– У нас есть всего одна неделя, – еле слышно произнесла заклинательница. – Одна неделя и целая вечность, – продолжила она уже громче. – Нифрон и Персефона хотят, чтобы мы нашли других мастеров Искусства, Стремительных умов, Цензлиоров. Они считают, что фэйн пошлет против нас отряд миралиитов – Паучий корпус. Эти миралииты обучены переплетать защиту и нападение, как пауки. Понимаешь?
Сури закатила глаза.
– Ты только что сама сказала, что у меня стремительный ум.
– Ах да, извини.
– Значит, Персефона хочет создать собственный Паучий корпус?
– Что-то вроде того. Как следует из названия, в нем должно быть куда больше двух мастеров.
– И как мы их найдем? Будем искать тех, кто умеет быстро разводить огонь?
– Увы, не все так просто. Далеко не у всех способности к Искусству проявляются так ярко, как у тебя. Обычно они выражаются в склонности к творчеству. Миралииты часто начинают как простые художники, скульпторы или даже плотники. Чем более искусны творения мастера, тем больше вероятность, что у него есть дар к Искусству.
Арион приподняла изящную чашечку.
– Ты случайно не знаешь, кто ее сделал?
К тому времени как они добрались до маленького домика в Малом Рэне, уже стемнело. Сури большую часть жизни провела под светом звезд, поэтому не боялась темноты. Перебравшись в Далль-Рэн, она чувствовала себя неуютно – ее слепил свет факелов и очагов. То же самое и в городе фрэев, только здесь вместо факелов горят масляные лампы: их свет порождает тени, и вокруг становится еще темнее. С людьми то же самое, думала Сури, пока они с Арион шли по узкому переулку. В отличие от прочих живых существ, люди не способны жить в гармонии с природой; они вечно пытаются заставить ее подстроиться под них. Может быть, именно поэтому боги и духи так жестоки к людям – они просто хотят сказать им: «Прекратите!»
Сури и Арион подошли с маленькой деревянной хижине, притулившейся в конце переулка. В прежние времена это был сарай или домик слуги. По сравнению с большими красивыми домами, стоящими вокруг, жалкая лачуга казалась еще более убогой. На пороге сидели мужчина и женщина. Женщину звали Тресса. Ее никто не любил, но Сури не знала, почему. Пауков тоже почему-то никто не любит. Девочка уже давно оставила попытки разобраться, что творится в головах у людей, предпочитающих жить внутри стен. Рядом с Трессой сидел гончар Гиффорд. Между ними стоял кувшин.
Они о чем-то беседовали, однако, заметив Сури и Арион, тут же замолчали.
Тресса положила руку на кувшин и придвинула его ближе к себе.
– И зачем вы сюда пожаловали?
– За ним. – Сури ткнула пальцем в Гиффорда.
Тот удивленно поднял брови.
– Что он такого сделал? – возмутилась Тресса. – Оставьте его в покое. Гиффорд сам по себе ходячее несчастье, еще вас ему не хватало.
– Мы не собираемся доставлять ему неприятности, – заверила Арион. – Просто хотим поговорить.
– Да неужели? – Тресса подозрительно прищурилась. – И о чем же?
Арион показала ей чашку.
– Вот о чем. Ты сделал эту чашку? – обратилась она к Гиффорду.
Тот кивнул.
– И что с того? – с вызовом поинтересовалась Тресса. – Тебя не устраивает, что калека зарабатывает своим трудом на хлеб?
Арион взглянула на Трессу.
– Можно мы поговорим с Гиффордом наедине?
– Чтобы ты навела на него порчу? – взвилась та. – Вот что я вам скажу: идите-ка вы отсюда подобру-поздорову. Возвращайтесь в свою неприступную каменную крепость, к одноглазым ящерицам, котлам и летучим мышам. Оставьте нас в покое. Если вас не затруднит, конечно.
– Никогда не видела одноглазых ящериц, – заметила Сури. – Хотя уж в ящерицах-то я неплохо разбираюсь.
– Еще бы. Ты с ними, небось, на короткой ноге.
Сури кивнула.
– Конечно. Ящерицы очень дружелюбные.
На это Тресса не нашлась что ответить и нерешительно взглянула на Гиффорда.
– Гиффорд, – сказала Арион, крутя его чашку в руках. – Я считаю, ты замечательный мастер. Просто изумительно. Фарфор такой тонкий, что даже просвечивает.
– Все дело в глине – подойдет только белая и мягкая, а еще в гончафном кфуге и в хофошем обжиге. Нужно обжигать долго-долго.
– Очень искусная работа, и дело не в одном мастерстве, а также в творческом подходе. Форма чашечки, как у цветка, и этот завиток на ручке…
– Спасибо.
– Ты что, пришла сюда, чтобы похвалить его работу? – с сомнением спросила Тресса.
– Отчасти, – ответила Арион. – Но у меня есть еще несколько вопросов. Гиффорд, ты умеешь петь?
– Ха! – Тресса хлопнула себя по колену. – Да он поет как простуженная жаба!
Гиффорд нахмурился.
– У меня не очень хофошо получается говофить, а петь еще тфуднее. Губы и язык плохо фаботают, и звуки выходят непфавильно.
– Ну, может быть, не петь, а напевать без слов? Ты напеваешь, когда работаешь?
Гиффорд подумал, потом кивнул.
– Да, пожалуй.
Арион, улыбнувшись, посмотрела на Сури.
– Ну напевает он, и дальше что? – проворчала Тресса. – Это что, преступление? Я тоже иногда напеваю. Твое-то какое дело?
Арион не обратила не нее внимания.
– А у тебя бывало когда-нибудь предчувствие, что скоро пойдет дождь, а на небе в это время ни облачка? Или, может быть, ты чувствовал, что зима будет ранняя или, наоборот, поздняя?
Гиффорд пожал плечами.
– Не знаю. Может, и было такое.
– А ты умеешь разжигать огонь, хлопнув в ладоши? – спросила Сури.
– Нет, – удивленно ответил Гиффорд.
– Сури имеет в виду, бывало ли так, что ты очень чего-то хочешь, и это происходит? Случались в твоей жизни счастливые совпадения – например, когда ищешь что-то и сразу же находишь, или дождь начинается только когда ты дошел до дома?
– Такое вряд ли.
Тресса расхохоталась.
– Этот парень едва ли может считать себя мастером счастливых совпадений. Скорее наоборот, – добавила она, хлопнув Гиффорда по плечу, – такое ощущение, будто боги, когда создавали его, маялись похмельем. – Она сплюнула, вытерла подбородок и покачала головой. – Ты что, считаешь его колдуном, потому что он лепит из глины красивую посуду?
– Возможно, – ответила Арион. – Сделай мне одолжение, Гиффорд. Я хочу, чтобы ты пошевелил пальцами вот так. – Фрэя как будто пощипала струны арфы. – Так, правильно. А теперь посмотри на мои ладони и подумай об огне. Представь, что мои руки пылают. Представь, как они плавятся, а потом превращаются в пепел. Сосредоточься. Закрой глаза, если так тебе будет легче.
Гиффорд уставился на руки Арион, и Сури забеспокоилась – а вдруг у гончара действительно получится поджечь фрэю? Конечно, Арион знает, что делает, тем не менее Сури приготовилась погасить даже самый слабый огонек, если он вдруг появится.
После путешествия в Нэйт Сури заметно улучшила свои навыки в использовании Искусства. Последние восемь месяцев она занималась с Арион в основном техникой. Девочке казалось, что они, как в прежние времена в Далль-Рэне, играют с веревочкой и учат рхунский и фрэйский. Арион показывала простое плетение, а Сури перенимала его и усложняла. Фрэя улыбалась, часто смеялась или качала головой и говорила: «Почему никто не додумался до этого раньше?» Сури не сомневалась, что сможет защитить Арион от всего, что способен натворить Гиффорд, и все равно тревожилась.
После смерти Туры, гибели Минны и избрания Персефоны кинигом Сури осталась совсем одна. Вокруг – полно людей, но ни единой родственной души. Запертая в холодной темной ловушке Алон-Риста, девочка тосковала так сильно, что перестала есть. Рэйт и Арион помогли ей прийти в себя, но понесенные утраты были еще свежи, и теперь она стала тревожной и подозрительной.
Гиффорд долго смотрел на руки Арион, насупив брови.
– Ой! – фрэя отдернула ладонь. – Достаточно, хватит. Хватит. ХВАТИТ!
– Я сделал тебе больно? – потрясенно спросил Гиффорд.
Арион потерла руку.
– Немного.
Сури с недоумением смотрела на ее ладонь. Она ничего не почувствовала, хотя использование Искусства не могло остаться для нее незамеченным.
Тресса, со страхом глядя на гончара, отодвинулась подальше, по-прежнему прижимая к себе кувшин.
– Тебе пфавда было больно? – спросил Гиффорд. – Я сделал тебе гофячо, пфосто подумав об этом?
Арион все еще терла ладонь.
– Не очень больно. Как будто… как будто я держала камень, нагретый на солнце.
– Но я… я… – Гиффорд растерянно переводил взгляд то на Арион, то на Сури, потом пристыженно посмотрел на Трессу.
– Люди, склонные к творчеству, более восприимчивы к силам природы. Они слышат шепот мироздания, и это помогает им двигаться в правильном направлении. Часто внутренний голос подсказывает нам, что нужно идти налево, или нам просто кажется, что направо идти не стоит. Некоторые называют это чутьем или интуицией, но на самом деле мироздание говорит с нами на древнем языке, который ты почти понимаешь. Животные свободно владеют им: когда приходит осень, птицы улетают на юг, белки начинают делать запасы, а медведи ложатся в берлогу. Деревья тоже понимают шепот мира: так они узнают, когда сбрасывать листья и когда просыпаться после зимнего сна. Каждый способен слышать голос Элан, потому что она говорит с нами на нашем родном языке – языке сотворения. Так был создан мир, так были созданы все мы. Заново научиться говорить на языке мироздания, получать и использовать его силу – это и есть Искусство. Не каждый может вступать в связь с мирозданием, и совсем немногие способны применять силу по своему желанию.
– Ты думаешь, я способен?
Арион снова потерла ладонь.
– Да, – ответила она. – Думаю, способен.
Пока они с Арион выходили из переулка, Сури не произнесла ни слова. Она несколько раз взглянула на фрэю, однако не стала ни о чем спрашивать. Наверное, меня это не касается. Впрочем, Арион сама нарушила молчание.
– Ты хочешь знать, почему я солгала, – проговорила она.
Не только Сури умела читать мысли. Девочка ничего не ответила, ожидая объяснений.
– Потому что я считаю, у него и правда есть способности. – Арион подошла к фонарю, висящему у колодца. – Большинству из нас просто не хватает уверенности. Сомнения лишают нас успеха. Считается, что магия – нечто невозможное, а все из-за того, что никто даже не хочет попробовать, а если кто-то и попробует, то вполсилы, ибо уверен в глубине души, что не способен. Иногда для раскрытия таланта требуется лишь немного поддержки: нужно, чтобы хоть кто-нибудь в него поверил. Достаточно одного маленького камушка, чтобы обрушить огромную лавину. Чудеса совершаются от сильного желания, которое по случайности было облечено в слова.
Они стояли на площади неподалеку от дома Брин и Падеры. Весна уже пришла, хотя по ночам все еще было холодно. Сури поплотнее запахнула ассику.
– Гиффорд будет думать о том, что я сказала. Будет размышлять, вертеть эту мысль то так, то эдак. В нем зародится зерно сомнения, опровергающее иллюзорную реальность, и однажды он тайком попытается совершить невозможное – попробует вслушаться в шепот мироздания. Я сказала ему, что это сработало, и поэтому он будет пытаться вновь, хотя в других обстоятельствах сразу бы сдался. Иногда упорство творит чудеса.
– А почему для меня это так легко? – спросила Сури.
– Все мы очень разные. Может быть, когда-то ты сильно пострадала.
– Пострадала?
Арион остановилась у колодца и кивнула.
– Когда люди счастливы, они глухи. Я не знаю, почему, но это правда. Горе помогает нам лучше слышать. Когда нам больно, мы становимся более восприимчивыми – как к красоте, так и к страданиям других. С тех пор как ты вернула меня к жизни, каждый восход солнца кажется мне ярче, каждый порыв ветра для меня наслаждение. Я считаю, люди, пережившие трагедию, проходят не только через боль, но и через очищение. Из их ушей выпадает воск, с глаз спадает пелена. Стена между ними и мирозданием становится тоньше или исчезает вообще.
– Так ты думаешь, я когда-то сильно пострадала?
– Возможно.
– Но я умела призывать огонь с самого детства.
– Значит, в раннем детстве с тобой произошло что-то важное. Мне кажется, чем в более раннем возрасте испытываешь боль, тем сильнее ее влияние. А потому Гиффорд – весьма вероятный кандидат. Глядя на него, сразу понимаешь, что он страдает уже давно.
Они двинулись дальше. Сури погрузилась в раздумья. Страдала ли она в детстве? Все ее несчастья появились год назад, после смерти Туры. До того ее жизнь была замечательной, полной прекрасных переживаний… по крайней мере, сколько она себя помнила.
«Когда я нашла тебя, ты вопила так, что деревья дрожали», – сказала Тура.
А потом, в Далль-Рэне, Персефона однажды произнесла: «Некоторых детей, нежеланных детей, иногда оставляют в лесу на милость богов».
Даже Гиффорда не кинули в лесу, не избавились от него, как от ненужного мусора, не обрекли на верную смерть. Отец любил его, он вырос в деревне, среди людей. А для нее, несчастного младенца, брошенного на милость природы и изо всех сил цепляющегося за жизнь, насколько тонкой должна быть преграда между мирами?
Ты вопила так, что деревья дрожали.
Они завернули за угол симпатичного домика, в котором жили Брин и Роан. Внезапно Сури стало холодно, да так, что ее пробрал озноб.
– Чувствуешь? – спросила Арион.
Девочка кивнула.
– Что-то холодное и липкое. Как будто за шиворот сунули дохлую рыбу.
Фрэя кивнула.
– Я думала, мне показалось.
– Привыкай доверять воображению – оно у тебя гораздо зорче, чем зрение обычных людей. – Арион подошла к дому и прижала ладонь к камню.
– Что это?
– Не знаю, – ответила фрэя. – Похоже, послание.
– Послание?
– Предупреждение. Как медведь писает на деревья.
Сури улыбнулась; обычно объяснения Арион были туманны или построены на примерах, которые она не понимала. На сей раз она выразилась предельно ясно.
– Кто-то метит свою территорию с помощью Искусства?
– Возможно. Или просто оставляет след. Довольно сильный, иначе я бы не заметила. Я не очень хорошо владею вторым зрением. Думаю, у тебя этот навык лучше развит. Ты чувствуешь что-нибудь еще? Я ощущаю холод. Холод и угрозу.
Сури кивнула.
– Да, очень холодно – как смерть, только сырая и липкая. А еще…
– Что еще?
– Голод… сильный голод. Изнеможение. Отчаяние.
– Ты видишь его? Ты знаешь, кто это?
Сури покачала головой. Она ощущала лишь обрывки переживаний, витающих в воздухе, словно запах.
– Что это означает?
Арион пожала плечами.
– Может быть, именно здесь кто-то совершил что-то дурное.
– Не думаю, – ответила Сури, тоже коснувшись стены.
– Что ты чувствуешь?
– Мне кажется, здесь пока ничего дурного не совершилось, но скоро совершится. И его совершит не кто-то, а что-то.
Глава 10
Правитель Риста
Кайп – огромное каменное здание, заполненное комнатами, лестницами и коридорами. Здесь жили правители Алон-Риста. На первом этаже располагался Кэрол, небольшой зал, где киниг выслушивала жалобы и выносила решения. Персефона называла его камерой пыток: каждый день палачи были разные, а жертва – одна и та же.
Персефона быстро поняла, что быть кинигом – то еще удовольствие. Привилегии за это полагались весьма сомнительные – вечный недосып, невозможность побыть одной и постоянные насмешки. Все ее решения подвергались осуждению, ее обвиняли в кумовстве с людьми, которых она в глаза не видела, и упрекали за то, что она знает слишком мало или, наоборот, слишком много. Некоторые всерьез считали ее помешанной. «Женщине такая ноша не под силу», – говорили всякий раз, когда она выносила непопулярное решение. У людей короткая память, зато они вспыльчивы и часто ведут себя как дети.