Ленка продолжила:
– Бабушка с дедушкой через год после исчезновения Андрея решили устроить похороны, вы знали? На кладбище есть могила, но она пустая, само собой. Надгробная плита, все как полагается. Так вот мама несколько лет подряд приходила и разбивала эти плиты. Мне бабушка рассказывала. Потом мама стала старше и переосмыслила что ли. Теперь мы каждый год на Пасху ездим к кенотаф и поминаем её брата. Это такой же обязательный ритуал, как и его поиски в феврале. Она не верит, что он мертв, но поминает его, представляете?
Ленка закончила говорить как раз в тот момент, когда они дошли до поворота у подлеска. Две ровные линии лесополос обрезали горячий ветер, в тени деревьев стало прохладнее. У неприметной остановки (лавочка почти на обочине и забитый до основания ржавый мусорный бак) стояла маршрутка, на лобовом стекле которой висела табличка: «На кладбище». За рулем сидел коренастый мужичок и курил, пуская дым сквозь приоткрытое боковое окно.
– Мы вовремя, – улыбнулась Ленка. – Хотя, конечно, на кладбище лучше не торопиться.
Она, наконец, отпустила его ладонь и направилась вприпрыжку к маршрутке.
2.
Кладбище размазалось по полю, окруженному лесом. Его будто огородили от дороги, спрятали, чтобы случайные люди не смогли попасть сюда.
Кроме леса никаких ограждений здесь не существовало. Маршрутка съехала с узкой односторонней дороги на гравийную обочину, распахнула дверь, и редкие пассажиры высыпались сразу же к могильным плитам и чугунным оградкам, к свежим деревянным крестам и одиноким столикам.
Выхин огляделся. Зеленые холмы поднимались к небу. Через дорогу шумел лес, где-то стрекотали птицы. А кругом – могилы, могилы, могилы. Как найти тут нужные? Зачем он вообще сунулся сюда? Никогда не был сентиментальным, а тут вдруг влезла противоречивая мысль и не отпускала. Это все вчерашнее…
– Я знаю, где лежит Иван Борисыч, – заявила Ленка. – И ваша мама рядом с ним. Пойдемте.
Она повела Выхина узкими заросшими тропками мимо чужих оградок и надгробий, крестов и холмиков, усыпанных цветами и венками. Деревьев на кладбище не было, а потому солнце с жадностью набросилось на посетителей. Даже сквозь кепку Выхин чувствовал давящий жар, будто в затылок настырно вдавливали раскаленный болт. Заболели виски, пот густо залил глаза, щеки, собрался между лопаток. Холодная вода не спасала совершенно. От каждого глотка хотелось пить еще больше.
Выхин совершенно не следил за дорогой, да и не смог бы следить – окружение слилось для него в сплошное месиво из характерных кладбищенских аксессуаров. В ноздри настойчиво лезли запахи из автобуса, смешивались с чем-то прогорклым, едким. Может быть, это был запах смерти?
– Пришли.
Ленка указала на свежую могилку, возвышающуюся над землей. Не было оградки или какого-то иного ограждения. Холм земли, укрытый несколькими венками, будто вырос сквозь землю прямо на тропинке. В холм воткнули покосившийся деревянный крест. На пересечении двух палок пригвоздили фотографию отчима, завернутую в целлофановый пакетик – от дождя. Сквозь пакетик почти нельзя было различить лицо Иван Борисыча.
– А вот и ваша мама, – сказала Ленка негромко.
Мама смотрела на Выхина с овальной фотографии на металлическом кресте. Фото было черно-белым, но Выхин вдруг вспомнил, что у мамы были голубе глаза. Яркие и глубокие, как сегодняшнее небо.
– Я пойду, проведаю могилку дяди, – Ленка неопределенно мотнула головой. – А вы пообщайтесь, не стесняйтесь.
– Пообщаться с кем? – не понял Выхин.
– С родственниками. На кладбище для этого и приходят.
Ленка отправилась по петляющим тропинкам, огибая высокие и низкие надгробия и кресты. Выхин повернулся к могиле матери, положил букет поникших гвоздик у изголовья креста. В голове была пустота. Он тщетно пытался найти какие-то слова, но не находил их. Выдавил:
– Прости, что не приехал на похороны.
Вязкий воздух поглотил его слова.
Второй букет гвоздик лег на холм сухой земли могилы Иван Борисыча. Выхин пристроил цветы между двумя венками. Накинувшийся жаркий ветер выдернул и растрепал розовую ленту, на которой сверкали золотым слова: «Лучшему другу и ответственному работнику от коллег!».
Выхин поймал кончик ленты, сковырнул с верха могилы небольшой камень, придавил. Рядом лежал еще один камень, правильной круглой формы. Выхин увидел едва проступающие выцветшие линии на поверхности этого камня, будто когда-то давно нарисованные краской или фломастером.
– Что за… – он осторожно дотронулся до камня, ожидая, что морок исчезнет.
Его не должно было быть здесь. Этим камням место в лесу.
Если не считать трех штук, которое он притащил в квартиру в феврале двухтысячного и спрятал.
Камень на могиле отчима был холодный. Ледяной! На его поверхности остался отпечаток пальца Выхина в виде капелек влаги, которые почти сразу же испарились.
– Что за… – повторил Выхин вполголоса.
«А Лёва сегодня выйдет?»
В затылке снова провернулся раскаленный болт. Выхин выпрямился, оглядываясь. Поблизости никого не было. Ленка пропала где-то за могильными плитами. Метрах в пяти в земле ковырялась какая-то старушка, выдергивая сорняки вокруг могилки.
Эхо детского голоса оседало в сознании.
«Жир-пром-комбинат! Сиськи-письки, лимонад!»
Выхин поднял камешек, повертел. С поверхности камня ссыпался иней, оставляя влажные следы. Выцветшие линии только казались выцветшими из-за яркого солнца. Выхин знал, что в темноте эти линии обретают силу, становятся яркими и красивыми, тянутся к другими линиям на других камнях, стремясь собраться в единый рисунок…
– Эй, жирдяй! Я вроде бы говорил не появляться здесь больше.
Жаркий ветер мгновенно похолодел и слизал с лица Выхина капли пота, забился в ноздри и в горло. Солнечный свет стал бледнее, прозрачнее, будто на солнце кто-то накинул вуаль.
Дюша Капустин стоял у металлической оградки метрах в тридцати от Выхина. Невысокого роста, худой, в зимней курточке – изрядно потрепанной и как будто сгнившей. Семнадцатилетний парень, выбравшийся с того света.
За его спиной сгустились тени, оттуда веяло морозным ветром, февралем, черными беззвездными ночами. И еще там стояли люди, два или три человека, сразу не разобрать.
Выхин стер слезы тыльной стороной ладони. Надеялся, что образ растворится, но он не растворился, а сделался еще более осязаемым и реалистичным.
– Если ты забыл, жирный, то я тебе напомню, – сказала Капустин, и голос у него тоже был из прошлого, ломающийся, подростковый, мертвый. – С поломанными ногами быстрее доходит!
У Капустина не было левого глаза, вместе с веком. В пустой глазнице собрались снежинки, которые не таяли. Кончики волос Капустина тоже подмерзли и побелели.
Выхин не верил. Прошлое медленно поднималось из глубин, как хищная рыба в поисках пропитания. Он оглянулся, ища поддержки. Старушка неподалеку продолжала выщипывать траву, как ни в чем не было. Вокруг нее светило солнце. Больше никого не было.
Никого реального!
Из-за спины Капустина, из той самой промерзлой темноты, вышла Маро. Мелкая, двенадцатилетняя. Обернутая в изношенное свадебное платье, которое расползалось под жирным телом, как скользкий лаваш шаурмы. Маро весила, наверное, килограммов двести. Огромная щекастая голова подрагивала, а тройной подбородок ходил ходуном, едва удерживая такой вес. Верхнюю часть лица скрывала вуаль, покрытая инеем. Живот вывалился сквозь треснувший шов платья, и Выхин разглядел темно-синие зигзаги вен, опоясывающие огромный пупок.
Он вспомнил, как рисовал эти вены шариковой ручкой, сидя в пещере. Ему нравилось наносить линии – словно размашистые удары ножом. Словно месть за злость, которой Маро его одарила.
С тех пор эта злость преследовала его в каждом новом рисунке.
– Один раз проучить! – сказал фантом жирной девочки и протянул Капустину сначала шляпу из гвоздей, а потом хоккейную клюшку.
И вот на этом месте воспоминания рванули с неистовой силой, прорвали все ограждения, которые Выхин возводил долгие годы, вывалились в его голову одно за другим.
– Взять его! – пролаял Капустин, напяливая шляпу. Окровавленное острие толстого гвоздя вышло из его пустой глазницы.
Выхин бросился бежать, огибая надгробные плиты и оградки. Жаркий вязкий воздух цеплял за плечи, волосы, обжигал щеки, забирался сквозь стиснутые зубы.
Он оглянулся через плечо. Маро, подобрав полы платья бежала за ним. Из темноты выскочило еще одно существо, какой-то урод с приплюснутыми ушами, с глазами навыкате, с разбитыми в кровь распухшими губами. Выхин не сразу узнал его, а потом понял – Вано. Агрессивный грузин. Как с картинки в тетради – изуродованный дразнилкой.
Старушка неподалеку вздрогнула, будто что-то услышала, и выпрямилась. Уперев руки в бока, она прищурилась, разглядывая происходящее.
– Вы видите их? – крикнул Выхин и побежал в её сторону. – Видите?
Старуха открыла было рот, чтобы ответить, но в этот момент рядом с Выхиным оказалась Маро и с победным криком вцепилась ему в запястье.
У нее были ледяные мертвые пальцы. Ногти впились в кожу, разрывая.
– Попался!
Она дернула Выхина на себя – слишком сильно даже для толстушки. От неожиданности он запнулся, начал падать, увлекая девочку за собой. Маро завалилась на бок, громко, с отдышкой, хрюкнув. Разжала пальцы, скользнув по запястью ногтями так, что остались глубокие красные следы.
– Вы с ума сошли? – спросила старушка, глядя на Выхина.
Возле нее вырос Вано, замахнулся и ударил по голове клюшкой. Будто шайбу забрасывал. Голова старушки дернулась, в ярком солнечном свете расцвели крупные капли крови, руки взмыли вверх и тут же безвольно опустились. Вано толкнул старушку в спину, роняя лицом на землю. Перевел взгляд на Выхина, ухмыляясь расплющенными губами, которые были все в мелких гнойных трещинках.
По щекам Выхина словно мазнуло холодом. В горле пересохло.
– Твоя очередь, – хихикнула Маро, тряся в воздухе толстыми короткими ручками. Рукава платья трещали по швам и расползались, обнажая посиневшую заиндевевшую кожу. – Не убежишь, жирдяй! Будешь знать, как нарываться. Будешь знать!
– Сама жирная! – огрызнулся он нелепо и по-детски, и побежал – одновременно с шестнадцатилетним изуродованным парнем Вано, которого здесь не должно было быть. Вано прыгнул наперерез, размахивая клюшкой. Ударил по надгробию, сбивая осколок, чиркнул по скамейке. Выхин же, вжимая голову в плечи, отпрянул, побежал, петляя, по утоптанным тропинкам к дороге.
В спину кричали, вопили и улюлюкали. Перед ним выпрыгнул Капустин. Он не вырос, не успел, и сейчас едва дотягивался Выхину до плеча. Мелкий и щуплый, но невероятно страшный – с торчащим из глазницы гвоздем, с дырками в черепе, с бледной кожей, свисающей с щёк голубоватыми завитушками, с желтыми редкими зубами и с куцым, будто обгрызенным носом.
Капустин взмахнул клюшкой:
– Иди сюда, урод!
Выхин затормозил, прикрывая руками лицо, врезался в Капустина, подмял его под себя, оттолкнул. Воздух вокруг заискрился снежинками, и Выхин почувствовал жгучую боль в груди, в затылке, в горле. Будто вдохнул кусочки льда, которые застряли в гортани и начали замораживать внутренности.
Кто-то завыл по волчьи. Заклокотал холодный смех, от которого заболело в ушах. Выхин дёрнулся, не помня себя от ужаса, мотнул головой, осматриваясь – Капустина не было – и бросился зигзагами, через оградки, ломая кусты, утопая кроссовками в сухой земле чужих могил, к лесу, скорее.
Оглянулся. Тени преследовали. Клубы искристых от инея теней. Футболка прилипла к спине. В ушах звенело.
«Тили-тили тесто, жених и невеста!»
«Андрей, Андрей, сделал шапку из гвоздей»
Выхин вспомнил, как рисовал Вано: вычерчивал измазанные кровью губы, поломанный нос, заплывшие глаза. Выражение лица, как у форменного идиота, который не может связать двух слов. Агрессия сочилась с того рисунка. Вано был боевой машиной без мозгов. Таким он оставался и сейчас.
Лес начался внезапно. В сторону Выхина словно прыгнули дрожащие тени деревьев, потом стало влажно и прохладно, тропинка оборвалась, сменившись дёрганной колеей, а за ней оказался заросший овраг с рыжим кустарником по краям.
Выхин влетел в овраг, едва не переломав ноги. Упал на ладони, больно оцарапал их сухими колючками. Вскочил, продрался сквозь кустарник, оказался среди деревьев, в мякоти сырой земли и тишины. Сразу стало легче дышать. Раскаленный болт в затылке провернулся еще раз, но уже не причинял сильной боли. Лес нравился Выхину с детства.
Он стер пот с глаз, побрёл вглубь леса, боясь оглядываться.
Может быть, Выхин сошел с ума, подхватил тепловой удар, свалился в обморок прямо у могилы отчима или даже по-настоящему, без шуток, умер – но всё равно боялся оглянуться и проверить, так ли реальны тени с хоккейными клюшками, как они были реальны всего несколько минут назад.
Сердце колотилось, и это пока что был самый громкий звук вокруг. Выхин перешел с бега на быстрый шаг, обогнул полувысохший ручеек, щурясь поглядывал на яблоко солнца, то и дело выскакивающее сквозь листья деревьев – пытался сориентироваться на местности, хотя понятия не имел, где находится и куда бредёт.
А ведь в этих лесах пропадали люди. Раз – и оставались от них только надувные лодки, палатки, рюкзаки.
Где-то возле реки, да?
Он остановился, прислушиваясь. Осторожно повернулся, готовый броситься наутёк сразу же, если увидит что-то подозрительное или страшное.
Никого не было. Никто его не преследовал.
Тем не менее.
Далекий звук воды различить было трудно, но возможно. Местные реки, ледяные и опасные. Притягивали отчаянных людей, словно мотыльков. И его как-то притянули, не отпускают.
Выхин почувствовал холод в кармане, запустил туда руку, вытащил камень с узором. Когда он успел взять его? Память снова играла злые шутки.
Извилистый кроваво-красный узор как будто изменился. Иней сыпался из-под пальцев, оставляя на поверхности камня мелкие капельки.
– Что здесь происходит? – спросил Выхин вслух.
Он снова вспомнил про пещеру, про ту самую спасительную крепость, куда сбегал от Капустина и его друзей. Раньше Выхин думал, что один раз найдя путь к ней – узкий чёрный провал, из нутра которого пахло плесенью и смертью – не забудет. Но вот ведь, забыл. Звук реки и камешки напомнили. Словно детали мозаики внутри головы. Чего-то не хватало, самой малости…
– Вы куда побежали?
Выхин вздрогнул, заметив показавшуюся из-за деревьев Ленку. Торопливо убрал камень обратно в карман.
– Ты ничего не видела?
– Неа. Пошла к могиле дяди, потом вы рванули к лесу, что-то кричали, как будто убегали от кого-то. Я за вами, вприпрыжку, еле догнала. Думала, спасательный отряд понадобится.
Ленка смущенно выдавила из себя смешок. Со стороны, наверное, глупо выглядело – здоровенный мужик с воплями бегает по кладбищу. Выхин тоже смутился.
– Кажется разное… – пробормотал он. – Проклятое солнце.
– Я вам про дядю напомнила, вот вы и сорвались, – сказала Ленка. – Бывает. Он снова за вами гнался?
– Снова?
– Ну, как раньше.
Выхин не смог сразу подобрать правильные слова, потому что образы, выпрыгнувшие из прошлого, оставались ещё слишком яркими.
– Его банда постоянно меня выслеживала, – сказал он, наконец. – Не гонялась, а именно выслеживала. Это должна была быть месть за выбитый зуб. Как-то они меня поймали и затащили в лес, чтобы избить клюшками… у них тогда много чего было на уме… а я сбежал… Вот как сейчас. Кругом деревья, влажно, пахнет как-то… по лесному, грибами, перегноем. Думал, что никогда не выберусь отсюда, что этот лес вечен. Но потом он закончился.
– Вы нашли дорогу или реку?
Выхин неопределенно пожал плечами и не ответил.
Ему стало легче. Образы Капустина, Маро и Вано поблекли, вновь превратившись в рисунки в тетради. Нужно будет вырвать их и сжечь, избавиться навсегда.
– От таких воспоминаний надо избавляться, – серьезным тоном сказала Ленка. – Я читала в одной книге по психологии. У вас осталось что-то в прошлом. Какой-то нерешенный вопрос. Вы подсознательно пытаетесь его решить, и не можете. Вы и в город-то вернулись скорее всего из-за этого.