— Чем дальше думаешь заниматься? — поинтересовался я.
— Не знаю, — ответил Еремей.
— Надо начинать новую жизнь, — посоветовал я. — Если хочешь, возьму в свою дружину.
— Ага, — повторил он также безучастно, словно решалась не его судьба..
На лесной дороге встретили девушку, у которой я отобрал пику. Сидела на корточках, обхватив руками колени, на обочине под деревом. Лицо было припухшим от слез, но уже не плакала. И не мерзла, хотя утро было холодным. В эту эпоху русские не такие мерзляки, какими станут в двадцать первом веке. Нас девушка видела, но явно воспринимала, как одно целое.
— Дайте ей кожух, сапоги и посадите на лошадь, — приказал я.
Приказ мой выполнил Еремей. Посадил девушку не на отдельного коня, а позади себя. Она не сопротивлялась. Наверное, почувствовала, что он такой же подранок.
3
Как обычно, народная молва превзошла наше самое смелое вранье. Оказывается, мы разбили отряд из двух тысяч половцев, уничтожив всех до одного, и захватили столько же лошадей, не потеряв при этом ни одного человека. На самом деле убили человек восемьсот, лошадей захватили около шести сотен, а бойцов потеряли троих и человек десять были ранены. Я не опровергал молву. Кого боятся, на того лишний раз не нападают.
Я был уверен, что в ближайшие годы половцы не сунутся в мое княжество, но решил в море не ходить этим летом. Появились слухи, что Котянкан вернулся на свои прежние кочевья между Доном и Волгой и пообещал отомстить всем, кто «не сражался с ним против татар». Поскольку выверты его логики мне были не понятны, предположил, что могу оказаться в числе избранных. Кстати, половцы усиленно пытались убедить русичей, что они принимали участие в разгроме монголов при переправе через Волгу. Рязанцы утверждали, что это сделали они вместе со своими союзниками булгарами. Владимирцы приписывали часть успеха себе. Мнение булгар по этому вопросу до меня не дошло. Наверное, им некогда было хвастаться, потому что здорово вломили Субэдэю — спаслась лишь пятая часть монгольского войска — и захватили почти все трофеи, собранные врагами за пару лет. С таким богатством булгары нашли занятия поинтересней, чем сочинять байки о своем подвиге.
В разгар сенокоса ко мне пожаловал в гости половецкий хан с христианским именем Никита. Русская мать воспитала его в православной вере. В двадцать два года он стал ханом, заняв место отца, погибшего на Калке. Был он примерно метр семьдесят ростом, то есть, выше большинства половцев, крепкого сложения, с круглым славянским лицом, светло-русыми волосами и бородой и голубыми глазами. Если бы не легкий акцент и половецкий покрой кафтана, я бы принял его за русского из рязанской глубинки. Он пригнал в подарок десять волов и привез попону, вышитую золотом в виде бегущих волков. Наверное, надеялся, что такой узор мне очень понравится. Заодно передал пятьдесят гривен серебра от Бостекана, который с остатками своей орды откочевал южнее, подальше от моего княжества.
— Я предложил ему поменяться пастбищами, — рассказал Никитакан. — Обещаю, что нападать на тебя не буду, и надеюсь, что и у тебя не будет поводов огорчать меня. Мы ведь оба — христиане. Должны жить в мире и согласии.
Жить в мире всегда предлагает более слабый. Так же, как и поделиться, всегда предлагает нищий.
— Я первым ни на кого не нападаю, — проинформировал его.
— Я тоже, — заверил половецкий хан. — Уверен, что мы с тобой поладим, а когда подрастут наши дети, поженим их и скрепим кровью нашу дружбу.
Как будут говорить в двадцать первом веке, таких друзей за член да в музей. Но огорчать Никитакана пока не стал, произнес многообещающе:
— Все может быть, — и полюбопытствовал: — А почему поменялся угольями? Вроде бы бостекановские считаются не лучшими.
— Хочу жить поближе к городу, чтобы в церковь ходить, — сказал половец.
— Можешь поселиться у меня в городе, а своих людей разместить в моих деревнях, — предложил я, уверенный, что получу отказ.
— Я и хочу так сделать, только мои люди пока против, — признался он. — Потихоньку склоняю их к истинной вере, отучаю от поклонения идолам.
— Поспеши, а то, когда татары придут, будет поздно, — посоветовал я.
— Они не придут! — уверенно заявил Никитакан.
Он собрался было похвастаться подвигами своего народа в борьбе с монголами, но я перебил:
— Они придут через несколько лет и поселятся на ваших землях. Так что поторопись. Моих подданных они не тронут, потому что я их союзник.
Хвастливость мигом слетела с его лица. На меня посмотрел не самоуверенный юнец, а осмотрительный и вдумчивый руководитель.
— Моя мать тоже так говорит, — сообщил он.
Видимо, она и настояла, чтобы он подружился со мной. У русских женщин поразительная способность чуять беду и таким образом притягивать ее. Если живешь в России, надо жениться на иностранке, а заграницей можно жить и с русской: там эта дурь атрофируется.
— Если хочешь, пошлю к тебе монаха, чтобы помог обращать в христианство, — предложил я.
— Было бы неплохо, — согласился Никитакан. — Спасибо за помощь!
— Да не за что, — отмахнулся я.
Мне такая помощь действительно ничего не стоила. Наоборот, игумен Вельямин похвалил, что так пекусь об истинной вере, и выделил на это дело монаха с угрюмым лицом и горящими глазами фанатика. Мне подумалось, что если через неделю половцы не грохнут монаха втихаря, то через год все станут христианами.
Урожай зерновых в этом году удался. Весной я раздал часть зерна на посев новоселам в деревнях, а осенью восполнил запасы в Детинце. Зерна и других продуктов принято запасать на три года осады, причем никто толком не знает, сколько будет осажденных. Определяют на глазок и чуток сверху на всякий случай. Заодно перебрали запасы оружия, выкинули негодное, добавили из захваченного у половцев. Кстати, под стрелы отведены несколько клетей в Детинце и на Посаде. Сколько тысяч штук их хранится у нас — не знает никто, даже мой ключник Онуфрий, который ведет счет каждому сухарю и щепотке соли.
— Все равно не хватит, будем еще делать во время осады, — заверил меня воевода Увар Нездинич и добавил, перекрестившись: — Не дай бог, конечно!
Зимой, пока не лег глубокий снег, ездили на охоту. Зимы в тринадцатом веке более снежные. Во второй половине января уже такой слой лежит, что три раза подумаешь прежде, чем отправишься в путь ради развлечения. Охотились на туров. Это лесной бык типа зубра, такой же лохматый, но помассивнее. Впрочем, живого зубра я видел всего раз, в школьные годы, когда был на экскурсии в Беловежской пуще. Дело было во время весенних каникул. Я умудрился, просунув руку между жердями ограды, вырвать у зубра из бока клок длинной и остистой шерсти серо-коричневого цвета. Каким я выглядел героем в глазах девчонок! Зубр, правда, на потерю шерсти не отреагировал. Линял, наверное. К двадцатому веку от туров останутся одни воспоминания типа: «Объявился там вдруг зверь огромадный, то ли буйвол, то ли бык, то ли тур». Каюсь, я приложил руку к их исчезновению.
Выехали на охоту на рассвете. Вперед ушли загонщики — сотни пикинеров и арбалетчиков. Следом ехал я в сопровождении воеводы, сотников и десятка самых опытных дружинников. Заняли места между деревьями на краю лесной поляны. Коней привязали рядом, чтобы быстро вскочить и погнаться за подранком. Тур — это тебе не косуля, одной и даже тремя стрелами не свалишь. Разве что очень повезет. Ждать пришлось долго. Мы наломали еловых лап, сделали из них подстилку, на которой и сидели на корточках, попивая сбитень, который быстро остывал. Пропустить добычу не боялись. Бег туров по лесу слышен издалека.
Первым на поляну выскочил вожак, самый сильный самец. Темная лохматая махина с длинными острыми рогами, направленными вперед и вверх, неслась, разбрасывая снег, напрямую, посередине поляны. Немного позади и по бокам бежали еще три зрелых самца, а за ними плотной группой самки и молодые бычки. Надо было попасть туру позади левой передней лопатки. Я стрелял из арбалета. Из лука пока получалось хуже, хотя зимой тренировался каждый день по два-три часа. Упреждение я сделал правильное, но, то ли вожак споткнулся, то ли почуял недоброе и немного притормозил, мой болт попал в лопатку. Рядом, в нужное место, воткнулись две стрелы, выпущенные воеводой Уваром и сотником Мончуком. Остальные быки предназначались другим сотникам и дружинникам. Перезарядить арбалет я бы все равно не успевал, поэтому прислонил его к дереву, вскочил на коня, который тревожно всхрапывал, почуяв диких животных и услышав их рев.
Один тур лежал на боку, безуспешно пытаясь подняться и пятная алой кровью чистый белый снег. Второй замер на подогнутых передних ногах, низко наклонив лобастую голову с загнутыми черными рогами, словно решал, вставать или нет? Вожак, в боку которого торчало, кроме болта, четыре стрелы, еще один самец с шестью стрелами и нетронутые самки и молодняк продолжали бежать, сбившись в плотную группу. Они так хорошо утрамбовывали снег, что мой жеребец быстро догнал стадо. Мне стоило большого труда заставить коня приблизиться к турам. Он вертел головой и испуганно ржал, стараясь свернуть в сторону. Я обогнал стадо по целине слева, приблизился к вожаку. В руке у меня дротик длиной чуть больше метра с листовидным острым наконечником. Метров с трех всаживаю дротик в более светлую полосу, которая проходила над хребтом от короткой шеи до хвоста. Дротик втыкается сантиметров на десять в животное и начинает покачиваться из стороны в сторону в такт бегу. Мне показалось, что тур и не заметил новую рану. Пока я доставал из притороченного к седлу узкого и длинного кожаного мешка второй дротик, вожак продолжал бежать вперед, а потом вдруг повернул влево и, резко сбавляя ход, начал разворачиваться в мою сторону. Я тоже придержал коня, который и сам не рвался вперед.
Тур наклонил мощную голову, выставив вперед рога. Левый рог был в верхней части неправильно загнут наружу и вниз. Дротик в спине животного перестал покачиваться. Я не видел глаза вожака, они прятались под темно-коричневой длинной шерстью, свисающей козырьком с широкого лба, зато тур меня видел хорошо, потому что рывком бросился прямо на коня. Я успел метнуть второй дротик, который воткнулся в спину позади первого, и заставил жеребца шарахнуться вправо, на колею, протоптанную стадом. Конь отпрыгнул резво. Понимал, что это спасет ему жизнь. Я пришпорил жеребца, чтобы удалиться от вожака, успеть вынуть из сумки дротик. На ходу обернулся и увидел, что тур заваливается на правый бок, проткнутый дротиком, кинутым Мончуком, и копьем, которое всадил воевода. Старый вояка не признавал дротики, предпочитал тяжелое и длинное копье. Мне показалось, что после похода на половцев Увар Нездинич помолодел лет на десять. По крайней мере, с копьем он управляется получше многих молодых.
Вожак был еще жив. Он лежал на правом боку и тяжело дышал. Изо рта шел пар. Стрелы, вокруг которых шерсть была мокрой от крови, слиплась, поднимались и опускались в такт дыханию. Темная шерсть на брюхе была в снегу, местами покрасневшем от крови. Воевода Увар выдернул копье из туши, прицелился, поднеся трехгранное острие почти к боку тура, замахнулся и всадил в область сердца, между стрелами. Вожак дернулся всем телом, затем поскреб снег задними ногами и замер, бездыханный.
Мне в последнее время стало жальче убивать животных, чем людей. Наверное, с меня уже полностью обтерлась цивилизационную плесень, наросшая в двадцатом веке.
4
В начале весны прискакала делегация от Олега, князя Черниговского. Они добрались по санному пути, проложенному по льду Сейма. Лед еще был крепкий, но купцы уже не рисковали ездить по нему с обозами. Когда дозорный с Вестовой башни доложил, что скачет отряд из десяти человек, я догадался, что позовут в поход. Думал, что на литовцев или галичан. Возглавлял делегацию один из бояр, приезжавших ко мне сватать на Черниговский стол. Он был тучен, с двойным подбородком и короткой шеей, отчего длинная темно-русая с проседью борода как бы стелилась по груди в вырезе богатого червчатого с золотым шитьем опашня, подбитого куницей, и создавалось впечатление, что у боярина тело заросшее, обезьянье. Он, видимо, редко ездил верхом подолгу, потому что, свалившись — другого слова не подберу к тому действию, которое он произвел, чтобы оказаться на земле, — с коня, какое-то время стоял, расставив ноги и наклонившись вперед, а потом распрямился и косолапо зашагал к крыльцу.
Я наблюдал за ним через окно, стоя в своем церемониальном зале, как называл помещение для торжественных приемов. Рядом со мной стояли воевода Увар Нездинич и сотник Мончук. Я позвал их, потому что могла потребоваться какая-нибудь информация о предполагаемом противнике.
— Сдает боярин Микула, — сказал воевода. — Раньше в седло запрыгивал без помощи стремени, а теперь слезает с трудом.
— Посмотришь на него и подумаешь: стоит ли доживать до старости?! — произнес я.
— Жить всем хочется, — признался Увар Нездинич и тяжело вздохнул.
Он занял место на лавке справа от меня, а Мончук — слева. Больше никого я не позвал. Не тот, так сказать, уровень визита, чтобы устраивать большой прием. Савка открыл извне двери в зал церемоний и торжественно, как я его научил, огласил:
— Боярин Микула с поручением от Олега, Великого князя Черниговского! — а потом отошел в сторону, дав дорогу посольству.
На черниговцев Савка произвел впечатление. Уверен, что этот эпизод обязательно расскажут не только своему князю, но и обсосут со всеми знакомыми. Решат, что я позаимствовал церемонию у ромейского императора.
Обменявшись приветствиями, боярин Микула прокашлялся, прочищая горло, и громко и четко, словно имел дело с тугими на ухо, изложил цель своего посольства:
— Князю Михаилу не усиделось на Новгородском столе, решил вопреки дедовскому обычаю поискать Черниговский под Олегом. Обещал летом вместе со своим зятем Юрием, Великим князем Владимирским, пойти на нас войной. Князь Олег призывает всех своих удельных князей встать под его знамя и отстоять свою землю. Зовет и тебя, князь.
— Предупреждал я вас, что не усидит Михаил в Новгороде, — сказал я. — Говорят, там народ своевольный, на каждом конце свой Великий князь, а в каждом дворе по удельному.
Воевода Увар, который в молодости бывал в Новгороде, улыбнулся и покивал головой, подтверждая мои слова.
— Точно, предупреждал ты нас, — согласился боярин Микула. — Да только мы Олегу крест целовали, за него и будем стоять.
— Раз целовали, значит, стойте, — разрешил я. — А я ему клятв не давал. Наоборот, он пообещал собор построить да передумал. Так что передайте князю Олегу, что мне сейчас некогда в походы ходить, надо собор закончить.
— Разве он не закончен?! — удивился боярин Микула. — Я мимо проезжал, вроде бы все готово.
— Снаружи — да, а внутри еще много работы. Закончится как раз к тому времени, когда моя помощь будет не нужна, — произнес иронично. — Слово князя должно быть крепко. Не умеешь держать его, не садись на стол, — добавил я и встал, давая понять, что прием закончен. Чтобы смягчить отказ, предложил: — Сейчас баню протопят, попаритесь, а затем на пир приглашаю.
— Спасибо, князь, за приглашение, но нам сейчас не до пиров, — отказался боярин Микула. — Надо в Рыльск скакать к князю Мстиславу, иначе по льду не успеем вернуться.
Причина уважительная. Если не успеют по льду, тогда придется месить грязь по лесным дорогам с самую распутицу или пережидать не меньше месяца. Впрочем, мне было глубоко плевать на их отказ, поскольку мой отказ был покруче. Я макнул Великого князя носом в его собственную лужу. Такое не забывают и не прощают. Если Олег усидит на Черниговском столе, надо ждать его в гости. Придется отбиваться от него до прихода монголов. Я помнил, что Чернигов монголы захватят, как и столицы других Великих княжеств, Владимирского и Киевского. Только на счет Галицкого забыл, потому что, в отличие от вышеперечисленных трех, никогда не бывал там в будущем.
Морской поход опять пришлось отложить. Князь Олег — человек горячий. Если решит отомстить, то сразу выполнит, в долгий ящик откладывать не будет. Иначе остынет и передумает. Князь Михаил пришел на Черниговскую землю со своим зятем князем Юрием и объединенным войском. Сражений не было. Михаил не спешил нападать, обижать своих будущих подданных. Начались дипломатические маневры, которые растянулись до середины лета. К Олегу Святославичу приплыл Кирилл, митрополит Киевский, и уговорил подчиниться решению съезда Ольговичей, уступить Черниговский стол законному наследнику. Поскольку у Михаила войско было больше, никто из удельных князей, подобно мне, не поспешил на помощь Олегу, не захотел лечь костьми за чужие интересы, а черниговские горожане отказались сидеть в осаде, пригрозили открыть ворота врагу. Так что пришлось князю Курскому уважить просьбу митрополита, вернуться в свой удел. В Курск он отплыл на девяти ладьях с семьей, домашней прислугой и той частью своей дружины, которая перебралась с ним в Чернигов.