С неожиданным для своей комплекции и возраста проворством он стал спускаться по лестнице.
Спустившись на несколько ступенек, Юра проговорил, сложив руки у рта трубочкой:
- Эй! Как вас там? Господин Бабочка, захватите, пожалуйста, пива!
- Меня зовут Виль, - раздался снизу голос толстяка. - Виль Сергеевич, если вы радетель за официоз, хотя, на мой взгляд, имя и отчество мои сочетаются не лучшим образом. За то, что вы причислили меня к отряду чешуекрылых я не обижен только потому, что вы выручили меня звонкой монетой.
Чувствуя себя не в своей тарелке, Юра снова подошёл к двери и спросил:
- Так как, хочешь выпить? Только скажи, и весь бар к твоим услугам.
- Сейчас ничего не нужно, спасибо, - ответил из-за двери Слава. - Это глупо, но... по-моему, я куда-то падаю. Будто мы вдвоём с Маринкой гуляли по натянутой между крышами струне. Её больше нет, а вот теперь и я, потеряв равновесие, падаю следом.
Юрий зажмурился, лихорадочно пытаясь сообразить, что он сказал бы какому-нибудь из своих учеников. Единственная пришедшая на ум фраза не годилась даже на то, чтобы потянуть время.
- Жизнь ещё не закончилась, - услышал он свой упавший голос.
- Для неё закончилась, - незамедлительно отреагировали там, за дверью. Надрывные нотки в голосе не вязались с прежним, ироничным, немного колким и обескураживающе-добрым Славой. - А для меня... слушай, как бы ты отреагировал, если бы остался последним человеком, который со мной говорил?
- Что ты имеешь ввиду?
Газонокосилка не смолкала, и в тон ей у Юры разболелась голова.
Слава ответил с коротким смешком (Юра услышал, как он отошёл от двери, как ходит по комнате, с шумом и как будто вслепую двигая мебель):
- Прямо сейчас я вижу здание насквозь. Вместо потолка надо мной словно кто-то целлофан натянул, пол прозрачный, на первом этаже две уборщицы курят в туалете - срань господня, это странно, Юр! Думаю, я свихнулся. Знаешь, что ещё я вижу? Почву. Умятую как следует почву под фундаментом. Сам фундамент похож на грудную клетку бронтозавра, а земля кишит червями, которые никогда не видели света. Я вижу муху, которая ползает по стеклу в кабине моего автомобиля... чёрт, я только сейчас понял, какое херовое у меня было зрение. А сейчас как очки надел. Вижу воробьиный глаз за сотню метров.
Грохот, человек внутри обо что-то споткнулся. Спустя несколько секунд Слава продолжил, как ни в чём не бывало:
- А глубоко под землёй пещеры. Целая сеть пещер, они идут уступами, иногда под наклоном, уходят так глубоко, что едва удаётся разглядеть. Там течёт подводный ручей. А в самой глубине... в самой глубине - я, из-за которого погибла лучшая женщина на свете.
Концовка была настолько неожиданной, что Хорь, собиравшийся уже что-то сказать, притих.
- Это я её убил, Юр, пусть даже не прикоснувшись к ней. Убить можно не только действием. Я убил её здесь, в этом номере, когда стал настаивать на своём. Когда допустил мысль, что она моя собственность. Когда впал в бешенство, видя как она ускользает... Теперь я буду вечно пребывать там, в глубине, среди москитов размером с ладонь и маленьких слепых зверьков. Буду вечно слушать эхо моего горя.
Вернулся Виль Сергеевич. Его лицо лоснилось от пота. Ключа не было.
- Пётр говорит, что если бы я пришёл к нему лет тридцать назад, то застал бы полный комплект. Шутник херов. Довольно долго копался в том, что осталось, но для двадцать первого ничего не нашёл.
Он склонил голову к левому плечу, прислушиваясь, а потом, не таясь, стукнул кулаком в дверь.
- Открывай, сынок, - сказал он. - Давай поговорим как мужчины.
- Кончай нести чепуху, - закричал Юра. - Ты же не кукла чревовещателя и не средневековый колдун! Это даже не смешно.
- Время уходить, - раздался Юрин голос, кажется, с противоположного конца номера. Удивительно, что они вообще его услышали. - Никто не может находиться в двух местах одновременно, а здесь быть больше невыносимо.
Виль Сергеевич ударил по двери с неожиданной силой. Потом попробовал высадить её плечом. Костюм его затрещал, нити на локтях торчали, как мышиные усы. На шум сбегались люди, дверь соседнего номера открылась, и показалось встревоженное лицо Алёны.
- Что он? - спросила она.
- Плохо. Совсем плохо, - ответил Юра, отступив к перилам.
Резная дверь трещала, но не поддавалась. С громким стуком падали на пол картины. Казалось, всё здание раскачивается в момент столкновения плеча мистера Бабочки со старым упрямым деревом, как судно, попавшее в шторм. Впрочем, было ясно кто здесь победитель: детектив не собирался сдаваться. Он превратился в один гигантский кулак. И вот наконец дверь затрещала и после хорошего удара провалилась вовнутрь, забрав с собой половину косяка.
Виль Сергеевич не удержал равновесия и, завалившись вперёд, разбил зеркало в прихожей. Юра зашёл следом и, бросив взгляд вглубь комнаты, согнулся в приступе тошноты. Скудный завтрак и алкоголь, давно улёгшиеся в желудке, душной, тягучей струёй поползли по пищеводу вверх.
2.
Сказать, что номер был разворочен - ничего не сказать. Точно недавно ослепший человек очнулся здесь и бродил, пытаясь понять, где оказался. Стол перевёрнут, расколотая ваза лежит на полу, цветы разбросаны по всему номеру. Тумбочка возле кровати опрокинута, ящики и ящички валяются всюду, как выбитые зубы. По их содержимому не раз прошлись ногами. Там была косметика Марины, чьи-то очки для чтения, нижнее бельё и украшения. Шторы валялись на полу. Видно, Слава запутался в них и, рванувшись, буквально вырвал потолочный карниз из стены. Сам он лежал возле окна, из-за кресла торчали только его ноги. Струйки чёрной жидкости, похожей на ещё не застывший битум, растекались во все стороны. Несмотря на то, что окно было настежь открыто, в комнате стоял густой солоноватый запах, от которого хотелось бежать подальше. Но Юра не мог сдвинуться с места. Согнувшись, он зажимал себе рот, тараща глаза и касаясь кончиком высохшего языка ладони.
Виль Сергеевич, побарахтавшись словно большой жук, встал на ноги. На лбу у него красовалась свежая ссадина, а бабочка шкалой какого-то замысловатого измерительного прибора повёрнута на девяносто градусов.
- Опоздали, - выдохнул он. Расшвыривая ногами обломки, вещи, превратившиеся в мусор, бросился к телу.
В дверях появилась Алёна, и Юра, отняв одну руку от лица, замахал ею на жену: мол, не подходи. На полусогнутых ногах он прошёл следом за здоровяком.
- Это не то, что вы говорили, - сказал он. - Не внезапно остановившееся сердце и не сосуд в голове.
Глаза Славы широко открыты, но в них уже не было жизни. Рот, должно быть, свело судорогой: его искажала чудовищная, злобная улыбка, в ней, как ни неприятно было это осознавать, что-то оставалось от той обаятельной улыбки, которой он щедро делился минувшей ночью. Запястье на левой руке в буквальном смысле разодрано в клочья. Белая футболка, уже наполовину просохшая после того как Марина плеснула на неё водой, снова намокла: на этот раз на животе и на этот раз от крови. Рядом валялся нож-пилка, которым обычно режут хлеб, между зубцами у него застряли лоскуты кожи и сгустки крови.
Он был мёртв - окончательно, бесповоротно, без сомнения.
Виль Сергеевич наклонился, зачем-то пощупал пульс на шее, после чего покачал головой:
- Для особенно нетерпеливых есть отдельные пути. Для тех, кто понимает, кто способен увидеть в зеркале смертельный изъян в своём организме.
- А он понимал? - медленно стервенея, спросил Юра.
- Есть разные пути. Обходные, живописные, такие, на которых можно встать лагерем на неопределённое время. И даже пути назад. Но парень не видел иного выхода.
Хорю не давал покоя вопрос: "Они услышали бы, как он режет себе руки, если бы не колотились в дверь, а сидели смирно? И что бы это был за звук?"
- Не видел выхода? - Юра схватился за голову. Волосы были липкие от пота. - Да что это за ерунда-то такая! И то, что он там городил...
- Я слышал, что когда человек готов к прыжку в бесконечность, у него обостряются все чувства, и даже появляются новые. Вроде как прощальный подарок от жизни, рюмка на посошок. Мол, поживи напоследок с третьим глазом во лбу. Они начинают видеть и чувствовать то, что не под силу увидеть и почувствовать любому из нас. Начинают думать по-другому.
- Думать, как покончить с собой?
- Граница между жизнью и смертью растворяется в глазах таких людей, - Виль показал Юрию раскрытую ладонь. - Если что, это всего лишь мои домыслы. Как там всё происходит на самом деле нам узнать не суждено... по крайней мере, пока. Не думаю, что кто-то в здравом уме может к этому стремиться. Они видят фруктовые сады за рекой и бросаются в воду, торопясь оказаться на другом берегу. Вдалеке маячит мост, но не тратить же время на то, чтобы до него добраться?
Юра почувствовал новый острый приступ тошноты, но всё же сказал:
- Чтобы порезать себе руку в клочья, требуется недюжинная храбрость. И сила.
Виль Сергеевич взглянул на него и коротко, но метко сказал:
- Одержимость.
- Что там произошло? - раздался от двери голос Саши. Хорь сделал несколько шагов назад. Алёна сдерживала любопытных в дверях: стояла, широко расставив ноги и раздвинув руки, словно вратарь. Когда она оглянулась, Юра увидел в глазах крупные слёзы - будто блестело разбитое стекло. Он подумал с несвойственной моменту язвительностью: "А ты теперь, небось, жалеешь, что мы не убрались отсюда ещё вчера. Плачь, плачь, я хочу видеть твои слёзы. Собери их для меня в шкатулку, чтобы я мог любоваться на них, когда настанут плохие времена..."
Прошло немало времени, прежде чем этот длинный, страшный день можно было признать окончательно ушедшим в прошлое. Девятое октября сменилось десятым, и все как будто вздохнули свободнее. Лёжа в кровати рядом с неспящим мужем, Алёна слышала, как в своих комнатах на этаже ворочаются многочисленные постояльцы. Попугай в клетке, стоящей на подоконнике, возвышался мачтой застывшего в сердце штиля корабля. Высокие, насмешливые скрипучие звуки, что птица издавала днём, теперь превратились в низкое, еле слышное клокотание с посвистом, за которое Алёна и Юрий были ей благодарны. Это напоминало колыбельную.
Одержимость, точно, - думал Юра, лёжа на спине и вспоминая слова мистера Бабочки. - Но чем он был одержим? Мариной? Поначалу казалось, что так оно и есть. Но если размышлять здраво - как может один человек прыгать за другим в бездонную пропасть? Без шанса спасти, без шанса вернуться обратно. Что это, самопожертвование или всё-таки что-то другое? Вмешательство извне... у каждого в голове есть лист, на котором он записывает всё, что хотелось бы сохранить. Мелкие вещи не запоминаются, значимые же находят себе место там, на листе в линеечку... ну, или в клеточку, кому как больше нравится. Когда Юра заглянул Славе в глаза перед тем, как один из старых добродушных полицейских сказал: "Пройдёмте, побеседуем", он видел, как этот листок корчится и чернеет, будто к нему поднесли зажигалку. То же самое он видел когда-то в глазах у Пашки... но ведь нет никаких причин полагать, что Пашка тоже мёртв.
Мысли Алёны тоже текли в том направлении.
- Прошу тебя, - пробормотала она, - если со мной когда-нибудь случится беда, не надо резать себе вены. Даже если я сверну себе шею из-за того, что пока я буду мыть окна, ты подкрадёшься и схватишь меня за попу. Всё это опасно близко к безумию.
- А ты?.. - спросил Юра, не слишком понимая, что всё-таки хочет сказать.
Алёнкины глаза поблёскивали в тусклом свете фонарей из окна.
- Я могу тебе пообещать то же самое.
Они уснули, сцепив под одеялом руки. Глубоко за полночь, когда кофе в кружке ночи осталось на донышке, Алёна вдруг пробудилась от странного, потустороннего звука. Она села на кровати, ударившись локтем о стену, возле которой спала, поражённая единственной мыслью, видимо, оставшейся от какого-то сна.