Наверное, Мэнди его просветила.
Свинчик похлопал Джима по плечу Тот повернулся и выпустил Геру. Я уже приготовился смотреть, как обманутый муж врежет ему правой, но получилось иначе. Обняв жену за талию, Свинчик неуклюже продолжил танец. Совершенно потрясенная поступком мужа, Гера с трудом попадала в такт.
Джим опустился в кресло и нервно следил, как пара кружит по узкому пространству импровизированной танцплощадки. На лице его отразилась целая гамма противоречивых чувств. Свинчика он разглядывал почти с уважением, хотя тот выглядел откровенно нелепо на фоне Геры, которая была выше на добрый дюйм. Супруги вальсировали довольно долго, но едва ли их мысли занимал танец.
Признаюсь, такая комическая развязка меня разочаровала.
Вскоре Свинчик проводил жену на место и направился к стойке.
— Где Мэнди? — требовательно спросил он.
— Даже не представляю, — пожал я плечами. — Разве она была не с вами?
— Нет. И в номере пусто. Я проверил, перед тем как спуститься... Гера! — Мощный импульс тревоги тараном пробил помехи. — Ты не знаешь, где Мэнди?
В ответ донеслось слабое, сконфуженное «нет». Мне вдруг стало безумно любопытно, что же произошло между четой во время танца.
— Когда ты ее видела в последний раз?
— Наверное, час назад, точно не помню. В конце концов, она уже взрослая и в состоянии о себе позаботиться.
— Побойся бога, Гера! Ей всего четырнадцать! Что здесь вообще происходит? С чего бы девочка ушла гулять в такой ливень? Там ведь темно так, что через два шага ничего не видно. А если она упала с обрыва?
Все сгрудились вокруг Свинчика, ощущая нарастающую тревогу. Странным образом он смог полностью взять инициативу в свои руки. Его беспокойство за Мэнди вместе с осознанием ими своей вины разом сломали привычную модель отношений.
— Надо срочно ее искать! — поддержала Свинчика Джойс, пока Гера и Джим нерешительно мялись у стойки. — Я принесу дождевики. Джек, у вас найдется фонарик?
Через считанные минуты мы высыпали на лужайку. В лучах фонариков дождевые струи отливали серебром. Вспышки молний время от времени освещали все вокруг мертвенно-бледным светом.
— Мэнди! Мэнди! — надрывался Свинчик, пытаясь пробиться сквозь электрические помехи.
— Бесполезно, так ее не дозваться, — нетерпеливо перебила Джойс. — Давайте лучше сразу искать. Да быстрее вы, вдруг девочка ранена.
Мы разделились. Свинчик и Гера побежали к деревне, я двинулся назад по дороге, а Джим и Джойс остались обыскивать площадку над обрывом. Несмотря на дождевик, я моментально промок. Вода стекала за шиворот, влажные брюки неприятно липли к ногам, в ботинках хлюпало. Прошагав с полчаса, я, как и было оговорено, повернул обратно. Все уже собрались у обрыва и дожидались меня. Мэнди среди них не было.
Свинчик направил луч фонарика вниз:
— А если... — Он оборвал мысль, но я успел поймать смутный образ летящей с обрыва девичьей фигурки.
— Бред! — злобно метнула Гера.
— Она ушла засветло. Может, просто не рассчитала время? — робко предположил Джим.
— Когда мы ее найдем, если, конечно, найдем, — вдруг с горечью продолжил Свинчик, роняя мысли, словно булыжники, — нам, Гера, предстоит очень серьезный разговор. Есть пара моментов, которые давно пора прояснить.
— Не понимаю, о чем ты! — нервно отозвалась жена. — Ей просто захотелось прогуляться назло нам, да и вообще сегодня весь день она вела себя странно... — К Гере ненадолго вернулось прежнее самообладание. — Вот с кем у нас будет серьезный разговор! Девчонка заслужила хорошую взбучку. Вернется — я ей устрою. Напугала нас до смерти.
— Заткнись! — зло прошипел Свинчик. — Мэнди! Мэнди!
Остальные отчаянно прощупывали наэлектризованную тишину. Ответа не было. Мы топтались под проливным дождем, не зная, что предпринять.
И вдруг...
Теперь я точно знал, где Мэнди. Скорее! Нельзя терять ни минуты!
Я уверенно двинулся по кромке обрыва. Остальные недоверчиво последовали за мной.
— Ждите здесь! И все время светите на меня, особенно когда буду перебираться на ту сторону, потом станет легче. Только учтите: оттуда не дозовусь.
Луч моего фонарика выхватил из темноты грубый силуэт Птичьего утеса.
Я сунул фонарик в зубы и осторожно сполз с обрыва к опасному мостику из сланца. Там опустился на четвереньки и двинулся вперед, радуясь, что не вижу бушующих волн далеко внизу. Пятна света от других фонарей то скользили поверху, озаряя неровные уступы скалы, то вдруг исчезали в зияющей бездне.
Добравшись до Птичьего утеса, я переложил фонарь в руку и стал карабкаться наверх.
Ливень заметно ослаб. Яркие вспышки молнии изредка прорезали чернильный мрак ночи, и тогда на поверхности скалы проступала каждая трещинка. Вдруг вспомнилась жуткая картинка, полученная от Мэнди несколько дней назад: Птичий утес рушится, исчезая в бурлящей бездне. Я старался выкинуть эти мысли из головы, но все равно вздрагивал от каждой молнии, прикидывая, куда она может ударить. Внизу яростно плескались волны, острые крошащиеся камни были скользкими на ощупь. Иногда цепляться приходилось обеими руками. Тогда я снова брал фонарик в зубы и полз уже по памяти.
Карабкаясь, я что-то бормотал про себя — наверное, ее имя. Просто чтобы отвлечься от происходящего. Ужасно, до смерти боюсь высоты. Так, бормоча, я упорно двигался вверх.
Последний рывок! Отлогая площадка и очередная вспышка, высветившая бледное, испуганное лицо...
Мы обступили кровать Мэнди, искренне радуясь благополучному исходу. Все стычки и обиды успели забыться. Главное, девочка не пострадала.
— Простите, — извинялась она. — Кажется, я упала в обморок.
Действительно, едва мы оказались в безопасности, Мэнди потеряла сознание.
— Джек, спасибо огромное! — продолжала она. — Угораздило же меня так глупо застрять!
— Лучше скажи, как ты додумалась пойти гулять в такую погоду?! — Теперь, когда все было в порядке, участие Геры снова уступало место раздражению.
— Сама не знаю... Наверное, стало скучно. Надоело сидеть в баре, да и дождь практически прекратился. Вот и решила взобраться на утес... и застряла.
Я был уверен, что Гера продолжит отчитывать дочь, но она, как ни странно, молчала. На щеки Мэнди вернулся румянец, пугающая бледность исчезла. Вот что значит молодость! Лично мне для восстановления сил требовалась хорошая порция скотча и долгий, глубокий сон.
Тем временем Гера переключилась на меня:
— Как вы догадались, где искать? — За суровым тоном легко угадывалась искренняя благодарность. — У меня самой очень острое восприятие, но с такими помехами... У вас, похоже, внутри настоящий радиолокатор.
— Понятия не имею, как это получилось, — скромно потупился я. — Не преувеличивайте, до радара мне далеко. Думаю, все дело в отражении сигнала. Должно быть, расщелина в скале, где была Мэнди, усилила импульсы и направила в мою сторону. В грозу чего только не случается...
Ну и хватит, не объяснять же им подлинную причину.
Повисла неловкая пауза, похожая на ту, что возникает в приемные часы в больнице у постели пациента. Мы стояли вокруг кровати, наблюдая, как Мэнди ворочается под простынями, пока наконец веки ее не сомкнулись, а дыхание не стало размеренным и спокойным. Девочка заснула.
Мы еще немного потоптались рядом, поправляя простыни и мешая друг другу, а после вышли. Бросив последний взгляд на дочь, Гера тихонько прикрыла дверь и робко улыбнулась Свинчику, а он улыбнулся в ответ. Похоже, намеченная ссора осталась в прошлом.
— Пойдем, Джим! — Джойс решительно взяла мужа за руку. — Пора спать. Мы же собирались выехать пораньше.
— Как? Вы уезжаете? — не поверил я.
— Да. Мы тут немного поговорили... В общем, завтра мы с Джимом отправляемся на побережье. Отдохнем там денек — другой. Сами посудите, что хорошего в том, чтобы проводить отпуск, видя перед собой одни и те же лица. Согласны?
Джим слушал и кивал, покорно улыбаясь.
Блантайры развернулись и пошли в номер, трогательно держась за руки.
Вот она, правда жизни: чтобы образумить людей, бывает достаточно хорошей встряски.
Облако пыли приближалось, сопровождаемое мощным ревом турбин. Сделав поворот, маленький спортивный автомобиль свернул с дороги и прямо по траве помчался к обрыву. Двигатель стих, и машина плавно осела, остановившись в нескольких шагах от меня.
Наружу выпорхнула девушка, и я взял ее руки в свои. Она стала выше, темные волосы заметно отросли. Почему-то считается, что девочки, вырастая, обязательно становятся жеманными и кокетливыми, но к моей гостье это не относилось. Она просто выросла очень красивой, вот и все.
Она улыбнулась, и я, повинуясь внезапному порыву, поцеловал ее в губы. Поцелуй длился недолго, потом мы оба в смущении отпрянули.
— Так вот как ты встречаешь новый персонал! — улыбнулась она, как обычно отправляя мне четкие, ясные образы. — Понятно теперь, почему здесь никто не хочет работать. Пугаешь людей прямо с порога. Если бы мама знала о твоих привычках, никогда бы не отпустила меня одну.
— Думаю, мать рада избавиться от тебя хотя бы на пару месяцев, — парировал я. — В любом случае, очень рад тебя видеть, Мэнди. Очень мило с твоей стороны пожертвовать каникулами, чтобы помочь мне с делами.
— Ну... — Мэнди слегка смутилась. — По правде говоря, никаких каникул и нет. На прошлой неделе я бросила школу. Совсем. Буду теперь работать.
— Ага, — хмыкнул я неопределенно, раздираемый противоречивыми чувствами. В конце концов, не так уж и много мне лет. Тридцать семь... Разве много? Просто Мэнди слишком молода... С другой стороны, она ведь вернулась. Знала и вернулась. Я признался ей той ночью на утесе... А почему бы и нет, в конце-то концов!
— Значит... ну, это... тебе не обязательно ехать домой к началу учебного года?
— Нет. — Еще одна лукавая улыбка и озорной взгляд.
Мэнди покрутила головой, окидывая взглядом море, скалы, гостиницу, Птичий утес.
— А здесь все по-старому, так тихо, спокойно... Я понимаю, почему ты не переносишь большие города.
В яблочко, девочка моя, точнее не скажешь!
Знаю, что нелегко, но постарайтесь представить, что такое для меня жить в большом городе. Бесконечный гул ракет, непрерывное стрекотание автолетов, скрежет и лязг экскаваторных ковшей, завывание и рев автомобильных турбин. Не представляете? Да где уж вам!
Люди двадцатого века сразу бы поняли, о чем речь. Тогда о возможности слышать мысли других знали лишь понаслышке, а слуховые нервы не утратили своей функции. С нынешними технологиями, когда повсюду такая убийственная какофония, слух превратился в настоящий источник боли и постепенно атрофировался за ненадобностью.
Конечно, вам сложно это представить, потому что вы не слышите. В отличие от меня.
Кто я? Вы считаете это уродством? Пережитком прошлого?
Но что бы вы ни думали, я благодарю Бога за то, что он создал меня таким. Ведь именно это первобытное чувство помогло мне найти Мэнди, когда она, движимая неосознанным инстинктом, решила забраться на Птичий утес. Оказавшись в ловушке, там, на вершине, в грозу, не в силах дотянуться до людей телепатически, она выплеснула страх самым древним, примитивнейшим способом.
И лишь я один услышал ее крик.
Карамба
Корабль был небольшой — тесное временное пристанище. Двое стояли перед экраном внешнего обзора. На их лицах отражались противоположные эмоции. Серебристо-зеленая планета на экране медленно увеличивалась в размерах. Изредка картинку искажали непродолжительные помехи. Корабельное оборудование было далеко не новым, как и сам корабль, отработавший много лет, повидавший немало звезд.
То же самое можно было сказать и о Бэнкрофте. На приближающуюся планету он взирал с легкой скукой человека, не раз видавшего подобные картины вообще и данную планету в частности. Скотт же, напротив, жадно изучал изображение. Они вообще были очень разные. Бэнкрофт — коренастый и склонный к полноте; его лицо бороздили морщины и покрывали отметины, оставленные атмосферами различной степени враждебности. А Скотт, двадцатипятилетний подчиненный Бэнкрофта, — высокий, стройный, с по-юношески свежей кожей.
— Теперь уже недолго, — сказал Бэнкрофт. — Пока не приземлились, хочу предупредить. Ни в коем случае не раскрывай карамбианам цель своего визита. Я сочиню какое-нибудь объяснение, а ты только поддакивай.
— Почему? — удивился Скотт.
— Потому что у них иные взгляды на мир. А их вождь вбил себе в голову, что мы держим братьев наших меньших на положении рабов. Однажды он посетил Землю и какой-то кретин сводил его в зоопарк. Вождь очень расстроился.
— Понятно. Тогда, значит, я выбрался подразмять ноги?
— Отлично. Теперь, я думаю, мы предусмотрели все...
— Хорошо бы еще раз пройтись по всем пунктам. — Скотт всегда стремился выжать отовсюду максимум информации. Он никак не мог утолить свое любопытство. Но, сколько бы ни узнавал, все ему было мало.
Бэнкрофт устало вздохнул. Энтузиазм Скотта утомлял его. Как, впрочем, и сам Скотт — его сверкающие очки, узкое лицо с острым подбородком, его неиссякаемая энергия. Он не решался сказать об этом прямо, растолковать, что вот доживет Скотт до его, Бэнкрофта, лет и все планеты станут для него похожи одна на другую, да и на инопланетян он будет смотреть как на людей, а не как на любопытную форму жизни.
— О чем ты хочешь услышать?
— Обо всем. Об особенностях местности, о формах жизни, о климате и составе атмосферы. Обо всем. — Скотт достал из нагрудного кармана ручку, из бокового кармана — блокнот и занес первую над последним, демонстрируя готовность впитывать мудрость Бэнкрофта, квинтэссенцию многолетнего опыта. Скотт уважал чужой опыт, поскольку не имел своего. Он закончил колледж по профессии биоэколог и сейчас выполнял свое первое задание. От него требовалось разобраться в происходящем на Карамбе, планете хоть и второстепенной, но, тем не менее, полноправном члене Союза.
— Мне кажется, будет лучше, если ты увидишь все своими глазами, — осторожно предложил Бэнкрофт. — На тебя не будут давить чужие стереотипы, и ты сохранишь свежий взгляд на мир.
— Да, конечно, — горячо согласился Скотт, и Бэнкрофт немного расслабился. — Тогда расскажите о планете в общих чертах. Какова она?
Бэнкрофт снова вздохнул. Из-за Скотта он чувствовал себя стариком.
— Карамба — сравнительно молодая планета, — начал он, — единственная в своей системе. На ней много вулканов, поэтому почва имеет пористую структуру.
Скотт делал заметки.
— ... пористую структуру. Дальше.
— По всем признакам, на планете наступает что-то вроде ледникового периода. Возможно, меняется угол наклона ее оси. В обычных условиях это не приводит к катастрофе: живые существа просто мигрируют в более теплые регионы. Но на Карамбе всего один континент, и к тому же небольшой. Остальную часть планеты занимает океан. Иначе говоря, им здесь некуда бежать.
— Интересная проблема. — Скотт блеснул очками, ожидая продолжения.
— Я смотрю на это иначе, — резко возразил Бэнкрофт. — На мой взгляд, это трагедия. Лично мне карамбиане нравятся. Пусть и выглядят они необычно, но... у меня среди них друзья. Я много раз прилетал сюда за шуумом, и с ними приятно иметь дело. Они отличные ребята, ни разу не обманули, даже не попытались. Сейчас, когда добыча шуума упала, они извиняются, вместо того чтобы взвинчивать цены.
— Не очень-то по-деловому.
— Не очень. И я уважаю их за это. Всю жизнь я торгуюсь с упрямыми, сварливыми инопланетянами, и поездки на Карамбу для меня что-то вроде отдыха. Их вождя зовут Мор. Я его знаю уже двадцать лет. Нечасто встретишь столь деликатного человека.
— Человека! — фыркнул Скотт. — Вы как будто считаете себя одним из них. Скажите, они действительно выглядят как на этом фото? — Он показал фотографию, на которой была запечатлена группа карамбиан у груды шуума. Бэнкрофт в футболке и шортах выглядел среди них неуместно. Одной рукой он обнимал карамбианина, покрытого наростами больше других. Судя по фотографии, рост карамбиан достигал двух метров, а обхват — около метра. Они были похожи на покрытые сероватой кожей колонны, почти совершенно ровные, за исключением тонкого, свисающего щупальца, отходящего от тела на высоте двух третей роста. Ближе к верхушке колонны, сразу над маленьким круглым ртом, располагался единственный глаз. Венчало колонну воронкообразное подвижное ухо. Все вместе это выглядело как отпиленная слоновья нога с прилепленным сверху серовато-желтым цветком.