто при этом не знает, как в действительности устроено первое, второе и третье. То и дело вылезая за пределы своей компетенции, мы тут же оказываемся в океане неточных свидетельств, пересказанных с третьих слов истин и бытующих мнений. Никто из нас не потрудится ради пустякового спора выдумать и заново доказать теорему Пифагора, чтобы с чистой совестью заявить, что полностью уверен в её верности. Удивительно уже то, что терпения на это хватило у самого Пифагора. Именно поэтому нет надежды, что мы все однажды сможем с помощью логики договориться и преодолеть все свои разногласия. Верующим не нужны аргументы, им слишком подходит их отсутствие.
========== I ==========
Утром вновь отправляюсь на службу. Рана уже почти не беспокоит, а мы теперь работаем и по воскресеньям, чему я втайне рад. Представлять не берусь, чего бы мне стоило наблюдать происходящее на улицах, плавно превращающееся из паники во всенародные гуляния. Радующихся концу света и ждущих его с распростертыми объятиями теперь едва ли не больше, чем тех, кто его боится, и уж точно в разы больше таких, кто счёл апокалипсис недостаточной причиной для того, чтобы вносить какие-то изменения в свою устоявшуюся повседневность.
Очередной процесс над насильником происходит без неожиданностей. Двадцатипятилетнего Джеймса Фоули повязали на месте едва ли не с членом наперевес в попытке расстаться с затянувшейся девственностью, воспользовавшись с этой целью своей сокурсницей. Несмотря на все доказательства, парень не признает вину, утверждая, что ничего такого не делал.
Судья Вульф, подобно ангелу смерти, зачитывает приговор: семь лет строгого режима с возможностью условно-досрочного освобождения за примерное поведение. Обвиняемый что-то кричит своему государственному защитнику, который одним кивком соглашается с вынесенным приговором. Дочь государственного защитника Эндрю Лофца в прошлом году поступила в Гарвард при активной протекции судьи Вульфа. Лофц ещё лет пять будет согласен с любыми вынесенными им решениями, если будет с чем соглашаться.
Я с каким-то отупением рассматриваю грузную, будто вытесанную из мрамора фигуру Сэмюэля Вульфа, бывшего нашим незыблемым центром все это время. Не могу, даже если подключу все свое воображение, представить его в какой-то иной роли, кроме нынешней. Думаю, он и на Страшном суде будет вот так стоять на трибуне, зачитывая грешникам вынесенный приговор.
В кулуарах зала суда Вульф выглядит усталым и даже отказывается принимать участие в обсуждении очередной научной теории, гласящей, что наша вселенная столкнулась с каким-то другим измерением, которое теперь несётся в сторону Земли, до неузнаваемости изменяя привычную нам реальность. Прекрасная версия, становящаяся тем лучше, чем меньше существует способов доказать её или опровергнуть. Ставлю на то, что в хит-параде народных гипотез эта получит неформальное лидерство.
Вульф же стоически отмалчивается и уходит в свой кабинет составлять мотивировочные части внесённых им за сегодня судебных решений. Отчасти я его понимаю и гадаю, чего стоит сейчас старику железной рукой поддерживать рабочую атмосферу среди своих подчинённых. У Вульфа есть фора: ему шестьдесят семь, он член консервативной партии последние сорок лет, у него сын-гей и ещё один, женившийся на чернокожей певичке, подрабатывающей в джазовом ночном клубе на Лонг-Айленде. По местным меркам его мир рухнул уже давно.
Вваливаюсь домой, прохожу в холл, не снимая обуви, смахиваю покрывало с кровати и как есть рушусь сверху. На часах двадцать один сорок две. Мне плевать, я намереваюсь проспать всю вакханалию нынешней ночи и беспокоить вселенную исключительно своим храпом. А ещё, если верить интервью того профессора, я буду единственным человеком на Земле, пригодным для познания тайн мироздания, поскольку в моей голове нет ни единой мысли о приближающемся апокалипсисе. Мне на него восхитительным образом насрать, что делает меня идеальным сторонним наблюдателем.
Запоздало в голову все же приходит мысль о том, что бы я хотел сделать, если бы действительно верил в то, что через три часа мир прекратит свое существование. Хотел бы я, как Вульф, до последней минуты делать вид, что ничего не происходит? Пожалуй, я бы все же предпочёл вместо этого увидеть дочь. Да и с тобой повидаться было бы неплохо. Возможно, даже узнать, что у тебя и меня не все кончено, и моя личная вселенная ещё стоит того, чтобы хлопотать о её судьбе.