— И ещё, я тебе рассказывал, про невидимых микробов, вот самые вредные, как раз там у женщин и живут, их проказою зовут. Да и не только они. Ты думаешь, почему женщины такие вредные, во! Всё оттуда, а потом мужчины во всём виноваты!
— Таких надо сразу выявлять и изолировать, и всех мужчин, которые этим отмечены, тоже. Дальше будем думать, что с ними делать.
Бедлам вышел от меня, ещё более озадаченным, чем прежде. А то ж! Думал, так всё легко. Я тебе напридумываю, и не такое. Век… помнить меня будешь, да и не ты один.
Закончив разглагольствовать с Бедламом, я снял котелок, с уже почти остывшим отваром, и осторожно сцедив его в глиняную кружку, отпил из неё. Тёплая волна прохладой прошлась по моему пищеводу. В отваре присутствовал набор трав, по вкусу напоминавших мяту. Приходилось делать и пить его, он помогал снижать потенцию, и в голову не били гормоны, или что там нам бьёт в голову, когда женщин нет.
А так, и организм хорошо себя чувствовал, и голова работала, как надо. Надо бы побольше его наварить, и воинам раздавать, чтобы поменьше о женщинах думали, и больше о службе. Да вот травы, входящие в его состав, больно редкие, и применяются в гораздо нужных сборах. Не выгорит дельце-то, ну что ж, хотя бы себя побалую, и то хорошо.
А ещё, меня посетила идея, помимо, чисто африканских, зебр, использовать монгольских лошадок. Заказать и привезти их сюда, для разведения, и здесь уже вывести новую африканскую породу. Должно было получиться, но вот, денег на это не было, и возможностей это заказать, пока тоже.
Я уже потратил почти всё золото, и найденные алмазы. Остались только те, которые я нашёл в храме мёртвого бога, но они были огромными, а мне такая слава не нужна. Я знал, что на территории Конго, и той, где я сейчас жил, были алмазы, и вроде как, в основном, их находили в речках. С этой целью, я рассылал в разные стороны поисковые партии, показывая им наглядно, несколько оставшихся у меня алмазов, чтобы они знали, что нужно искать. Поиски продолжались, но пока, к сожалению, были безрезультатными.
Пока большой отряд атамана Ашинова, медленно двигался по захваченной мною территории, бывшей провинции Экватория, которую я захватил, тем не менее, не полностью, я продолжал мучиться со своим войском.
Четыре тысячи солдат, это уже бригада, и не усечённая, как сейчас, а полная. А если посчитать тысячу бойцов Ярого, тысячу бойцов раса Куби, почти тысячу Момо, да ещё молодых воинов, набранных расом Куби, и им же тренируемых, да ещё несколько сот воинов, разбросанных по другим селениям, набиралось уже не на дивизию, а почти на целый корпус. Но, всё равно, этого было мало, для осуществления моих планов.
Наконец, мне в голову пришла идея, как наладить обучение рассыпному строю. Я назначил тысячу воинов, которые будут изображать линейный строй и наступать колонной, а потом густым строем. Другие две тысячи должны были обороняться от них. Ну и последняя, четвёртая тысяча, выступала арбитрами, внимательно наблюдая за сражением, и подсчитывая количество попаданий друг в друга.
В этой диспропорции и был заложен весь смысл моего обучения. Каждому воину было дано задание подготовиться, и заготовить себе снаряды, сделанные из комков земли, либо глины. Идея всем понравилась, и негры стали готовиться к военным играм. Уложив в свои походные мешки круглые комки, они разошлись в разные стороны.
Тысячный отряд стал наступать колонной на оборонявшихся. По моей команде, и те, и другие, стали швырять друг в друга свои земляные снаряды. Град снарядов обрушился на колонну, шедшую маршем в сторону обороняющихся. Точнее, просто стоявших толпой в саванне, негров.
Снаряды ливнем хлынули на колонну, быстро заставив разбежаться, шедших в ней негров, в разные стороны. Убедившись, лишний раз, в уязвимости колонн, а также показав это воинам, я дал команду перестроиться.
Ответный огонь, кстати, не причинил ни какого вреда.
Теперь тысячи поменялись местами. Побитая, стала обороняться, рассредоточившись на небольшом промежутке, а остальные, стали нападать, наступая густыми цепями, либо толпой.
Побитые негры, с ожесточением, злостью, и очень быстро, швыряли неизрасходованные снаряды в своих товарищей, ревущею толпою бросавшихся на них. Эффект был предопределён.
Град снарядов попадал в густые ряды, нанося синяки. Ответный огонь был неприцельным. В большинстве своём, снаряды ни в кого и не попадали, а если и попадали, то, в основном, в одного и того же воина, причём, сразу несколько. Это, как правило, был либо высокий негр, либо плохо прятавшийся. Тогда, как в атакующих воинов, летели снаряды, практически избирательно, и каждый из них, находил свою цель, редко попадая в одного и того же.
Третья атака уже шла рассыпчатым строем. И так, как я учил. В неё пошла последняя тысяча, не участвовавшая, до сих пор, в игре. Обстреливали её три другие. И как они не старались, но большинство атакующих смогли добежать до позиций, и вступить в рукопашную, на этом военная игра была закончена, а мне пришлось орать, перекрывая возмущённые голоса, побитых и обиженных друг на друга, воинов.
Ругаясь, и постоянно хватая друг друга за руки, толкая и пиная, они так и шли в свои казармы. Казармы больше были похожи на крытые навесом сеновалы, с рядами длинных деревянных нар, застланных сеном и мягкой, отбитой корой деревьев, и растительными волокнами. Воины ругались там, когда пришли, и когда ели, вплоть, до позднего вечера, пока не заснули, уставшие.
За всеми этими хлопотами, пролетела, сначала, одна, а потом, и вторая неделя. Наступила третья, а вместе с ней и прибыл долгожданный русский отряд. И, если в прошлый раз, в нём было всего сто пятьдесят человек, то на этот раз — уже порядка восьми сотен.
Ашинов, увидев меня, сразу кинулся обниматься. Моя жёсткая кучерявая щетина соприкоснулась с его густой бородой, сейчас коротко остриженной, из-за плохих условий пути. Русским неведома сегрегация, и расовая ненависть. Конечно, временами, ненависть присутствует к определённым нациям, но она носит временный характер. А, уж, по расовому признаку, не возникала никогда.
Вот, Ашинов, и, не сомневаясь, обнял меня, несмотря на то, что я был против такой фамильярности. Но, что поделать, он атаман несуществующего войска, я, команданте, несуществующей ещё страны, и князь, кучки диких, чёрных голодранцев.
Подержав, секунду-другую, друг друга в объятиях, атаман начал выкрикивать распоряжения своим людям. Окинув взглядом его людей, я вычленил взглядом группы больных, и раненых, еле державшихся на ногах.
Отдельной строкой шло около сотни черкесов (черкесами именовали тогда почти всех представителей кавказских народов), были среди них и христиане, армяне и осетины, но мало. Бросая кругом настороженные взгляды, их, изрядно потрёпанная и уменьшившаяся в пути, когорта, жадным взглядом обшаривала всё вокруг, надеясь увидеть статуи из золота, но, увы. Туземных божков, с крупными изумрудами вместо глаз, нигде не наблюдалось, хоть упрись рогами в землю.
Они всё ещё надеялись на что-то ценное, заглядывая в хижины жителей, но, кроме полуголых женщин, не блиставших ничем, кроме чёрной, лоснящейся от пота, кожи, ничего там не обнаружили. Разочарованные в лучших чувствах, а именно, в наживе, они рассматривали моих воинов, стоявших на каждом шагу, и вооружённых с ног до головы, с такими же добрыми, как и у них, лицами.
Такие же жестокие, но ужасно наивные, вот и вся разница.
Остальные участники экспедиции, с откровенным любопытством глазели на всё вокруг. Были среди них и представители, отнюдь не редкой породы людей, умеющих делать деньги из ничего. Они обращали на себя внимание своими характерно-семитскими чертами лица, и своей одеждой.
Все прибывшие, были людьми отчаянными, бедными, и готовыми на всё, в том числе, и на смертельно опасные приключения, это было понятно, как по их поведению, так и по взглядам, которые они бросали на головы моих мёртвых врагов, и атрибуты моей княжеской (пока!) власти.
Копьё пугало своей смертельной простотой, и бурым цветом запёкшейся крови, на шкурках высохших змей, с оскаленными и тонкими, как иглы, зубами. Жезл, он же скипетр, возбуждал в людях нехорошее чувство беззащитности, перед возможной опасностью, исходящей от него. Один даже не выдержал, и спросил: — Она что? Живая? — имея в виду голову змеи, на жезле.
Вдоволь насмотревшись друг на друга, я отправил их размещаться. Бедлам построил за две недели целый город из хижин, на территории полигона, чтобы не смешивать всех в кучу, а именно, чёрных с белыми.
Убедившись в том, что их ждали, и, найдя свою хижину, оставив там вещи, Ашинов снова прискакал ко мне, засыпая меня вопросами.
— А как я тут жил? А что делал? А почему у меня в хижине пусто, и где мой гарем? Почему я только князь, а не царь, или король, ведь у меня территория, как бы не больше, чем у Бельгии?
Много было от него вопросов, очень много. Дальше, он с гордостью стал показывать мне подарки, которые привёз с собою. Их было много, но все бестолковые, в основном. Винтовок, смех, было всего, двести штук, и одна мортира.
Ох уж эти авантюры, и турки, собиратели старья. Мортира стреляла ядрами. ЯДРАМИ, ёрш твою медь. Стрелять было можно хоть чугунными, хоть каменными. Вот только ядер привезти, Ашинов не озаботился, отчего-то! Как так, братан? — озадачил я его вопросом.
— Дружище, ты не прав! Мне чем получается, из мортиры-то стрелять, говном своим? А, ну да, вы же ещё есть! Ну, тогда и вашим, будем пулять, белым, так сказать. Или, оно у вас не белое, а такое же, как и у нас? Несомненно, это достойный выход из тупика, в который мы попали!
Атаман молчал, насупившись.
— Зато, я тебе десять пудов чёрного пороха привёз, — нашёлся он.
— Ну, спасибо Николай Иваныч, уважил ты Ивана Чёрного, — расплылся я в притворной улыбке. Отчего моя, израненная, голова, стала ещё корявей и страшнее.
— А ты, гляжу, ранен был? — перевёл разговор атаман.
— А то ж! Пуля… бандитская, — без всякого сарказма ответил я.
— Возле станции, бывшей ебипетцкой… Ладо. Знаешь… такую?
— Да, да, знатно тебя приложило, пулей-то!
— И не говори. Два месяца в горячке провалялся. На том свете побывал. Свет в конце тоннеля наблюдал. Тебе… не советую туда.
— Свят, свят, — перекрестился Ашинов, — не тороплюсь я в этот тоннель. Я обожду пока, очередь пропущу. Я не гордый, пускай торопятся на тот свет другие, кому жизнь не дорога, а я, пока, и на этом поживу, — и он три раза перекрестился, подняв глаза вверх.
— А что же мы стоим на пороге, — спохватился я, и пропустил гостя в свою хижину. Там на видном месте стояла грубо намалеванная икона, подаренная мне отцом Мефодием. К сожалению, коптская церковь была бедна. И даже мыши, оттуда давно сбежали, перейдя кормиться в другие храмы, более богатых на подношения, религий.
— Ах, ты ж, — увидев чужое творчество на библейскую тему, спохватился Ашинов, и кинулся вон.
Минут через двадцать, когда я готовил глиняный кальян к курению. (недавно совсем вспомнил, и пленный арабо-негр помог с его производством), в хижину, опять вбежал Никола Аш, как я его, про себя, окрестил.
— Вот, подарок тебе привёз! — и он развернул ткань, в которую была завёрнута икона. Икона была красивая, изображавшая деву Марию, склонившую голову к младенцу, протягивавшему к ней свои ручки.
Взяв икону, я повесил её в угол, вместо грубой подделки, висевшей здесь ранее.
— А я новое имя принял себе при крещении. Нарекли меня Иоанном! Теперь я не Иван Чёрный, а Иоанн Тёмный!
— Да ты шо?! Поздравляю, с таким именем, знаковое оно для нас… русских. А у меня, как раз, в отряде и священники есть, святой Синод расщедрился, — проинформировал меня он.
— Ну ты, атаман, даёшь, я же копт, хоть и православный. Православный копт, а не православный русский.
— Ничего, они тебе помогут, а там, глядишь, и сами перейдут в коптскую схиму. Этими станут, как их там, запамятовал. А, во… — монофизитами.
— Ну, и где же они?
— Да заболели оба. Еле дышат. На носилках притащили их, вот ты и не увидел. Отец Пантелеймон, большой такой, кагористый, и отец Клементий, маленький дрыщ, похожий на прыщ, — и он оглушительно расхохотался.
— Какой, — переспросил я, — кагористый?
— Ну да! Кагор дюже любит. А у нас все спиртное уже давно закончилось. Он обычно, в воду добавит спирта, или вина, перекрестит, и выпьет одним махом. А тут всё закончилось, он, по привычке, взял, да и выпил воду с ручья. Думал, как в России, всё чисто и без паразитов, вот и слёг с дизентерией. Похудел бедняга!
— А со вторым-то, что?
— Со вторым не лучше. Видно, попадья не о том молилась богу-то. А, может, как раз, и том. Отец Клементий, большой любитель женского пола. Здесь, правда, все страшные, но видно, невмоготу уже ему было, поститься. Вот он, то одну уговорит, то другую. Все бусы с обоза потаскал… паразит, на подарки…
— А потом заболел, стыдной болезнью. Сначала на одну думали, а потом, фельдшер отставной у меня в отряде есть, Самусеев. Вот он, осмотрел его, и обнаружил проказу. Ужас! Придётся здесь его оставить, догнивать.
— Эх, грехи наши тяжкие. На тебе Боже, шо нам не гоже. Отправили со мной самых «лучших», и мучайся теперь с ними, — посетовал он притворно.
Но, мне прекрасно было видно, что ему глубоко наплевать, как на этого святого отца, так и на других. Да, и на меня, тоже. Ну да, кто я для него. Забавный чёрный человечек, экзотика! Русский, я только для себя. Для них, непонятный чернокожий вождь, неизвестно почему, говорящий по-русски, и более ничего. Ну, может, пригодится чем, а может, нет.
На сегодня мы с ним расстались. Ашинов ушёл к своим людям, которые устало размещались, в наспех построенных для них хижинах, и я остался один. Сезон дождей закончился, на улице тепло, отдыхайте! А лечить, я вас завтра буду.
По словам Ашинова, в начале пути у него в отряде было восемьсот восемьдесят восемь человек, а сейчас, осталось семьсот семьдесят девять. Сто девять человек погибло в пути, от болезней, укусов ядовитых змей и насекомых, пуль, и стрел туземцев.
Но больных было ещё много, никак не меньше двухсот человек. Всё же, для белого человека, здесь не было никаких условий. Непривычные болезни, жаркий и влажный климат, болотистая местность, дикие животные, и множество ядовитых видов пресмыкающихся и насекомых, убивали их, в отличие от негритянского населения, выработавшего иммунитет ко всему этому. И давно уже привыкшего к определённым правилам жизни.
Глава 4 Американские страсти
Луиш, вместе с Марией, благополучно добрались до Нью-Йорка. Если не считать одного досадного происшествия, чуть не стоившего им жизни. Видимо, его заметили возле разных ювелирных салонов, где он распродавал золотые украшения, и выследили.
Ночью в его купе постучали. В одних подштанниках, и ночной рубашке, но, с револьвером в руке, он открыл дверь, и еле успел увернуться от удара рукояткой пистолета по голове.
Удар пришёлся в плечо. Сон как рукой сняло. Завязалась потасовка. Нападавших было двое. Схватившись в рукопашную с одним, он не мог ничего сделать с другим, катаясь в обнимку по полу вагона. Гудел паровоз, громко стучали колёса, поезд несся сквозь ночь, пожирая километры путей. На их возню, никто не соизволил выйти. Подельник грабителя, никак не мог выбрать момент, чтобы ударить его ножом.
Положение спасла просто Мария, выскочив из купе, в чём мать родила, она шокировала своим обнажённым телом грабителя, а потом, коротко замахнувшись, ударила его кривым ножом, который неизвестно где прятала.
Вскрикнув от боли и ужаса, грабитель осел, схватившись за проткнутый африканским ножом живот. Почувствовав поддержку, Луиш удвоил усилия, наконец, справившись с первым грабителем. Держа за руки, он ударил его лбом в лицо, разбив тому нос. Захлёбываясь кровью, из разбитого носа, грабитель завыл дурным голосом.
Прибежал проводник, на крик выскочили пассажиры из других купе, и помогли скрутить обоих раненых грабителей. Мария, не обращая внимания на свою наготу, пинала первого грабителя ногой, тряся своими полушариями, чем изрядно нервировала проводника, а также, повергла в шок всех, вышедших на шум из соседних купе, людей. И не успокаивалась до тех пор, пока не услышала гневный окрик Луиша, указывавшего ей глазами на толпу джентльменов, с интересом разглядывавших её фигуру. Развернувшись, она юркнула, испуганной птицей, обратно в купе, и спряталась под одеялом, сверкая из-под него злыми и чёрными, как ночь, глазами.