- Спасибо… м-матушка, - мужчина пытается приподняться на локтях, но бессильно откидывается на подушку. - Спасибо вам, но я… мне кажется… я должен идти…
Он совершает ещё одну безуспешную попытку сесть.
- Куда? - спрашивает Рул Горм.
Мужчина напряжённо смотрит в пространство и, наконец, признаётся:
- Не пом-мню. Мысли путаются.
Рука Рул Горм сама собой ложится на спутанные волосы Румпельштильцхена:
- Это может подождать до завтра, - говорит фея и удивляется тому, как мягко, увещевающе, звучит её голос. - Лекарству нужно время, чтобы подействовать.
Мужчина прикрывает веки. Несмотря на свою решимость идти куда-то, он по-прежнему выглядит измученным, и зябко ёжится от озноба. Рул Горм укутывает Румпельштильцхена одеялом, громоздит сверху плед, но её забота не помогает унять сотрясающую его дрожь. Фея плотнее подтыкает ему одеяло, и мужчина вдруг распахивает глаза, смотрит на неё почти невидяще:
- Война, - произносит он с неожиданной резкостью, - с ограми… я должен…
- Тише, - рука феи ложится на беспокойную голову бывшего мага в утешающем жесте. - Война закончилась. Это подождёт до завтра…
Румпельштильцхен смотрит на Рул Горм с немыслимой доверчивостью, и губы феи сами собой складываются в улыбку.
Комментарий к Глава 3
Картинка в тему: http://www.agimsulaj.com/Vignette/98994.shtml
========== Глава 4 ==========
Это пробуждение не было так болезненно, как предыдущие. Боль, стискивающая голову железным обручем, ушла. Горячка отступила, оставив после себя ощущение слабости и пустоты. Постель была слишком мягкой. На такой ему не доводилось лежать раньше. Конечно, он видел пуховые и перьевые перины и подушки в ярмарочных рядах, но даже не приценивался к ним… Румпельштильцхен разворачивается на бок и оглядывает комнату, в надежде увидеть ту женщину… она называла себя матушкой… Рулгорм… Он хочет уже произнести её имя вслух, но тут видит её, и слова застревают где-то в горле. Она сидит в глубоком кресле у большого окна, голова склонена к плечу, глаза закрыты, а маленькие руки, на фоне тёмной обивки кресла, кажущиеся особенно бледными, лежат на широких, обтянутых тканью подлокотниках. Даже во сне её лицо не утратило выражения строгой нежности. Румпельштильцхен приподнимается на локте, пользуясь случаем более внимательно разглядеть свою спасительницу. Русые волосы, вчера собранные в какую-то мудрёную причёску рассыпались по плечам. Кожа при свете утреннего солнца уже не казалась такой молочно-белой, как ему запомнилось, но по прежнему была бледной. Между удивлённо изогнутыми бровями залегла маленькая складка. Чуть вздёрнутый нос, маленький рот с пухлыми и, наверное, очень мягкими губами. Румпельштильцхен моргает, чтобы прогнать непрошенную мысль. То, что она была так добра к нему, так добра, что даже укрывала его одеялом и стирала испарину с его лица своими нежными руками, ещё не значит что… что… Его снова бросает в пот. Он прикусывает губу. Её доброта не должна вводить его в заблуждение. Она была слишком красива, чтобы он имел право даже мечтать о ней. Сами по себе её черты не были такими уж необычными или яркими, но соединённые в её внешности они казались гармоничными, почти совершенными. Кожа была очень гладкой, но всё же Рулгорм нельзя было назвать юной девушкой. Складка между бровями, расходящиеся от глаз тонкие морщинки и отпечаток опыта, ложившийся на весь её облик, выдавали возраст. Ей не меньше тридцати, решает Румпельштильцхен, и открытие почему-то радует его. Женщина шевелится в кресле: поза была явно не удобной… Румпельштильцхен ощущает укол вины — это он занял кровать — из-за него хозяйка дома была вынуждена коротать ночь сидя, но разбудить Рулгорм так и не решается. Его взгляд скользит по её шее, мягкой кофте с высоким белым воротником, широким складкам серой непривычно короткой юбки. Ткань доходит только до середины икры, и Румпельштильцхен ловит себя на том, что слишком уж пристально рассматривает затянутые в чёрные плотные чулки женские ноги.
Он прикрывает глаза, не желая быть застигнутым за этим занятием. Ему сейчас нужно найти ответы на другие вопросы. Как он попал сюда, и долго ли здесь находится? Ему надо домой… Бей, наверное, сходит с ума от беспокойства за своего непутёвого отца. Румпельштильцхен рывком садиться. Бей. Воспоминания, ускользавшие от него накануне, наконец, возвращаются, и их, приложив немного усилий, удаётся расположить в правильном порядке. Призывной возраст снизили до четырнадцати лет. Он пытался спрятать Бея, но безуспешно. Нищий рассказал ему о кинжале Тёмного. Румпельштильцхен трясёт головой, силясь отличить явь от сна. Да, он поджег замок со всех сторон, и проник в него с заднего входа, и, за пылающим гобеленом увидел кинжал. Он украл его. С трудом разобрал имя на клинке — оно было коротким — и велел Тёмному явиться… На этом воспоминания обрывались. Если старик не соврал, то Тёмный должен был его послушать. Спасти Бея. Остановить войну. Он выдыхает слишком шумно. Может ли быть так, что он уже сделал это? Румпельштильцхен морщит лоб: вчера — это же было вчера? — эта женщина сказала, что война закончилась… Значит ли это, что ему удалось?… Ладно, он узнает. Но домой ему нужно в любом случае. Он откидывает одеяло, спускает ноги с кровати, и понимает, что его посоха по близости нет. Уходить тайком он в любом случае не собирался, это было бы неблагодарно… И как бы ему ни не хотелось будить спящую в кресле маленькую женщину, сделать это всё-таки придётся. Румпельштильцхен глубоко вдыхает, пытаясь набраться решимости, смотрит на собственные руки, мирно лежащие на коленях. Он уже открывает рот, чтобы произнести её имя, но осекается. Что-то не так. Дело не только в штанах — чёрных, из тонкой шерстяной ткани — отродясь у него не было таких — но и в самих руках. Они гораздо светлее, чем он помнит; нет лохмотьев лопнувшей сухой кожи вокруг ногтей; да и сами ногти и пальцы… Подозрительно чистые. Нет, Румпельштильцхен никогда не считал себя грязнулей, но всё же… Он поворачивает левую кисть ладонью вверх и удивляется тому, насколько мягкой она оказывается. Ни мозолей, ни вьевшейся грязи, что не смывалась даже щёлоком. Он шевелит большим и указательным, чтобы убедиться, что они по прежнему его, и обнаруживает, что мозоли от ножниц — которые он думал не сойдут никогда — тоже исчезли. Румпельштильцхен нервно гладит ткань штанов, мысленно возвращаясь к лесной поляне, поблёскивающему в лунном свете кинжалу, буквам на нём… Румпельштильцхен прокручивает эти воспоминания снова и снова. Вдруг его озаряет. Он умер. Ещё в замке, одна из пылающих балок придавила его насмерть — а поляна, кинжал, буквы — пригрезились ему в предсмертной муке. Это всё объясняет. Вот почему здесь нет его посоха, теперь он ему и не нужен… Собственное несколько ослабленное состояние и давящее ощущение внизу живота, напоминающее о необходимости облегчиться, несколько противоречат этому выводу. Румпельштильцхен решительно поднимается — и плюхается обратно на кровать, когда повреждённое сухожилие заставляет ногу подвернуться.
- Матушка, - зовёт он. И всё же у него с трудом поворачивается язык называть так женщину явно моложе его самого. - Не хотел вас будить… Но, мне действительно надо идти.
Рул Горм морщится во сне. Подрагивая, открывает веки. Привстаёт с полустоном:
- Ах… Ты… Я не буду тебя задерживать, - она поправляет рукой растрепавшиеся волосы. - Ты вспомнил, куда тебе надо, Румпельштильцхен? - женщина смотрит на него с интересом. Её тёплые карие глаза блестят — заставляя Румпельштильцхена мимолётно удивиться ещё одной странности — ему запомнилось, что они холодные, голубые. Где тут чудеса, где его собственный лихорадочный бред — он уже не может разобраться.
- Мне надо домой. Я думаю, меня там ждёт сын, он совсем ещё мальчик, и я обычно не оставляю его надолго. А у вас я, кажется, задержался. Так что я лучше пойду… Если только… - замявшись, он обрывает речь.
- Если что? - переспрашивает женщина с некоторым нетерпением, и Румпельштильцхену на миг кажется, что она взволнована не меньше, чем он сам.
- Если только я не умер, - говорит он, осознавая, что если всё-таки не умер, слова его звучат дико. - Простите… Но… матушка… что-то переменилось, и эта комната…
- Нет, ты не умер, - ровно говорит женщина и смотрит словно сквозь него. - Ты был болен. Но сейчас твоя жизнь вне опасности. Ты… позабыл. Позабыл гораздо больше, чем думаешь. Из твоей памяти пропало много лет… - Она поджимает свои маленькие пухлые губы. - Интересный эффект.
Он слушает и не слышит, комната плывёт перед глазами, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки… Он смотрит на эти кулаки с тупым недоумением и севшим голосом спрашивает о главном, о том, что имеет значение, сколько бы лет не прошло:
- Бей… Бей умер на войне с ограми? - эта мысль оказывается страшнее мысли о собственной смерти, но ведь если бы Бей был жив, то он бы сам позаботился о хвором отце, и Румпельштильцхен не обременял бы так долго эту прекрасную женщину. Он не поднимает глаз, и спустя несколько минут молчания, хозяйка комнаты отвечает:
- Нет. Его не забрали. Война закончилась.
- Как? - сдавленно спрашивает Румпельштильцхен.
- Ты остановил войну.
========== Глава 5 ==========
Рул Горм никогда особо не интересовалась, каким был Румпельштильцхен до того, как стал Тёмным. Ей не было нужды вникать в каждую человеческую судьбу, а в случае с Тёмным и без излишних подробностей было ясно: он по определению должен быть достаточно алчным, чтобы возжелать заполучить себе его злую силу, и достаточно жестоким, чтобы не дрогнувшей рукой убить предыдущего носителя проклятия.
Но мужчина, что сидел перед ней, глядя куда-то вниз и терзая то собственные руки, то ткань надетых на него брюк, не выглядел ни злым, ни жадным. Возможно, застенчивым. Несомненно, порывистым и эмоциональным. И доверчивым. Невероятно. Румпельштильцхен не был особенно молод, когда принял на себя проклятие. Ему было не меньше сорока лет, и за этот срок он должен был не раз столкнуться и с обманом, и с предательством. Таковы люди, и живя среди них, этого не избежать. Но человек, которого Рул Горм так долго считала своим главным врагом, не ставил под сомнение ни одно её слово и смотрел на неё с восхищением и благодарностью. Нет, Голубая Фея за тысячу лет своего существования привыкла к восторгам, которые вызывало её появление, когда она, словно звезда, в облаке сияющей волшебной пыльцы, спускалась к очередному просителю с небесной вышины. Людей неизменно привлекала магия, которую фея несла в себе. Но только этот новый Румпельштильцхен смотрел на неё так, словно ему была важна она сама. Рул Горм невольно качает головой, удивляясь тому, как в неё вообще могли прийти такие странные мысли. «Она сама…» - она и есть магия, порождение и часть древней силы.
- Вы расскажете мне? О том, что я позабыл, - спрашивает мужчина, не отвлекаясь от созерцания собственных коленей.
Фея едва слышно вздыхает:
- Нет. - Она не мстительна, но… брать бывшего Тёмного под свою опеку — это уж слишком. Да и как сказать человеку, что его сын мёртв, а сам он убийца, колдун, продавший душу самой чёрной магии. - Эта история вышла бы слишком длинной. Думаю, - Рул Горм запинается, подбирая слова, - лучше будет, если тебе её поведают те, кто лучше знает её… И тебя. Например, твоя жена.
Румпельштильцхен наконец поднимает глаза.
- Жена, - Рул Горм удивляется, как в одно короткое слово может вместиться столько недоумения и боли. - Мила вернулась ко мне? - спрашивает мужчина и продолжает тише, почти шёпотом: - Я очень виноват перед ней.
О, да. Она не знает, что там происходило между Румпельштильцхеном и его женой, когда он был ещё… кем же он был? - ткачом? прядильщиком? пастухом? - но в любом случае, после он провинился перед ней гораздо больше.
- Мила умерла, - говорит фея вслух. - Ты не так давно женился снова.
- Снова, - эхом повторяет мужчина, и Рул Горм кажется, что в его голосе звучит сожаление. - М-матушка, - он каждый раз запинается на этом обращении, - я не помню, как оказался здесь, но… наверное… тут где-то должен быть мой посох.
Точно. Когда магии в Сторибруке не было вовсе, мистер Голд и шагу не мог сделать без трости. Рул Горм не уверена, что у неё найдётся что-то подходящее. Но если добавить толику волшебства… Не предлагать же в конце-концов мужчине в качестве опоры собственное плечо… Последнее предположение почему-то кажется фее почти заманчивым, и она хмыкает себе под нос, представляя невероятную картину: Голубая Фея и Тёмный в обнимку шествуют по Сторибруку. Рул Горм поднимается с кресла, оправляет помявшуюся одежду, и подходит к столику:
- Посох, - в задумчивости произносит она и вертит в руках зубочистку. - Его тут нет, но я что-нибудь придумаю.
Она извлекает из-под джемпера висящую на длинной цепочке ладанку, в которой она хранит немного пыльцы для всяких непредвиденных случаев, ногтем отщёлкивает серебряную крышечку и окунает туда острый деревянный кончик попавшегося ей на глаза предмета. Спустя несколько мгновений зубочистка вырастает в тяжёлый деревянный посох, украшенный замысловатый резьбой.
Во взгляде Румпельштильцхена, наблюдающего за этой трансформацией с чуть приоткрытым ртом, недоумение смешивается с ужасом, и фея не может понять, почему этот испуганный взгляд задевает её больше, чем все те едкие слова, на которые обычно не скупился Тёмный.
- Вот, - говорит Рул Горм с обычным своим спокойствием. - Бери.
Когда он обхватывает протянутый посох, его пальцы слегка трясутся.
- Спасибо, - произносит он сдавленно. И тут же добавляет уже громче: - Я не знаю, чем отблагодарить вас. Вы слишком добры ко мне, - он смотрит на неё — снизу вверх, и, не отводя глаз от её лица, медленно поднимается, так, что теперь уже фее, стоящей почти вплотную к мужчине, приходится поднимать на него взгляд.
- Вам… - она не замечает, что перешла на вы, - не обязательно уходить сейчас… После завтрака я… или кто-нибудь из сестёр… проводит тебя до дома.
- Вы очень добры, - повторяет мужчина ещё раз, и их лица так близки друг к другу, что Рул Горм кажется, что она чувствует, как её кожу согревает вырывающееся с этими словами дыхание.
Она отступает на шаг, говорит напряжённо, указывая на посох:
- Это мелочь, - она пожимает плечами. - Даже не подарок. Ровно в полночь он снова станет зубочисткой.
Мужчина улыбается, сначала неуверенно, потом шире:
- Зубочисткой?
- Да…
Румпельштильцхен тихо смеётся:
- Не зря я никогда особенно не доверял волшебству.
Рул Горм подавляет ответный смешок, а Румпельштильцхен добавляет чуть встревоженно:
- Я не хотел вас обидеть.
- Я не обиделась.
Какое-то время они оба молчат, потом, откашлявшись и уставившись в пол, бывший Тёмный (никогда не доверявший волшебству, какая ирония!) негромко произносит:
- Мне нужно выйти ненадолго….
- Что? - вскидывает взгляд фея.
- Мне бы… нужник…
- Нужник? - переспрашивает Рул Горм с искренним не пониманием.
- К-хем, - на бледных щеках мужчины проступают розовые пятна, и несколько секунд он молчит, поглощённый какой-то внутренней борьбой. - К-хем, - кашляет он снова и, не отрывая глаз от паркета, всё же повторяет просьбу, - я хотел спросить, где у вас тут… отхожее…
Фею, не смеявшуюся уже лет четыреста, второй раз за утро чуть не пробирает глупое хихиканье. Она быстро отворачивается, чтобы мужчина не заметил её смешливого настроения, и указывает на дверь уборной — сёстры пользуются общим туалетом, одним на этаж, но у неё, как у матери-настоятельницы была эта привилегия — отдельный санузел.
- Там всё не совсем так, как ты привык, - поясняет она. - Помочь, или сам разберёшься?
- Сам разберусь, - буркает мужчина, и, стуча посохом, скрывается за дверью туалета.
Какое-то время оттуда раздаются приглушённые ругательства, шипение, грохот — видимо, падает палка, треск рвущейся ткани, сменяющийся журчанием и шумом воды. Из уборной он выходит ещё более взъерошенным, одной рукой вцепляясь в посох, а другой в спадающие брюки. С застёжками не справился, - догадывается фея. Пусть в том мире ей и не приходилось вникать в особенности людского гардероба, а её собственное неизменное платье не нуждалось ни в стирке, ни в чистке, она всё же понимает, что такое достижение прогресса, как застёжка-молния, в Зачарованном лесу отсутствовало, да и пуговицы были редки. Она отводит глаза, не желая ещё больше смущать и без того смущённого мужчину, указывает на стул перед кроватью: