В другой раз он застал на камбузе боцмана. Покрытый татуировками мужчина сидел на ящике с сушёными овощами, обнажённый по пояс, а Белль, прикусив нижнюю губу, аккуратно сшивала края раны, полученной боцманом в недавнем бою. Она была так поглощена своим занятием, что даже не заметила вошедшего капитана. Зато Джукс заметил и нехотя привстал — отдавать честь и вытягиваться по струнке среди пиратов не принято, но оказать уважение было надо.
— Тш-ш, — успокаивающе пробормотала девушка, — я почти закончила, — она накрыла своей маленькой ладонью одно из изображённых на плече боцмана морских чудовищ, надавила, усаживая своего пациента обратно, и тут увидела стоявшего у переборки хозяина корабля. Лицо Белль — только что почти ласковое — вмиг стало бесцветным, разгладилась складка между бровей, заледенел взгляд. И что-то шевельнулось в душе у Киллиана, что-то похожее на зависть, — точно и ему захотелось хоть немного той теплоты, с какой Белль только что смотрела на Била Джукса.
Комментарий к
Имена пиратов я нагло заимствую из “Питера Пэна” Барри, но считаю, что этого мало для того, чтобы ставить в шапке кроссовер.
========== Часть 3 ==========
«Она ещё узнает, что дружить с пиратами опасно», — мстительно думал Киллиан, прикладывая к губам фляжку с ромом. Но, вопреки его ожиданиям, никто из команды так и не использовал девушку по прямому назначению. «Боятся гнева Тёмного», — объяснял себе странную деликатность своих ребят Киллиан. — «Или брезгуют его подстилкой».
Как бы то ни было, на честь девушки никто не посягал, а Киллиан день за днём наблюдал, как Сми рассказывает Белль о Питере Пене, пока та подшивает обтрепавшиеся края его неизменной шапочки. Как Чекко, суетясь и смущаясь (смущающийся Чекко — записать в бортовом журнале как главное событие дня!), вручает девушке серебрённый гребень, захваченный при последнем абордаже. Как Робт — угрюмая пороховая обезьяна — улыбается, случайно встретившись с Белль взглядом.
Женщины на борту Веселого Роджера не задерживались. Иногда ночевали в капитанской каюте, пока корабль стоял на причале, но не более того. И дело не в дурных приметах. Это было место Милы — и оно должно было оставаться свободным. Всегда… Мила была не просто его женщиной. «Весёлый Роджер» стал ей домом, команда — семьёй. Она не отсиживалась в трюме во время захвата кораблей, никогда не заглядывала на камбуз и не колола пальцы иглой. Когда её платье рвалось, она требовала у Киллиана достать ей новое. Вскоре платья сменили широкие шаровары и кожаные штаны. Мила ничего не боялась и научилась орудовать саблей не хуже любого из команды. А пленница… Говорила вполголоса, застенчиво опускала глаза, когда ловила на себе слишком уж пристальные взгляды, и стоило Киллиану обратиться к ней — поджимала губы и бледнела — что было заметно даже под слоем загара. «Не удивительно, что её связали с Крокодилом узы истинной любви», — усмехался Киллиан про себя. Он-то помнил, каким ничтожеством Румпельштильцхен был раньше — до того, как обрёл магию и покрылся крокодильей кожей. Что ж, они подходили друг другу. Белль была такой же заурядной, ничем не отличалась от десятков других женщин, что млели от взгляда капитана (или от звона серебряных и золотых монет, что никогда не переводились в его кошеле), и пищали при виде крови.
То, что Белль не млела и не пищала, Киллиан замечать не хотел. Он по звёздам прокладывал путь в Аграбу — нужно было выполнить очередное поручение Пена, а после… Брать возлюбленную Крокодила в воды Неверленда Киллиан опасался. Он собирался разделить команду: самых верных оставить на «Роджере», под командованием Старки — его первого помощника, а самому причалить к туманному берегу на каком-нибудь торговом судне. За этим дело не станет, было бы море милостиво. Киллиан свернул карту трубкой, спрятал буссоль и квадрант в инкрустированные янтарём ящики бюро, которые смотрелись бы уместнее в каком-нибудь дворце. Хлебнул вина — ночь обещала быть долгой: пора сменить Старки у штурвала. Ещё чуть-чуть — и Мила будет отомщена. Киллиан на мгновение опустил веки, пытаясь вызвать в памяти её образ. Столько лет прошло, и черты, когда-то выученные наизусть, смазывались и расплывались за завесой времени. Жесткие чёрные кудри, губы мягкие, податливые, чуть солёные на вкус, а глаза… Должно быть, голубые. Точно, голубые — он много раз говорил Миле об этом, сравнивая её взгляд то с сиянием сапфиров, то с небом в штиль. Но теперь эти слова потеряли свой смысл: небо, камни, морская вода — какое отношение они имели к его любимой женщине? И в темноте под веками ему привиделись совсем другие глаза — тоже голубые, но не Милы, не её. Киллиан тряхнул головой, избавляясь от наваждения, и выругался сквозь зубы.
***
Косой ветер нехотя надувал паруса, поскрипывали реи, волны бились о борт. Небо было безоблачным, и Киллиан время от времени задирал голову, следя за тем, чтобы созвездие Весов оставалось лево по борту. Вахта только начиналась. На его долю достались сегодня те сонные предрассветные часы, когда даже самых стойких одолевала дремота. Впрочем, у штурвала особо не подремлешь. И всё же, монотонный плеск и почти непроглядная тьма притупляли чувства. Поэтому, услышав скрежещущий звук, Киллиан среагировал не сразу, приняв его за крик птицы или скрип мачты, согнувшейся под внезапным порывом ветра. Только когда скрежет раздался снова, сообразил: лебёдка! Какого чёрта…
Киллиан резко втянул носом холодный ночной воздух, выпустил штурвал, вставил стопор под румпель. Лебёдка заскрежетала снова. Это могло означать лишь одно: предательство. Кому и зачем могло понадобиться тайно, в ночи, спускать на воду шлюп? Кто-то из его команды в сговоре… с кем? С капитаном Чёрная Борода, посулившим большой куш за сдачу корабля? Или с королевским флотом? Только какого из королей… Хотя, Киллиан успел насолить им всем.
Он двигался бесшумно, сожалея о том, что сейчас при нём лишь кортик. Киллиан был отличным фехтовальщиком, но против сабли короткий клинок почти бесполезен. Желая получить преимущество хотя бы в неожиданности, Киллиан в несколько шагов достиг борта и взглянул вниз. Шлюп уже качался на волнах, а по шторм-трапу спускался… нет, спускалась… Проклятая девчонка! Киллиан спрятал лезвие обратно в ножны: её он скрутит и без этого. Он прикинул расстояние, оперся здоровой рукой о невысокие перила, и, перемахнув через них, легко прыгнул вниз, в лодку.
***
Они не упали в море только чудом. Плоское днище ходило ходуном под ногами, шлюп накренился, зачерпнул бортом солёную воду. Повисшая на верёвочной лестнице Белль с размаху толкнула Киллиана ногой в грудь. Падая на спину, он увлёк Белль за собой, ухватив за лодыжку, и попытался перекатиться на неё, прижать своим весом к днищу. Белль отчаянно сопротивлялась. Кусалась, царапалась, пиналась, выворачивалась, не обращая внимания на льющуюся воду, раскачивая шлюпку, но исход был предрешён.
Спустя несколько минут Белль, обездвиженная, связанная по рукам и ногам, лежала на дне шлюпа, а капитан, несмотря на качку, возвышался над ней тёмной громадой.
— Чтоб тебя разорвало, шваль сухопутная, — выругался он сквозь зубы, и Белль увидела, как дрогнул его силуэт. — Дура.
Белль напряглась, готовясь к новой борьбе, но силуэт исчез, а она так и осталась лежать лицом в небо. Разгорячённую кожу обдувал ветер, платье намокло, связанные верёвкой ноги лежали в луже, а плечи упирались в жёсткое сидение. Она попыталась привстать, но верёвки на ногах и ремень, стягивающий за спиной её локти, ограничивали движения. Так что ей ничего не оставалось, только лежать и смотреть в небо. Когда что-то пошло не так? В её плане изначально было слишком много допущений и слепых пятен. И риска: устраивать побег в вахту капитана — безрассудство. Но иначе Белль поступить не могла: если бы её бегство состоялось, оно стоило бы жизни рулевому. Шлюп подбрасывало на волнах, и на мгновение Белль показалось, что её уносит прочь от пиратского судна. Только показалось. Белль закрыла глаза, погружаясь в неглубокую дрёму, а когда она их открыла — звёздное небо над ней побледнело и дало крен. Лебёдка рывками поднимала шлюпку, и с каждым рывком к Белль всё яснее приходило осознание: однорукий капитан не даст ей возможности совершить вторую попытку.
Она неловко заёрзала на дне шлюпа, отползая дальше, но Киллиан не обратил на это никакого внимания и забросил девушку к себе на плечо, точно тюк. Пленница больше не сопротивлялась, не кричала, только дышала часто и неглубоко.
Киллиан почти бережно уложил её на бак, освободил руки, развязал узел на стягивающих ноги верёвках, удивлённо хмыкнул: ему приходилось бывать в разных переделках, и он знал, что Белль сейчас должно быть больно, очень больно. Но с её губ не сорвалось ни вскрика, ни стона. “Терпеливая, хоть и дурная”, — признал он и сказал уже вслух:
— Далеко ли собралась, лапушка? — он вернулся к рулю, не беспокоясь о том, что Белль сбежит: в ближайшие полчаса она едва ли сможет сдвинуться с места. — В открытое море, на верную смерть…
Киллиан не ждал ответа. Просто был зол: служанка Тёмного была ему нужна живой и относительно здоровой. После пусть хоть топится, хоть возвращается в свой городок.
— На что ты надеялась? — бросил он в сердцах. И чуть не упустил штурвал, когда Белль ответила:
— На то, что меня подберёт торговое судно. На карту, звёзды, и близость береговой линии.
Дьявол. Она заглядывала в судовой журнал.
— И что же, лапушка, ты умеешь ходить по звёздам? — обманчиво ласково поинтересовался Крюк.
— Я читала об этом, — Белль говорила негромко, но чётко. Спокойно. Точно её жизнь не зависела от капитана. Точно она не боялась его.
Или действительно не боялась? Киллиан бросил взгляд на бак, где сидела пленница.
Небо стало светлее перед рассветом, но всё же, было слишком темно для того, чтобы разглядеть её лицо.
— Может быть, ты ещё и с вёслами можешь управляться? — насмешливо спросил Киллиан.
Белль качнула головой. А потом, сообразив, что капитан не видит её жеста, сказала:
— Нет.
Нет. Она не умела грести. Но собиралась попробовать. И каким бы ни был исход — достигла бы она берега или погибла в море — в любом случае он означал бы, что пираты не смогут использовать её, чтобы навредить Румпелю. А Белль понимала — её похитили именно для этого. Ну уж всяко не для того, чтобы она чистила или зашивала их куртки.
— Почему ты так хочешь отомстить ему?.. — эти слова вырвались у неё как-то сами.
— Ему? — переспросил Киллиан.
Сумрак скрывал его лицо, но она была готова поручиться, что капитан скривил лицо в усмешке и в притворном недоумении приподнял одну бровь. Белль успела изучить его ужимки и вовсе не считала их забавными.
— Ему, — повторила она. — Тёмному. Неудачная сделка?
— Это не было сделкой, — неожиданно резко произнёс Киллиан. — О нет, это не сделка.
========== Часть 4 ==========
Киллиан вовсе не собирался рассказывать пленнице о смерти Милы. О том, как Тёмный в песок раскрошил её сердце. Как Мила упала на палубу, хватая ртом воздух, а потом глаза её закрылись навсегда. Как в тот самый миг сердце Киллиана сдавило железными обручами и всё никак не отпустит. Даже удар сабли, которым Тёмный отсёк его кисть, не мог сделать больнее. И вовсе не стоило вспоминать, как Милу — бледную, холодную, неподвижную — зашили в старую парусину и бросили в море. Киллиану казалось, что всё это какой-то сон, бред — может быть, потому, что рана заживала плохо, и сознание мутила лихорадка. А когда боль ушла, железный обруч сдавил его сердце ещё сильнее. Но он не имел права на слабость, ему пришлось учиться жить — без руки, без Милы, с сердцем, сжимаемым болью, гневом и желанием отомстить. Труднее всего было вытерпеть не сводящий с ума зуд в уже несуществующих пальцах, не общение с Питером Пеном — вечным мальчиком, на поверку оказавшимся весьма коварным и злобным существом, — а пробуждения. Когда, ещё толком не проснувшись, Киллиан мычал в подушку что-то невнятное, протягивал руку, чтобы положить её Миле на грудь, а нашаривал только пустоту. Или очередную портовую шлюху. Но худшим для Киллиана стало утро, когда, разлепляя отёкшие от выпитого накануне веки, он не ощутил желания пробормотать “вставай любимая” или уткнуться лицом в тёплую женскую грудь. Он смирился — и возненавидел себя за это, и по мере того, как изглаживались в памяти подробности их с Милой общих лет, это чувство усиливалось.
Киллиан не мог понять, в какой момент он умолк, что именно успел произнести вслух. Но, кажется, достаточно. Пленница… Белль, так и оставшаяся на баке, зябко съёжилась, обхватив руками собственные колени, и на её лице, казавшемся в свете заката залитым кровью, застыло хмурое, напряжённое выражение. Глядя на то, как она озадачена, Киллиан улыбнулся с мимолётным злорадством. А после едва заметно покачал головой. Всё-таки было ужасной глупостью открыть ей глаза на Крокодила. Так она, пожалуй, не захочет целовать его в зелёный чешуйчатый рот. Но Киллиан не удержался. Уж слишком много было в Белль спокойной уверенности в том, что Крокодил «не так уж плох», только «кажется злым» — так много, что она даже и предположить не могла, что за ненавистью к Тёмному может скрываться нечто большее, чем нежелание платить по счетам в одной из его дурацких сделок. Её вера бесила; было что-то неправильное в том, что эта девушка — смелая, терпеливая, чистая, с ясным взглядом и заботливыми трудолюбивыми руками — любила такое ничтожество, как Румпельштильцхен. Даже хуже, чем ничтожество, ведь жалкий прядильщик стал сосудом, наполненным чистым злом. Надо было промолчать, наплевать на всё это, какое ему дело до чужих заблуждений?
— И теперь ты хочешь убить меня? — раздалось с бака.
Белль встала, широко расставила ноги, принимая устойчивую позу, пристально взглянула в глаза капитану.
— Почему бы и нет, лапушка, — Киллиан ухмыльнулся так, словно речь шла о чём-то непристойном.
— Он очень силён, — голос Белль звучал монотонно. Может быть, потому, что ей и не хотелось ничего говорить. А хотелось уйти в трюм от этого неба, моря, рассвета, в темноту, в тишь — туда, где пахнет затхлостью и мышами. Но она обязана была предупредить. Потому что слишком хорошо помнила пятна крови на кожаном переднике, крики из пыточной. И на этот раз рядом с Румпелем не будет никого, кто мог бы его остановить, — даже если тебе удастся убить меня в его присутствии… если… тебе самому не спастись. Ни моя, ни твоя смерть не вернёт её.
— Ну, — Киллиан склонил голову, взглянул на пленницу из-под чёрной блестящей чёлки, — не тебе об этом судить, лапушка. Посмотрим, кто кого.
Кажется, капитан хотел сказать ещё что-то, но Белль не дослушала, развернулась, и медленно пошла прочь. Никто не стал её останавливать. Белль шатало, и когда она спускалась по узенькой лестнице в трюм, каждая ступенька норовила выскользнуть из-под ног. Перил здесь не было, и Белль цеплялась за переборки, какие-то поставленные друг на друга сундуки, невидяще кивала встречным: утро вступало в свои права, и матросы поднимались на палубу. “Почему…”— спрашивала она себя, — “почему всё так?” Почему она всю жизнь чувствует себя в ответе за всех, с кем сводит её судьба? За папино плохое настроение, за исход войны, за Тёмного, за пиратскую команду, а теперь вот и за её капитана. С чего она взяла, что в её силах что-то исправить?
Ноги сами привели её на камбуз. Чекко замешивал тесто из муки, воды и соли. Потом они обычно лепили лепёшки и запекали их на маленькой жаровне. Каждое утро. Заготовить впрок было невозможно — лепёшки черствели угрожающе быстро, а мало у кого из пиратов было по полному комплекту зубов.
— Белль? — встревоженно поприветствовал её Чекко. — Что с тобой?
— Что со мной? — переспросила она тупо. Прикусила щёку изнутри — чтобы не разрыдаться. Белль уже научилась не показывать свои слёзы врагам, да вот беда — в Чекко она больше врага не видела.
— Кровь, — кок протянул руку к её шее, но заскорузлый смуглый палец застыл, так и не коснувшись кожи.
Зеркала не было, а кровавые разводы уже подсохли и не пачкали руки, но Белль без труда нащупала под подбородком свежую ссадину.
— А, — только и проговорила она. — Не страшно.
***
Дни в море, в общем, похожи друг на друга, а штилей, ровных зюйд-вестов и опасных бурь в жизни Киллиана было так много, что никакие неожиданности стихии уже не застанут его врасплох.