– Меч? У дэя?
– Знаете, когда путешествуешь… тем же волкам плевать, чем их еда занимается. А дэи – такие же люди, как все другие. Может, чуть постнее.
Таша молча следила, как незнакомец тяжело поднимается на трактирное крыльцо.
– Нога у него паршивая была. – Шерон старательно водил щёткой по бархатистой шкуре Принца, устало жевавшего сено. – Чудо, что он вообще дошёл. С такой-то раной. Но у него вроде с собой кой-какие мази были, и отлёживался весь день… правда, всё равно хромает здорово. Ему дядя Рикон предложил здесь коня купить, а дэй сказал, мол, денег у него нет.
– И как же он дальше?
– К обозу какому привяжется, видать. – Мальчишка решительно поднял голову. – Спать вам пора. И так времени малёк, если пораньше хотите выйти…
Таша кивнула. Бросила монету на землю.
– Можешь её не брать, но она всё равно твоя, – сказала она, отворачиваясь. – Спасибо, Шерон.
Когда она вышла, за её спиной оставались кони, конюший и тишина.
В трактире, украшенном лиственной резьбой по деревянным стенам, Таша заплатила за ужин и комнату, без вопросов отдав плату за целую ночь. Комнату она снимала впервые (со вчерашнего вечера ей много чего пришлось делать впервые), но в обмене монет на ключ не оказалось ничего сложного, а старик-трактирщик терпеливо ждал, пока она найдёт среди увесистой кучки меди и золота серебряный четвертак. Хотя стариком хозяина заведения можно было назвать с натяжкой: выправка, выдававшая отставного военного, и зоркие светлые глаза нивелировали морщины и седину в волосах.
Лишь когда под ногами хрустнула ступенька, Таша обернулась, вспомнив что-то очень важное.
– А… а может кто-нибудь меня разбудить через два часа?
Трактирщик кивнул без намёка на удивление или любопытство.
– Спасибо. – Поднявшись ещё на ступеньку, Таша вновь обернулась. – А настойки сон-травы у вас не найдётся?
– Найдётся. Служанка занесёт.
Второе «спасибо» вышло уже каким-то неловким, и это подстегнуло Ташу быстрее устремиться к верхним ступенькам.
– Фаргори-лэн[7]…
Тихий оклик заставил настороженно застыть. Даже несмотря на то, что Таша почти сразу вспомнила: её имя старик прочёл в расчётной книге, где она расписалась моментом ранее.
Когда она обернулась в третий раз, трактирщик изучал её долгим взглядом, от которого во рту снова сделалось сухо.
– Вы бы отложили небольшую сумму в отдельный кошелек. Такой увесистый мешочек многих прельстит. Под моей крышей можете не бояться, но в пути всякое случается.
Мягкие слова с ворчащими нотками, почему-то напомнившие о дедушке, отозвались жжением в глазах.
Благодарно махнув рукой, Таша всё-таки поднялась на второй этаж, вертя ключ в пальцах.
Маленькая комнатка оказалась удивительно уютной. Особенно радовали пёстрые ситцевые занавески и фиалки в горшке на подоконнике. Кинув сумку на пол, Таша зашла в ванную; лёгким прикосновением к медному абажуру зажгла светильник на стене, крутанула вентиль, помеченный алым крестом. Тихий щелчок сработавшей магии – и об эмалированное дно раковины плеснулась струя горячей воды.
Когда Таша привела себя в порядок и вернулась в комнату, на столе ждал поднос, взвивающий к потолку горячий дымок. На ужин приготовили куриное жаркое и кружку травяного чая; Таша расправилась с ними наскоро. Снова смазав ладони целительным кремом, прихваченным из дому, рухнула на кровать не раздеваясь.
Уставилась в потолок.
Она никогда не любила ночь. Ночь – время зверей, но люди… днём, в бесконечных хлопотах и заботах, гораздо легче забывать то, что хотелось забыть. Просто откинуть ненужные воспоминания, отмахнуться от них с мыслью, что всегда успеешь подумать об этом потом. Только ночью, когда ты остаёшься один, и нет ничего, кроме четырёх стен, тишины и темноты – всё, от чего ты так долго отмахивался, разом возвращается; и вновь путает мысли, и травит их тревогой, и распускает в чистом потоке яд страхов и сомнений…
…и наступает пото́м.
В дверь коротко стукнули.
– Да!
Вошла служанка.
– Сон-трава, – дружелюбно сказала девушка, поднеся к кровати глиняную кружку. – Здесь три капли, как раз на пару часов хватит. Я вас разбужу, как просили.
Таша пила настойку маленькими глотками, пока служанка собирала тарелки. Напиток отдавал мятой и мелиссой. Откинувшись на подушку, она молча следила, как девушка, ловко балансируя с подносом на одной руке, идёт к выходу.
Стремительно села, когда натруженные пальцы потянулись погасить единственный светильник:
– Нет!
Служанка удивлённо обернулась на вскрик.
– Нет, – повторила Таша – уже тише. – Оставьте свет.
Та лишь склонила голову, прежде чем аккуратно прикрыть за собой дверь.
Таша вновь легла. Огонёк под бумажным абажуром сиял ровно, но всё равно плыл в её застывших глазах. Может, это всё-таки сон, до жути реальный? Может, проснётся она уже у себя в комнате? Дома… и Лив будет посапывать рядышком, и в воздухе будет витать вкусный запах утренней стряпни, и мама будет напевать что-то на кухне.
Мама…
…и пришло время всех потом.
…ты хочешь выкрасть сестру у трёх головорезов, шептал безжалостный пакостный голосок по ту сторону сознания; наивная…
…у тебя даже третья ипостась не проснулась…
…кошка, которая только и может, что царапаться…
Таша закрыла слипающиеся глаза, дыша глубоко и размеренно, гася судорогу в горле.
…глупая девчонка: один неверный шаг, одно неверное слово, и…
…ты одна, никто тебе не поможет, твоя мать мертва…
…мертва, мертва, мертв…
Прежде чем наступила тьма, она всё-таки всхлипнула.
Он шевельнул пальцами, будто перебирая невидимую паутину – картинка трактирной комнатушки растворилась в туманном мареве. Когда в серебристом стекле осталось лишь отражение его лица, отложил зеркальце на стол.
Положив подбородок на скрещённые пальцы, взглянул на каминную решётку: за ней подёргивались тленной серостью умирающие угли.
Фигуры на местах. Игроки на позициях. Подготовка идёт безукоризненно, но дальше… дальше требуется уже истинная виртуозность. Даже несмотря на то, что он знает, как всё будет. Просчитал каждый ход, поступок, решение, и если что-то пойдёт не так (нельзя не допускать такой расклад – он, как и все, имеет право на ошибку, просто цена его ошибок несказанно выше), у него есть все возможности это исправить.
В любом случае он вмешается лишь чуть. И до поры до времени продолжит руководить издалека, наблюдать в основном. Но подкорректировать кое-что, самую капельку… это ведь не нарушит правил.
Остался всего один ход…
Дверная ручка зашуршала осторожно, точно топот мышиных лапок по тафте.
– Входи, Альдрем.
Слуга ступил в комнату тихо и неуклонно. Худой, как жердь, седой, как лунь, морщинистый, как печёное яблоко: квинтэссенция доброжелательного дворецкого, что всю жизнь провёл в чинном подношении постной утренней каши. Из-под тёмного сюртука сверкали белизной кружевные манжеты и вычурный воротник рубашки – лишь чёрные перчатки без пальцев немного выбивались из образа.
– Вы в порядке? – в почтительном тоне сквозила хорошо замаскированная фамильярность очень старого знакомого. – Говорили, что вернётесь днём…
– Решил задержаться. Первые дни самые сложные. Не беспокойся, не повторится. – Он устало потёр слегка ноющие виски: обычный эффект ритуала, к которому ему пришлось прибегнуть вчера и в ближайшее время предстоит прибегать ещё не раз. – Мой морок не выкинул ничего эксцентричного?
– Не более эксцентричное, чем порой выкидываете вы.
– У моей эксцентричности много граней. Если морок проявил те, касательно которых окружающие пребывают в счастливом неведении, тебе предстоит долгая приборка.
– Кровь отмывается легче, чем кажется. Но есть повод возрадоваться, что морок всегда наследует от вас самую… благопристойную часть. – Слуга приблизился, и его шаги эхом отдались от паркета: просторная комната почти пустовала, немногочисленная обстановка была скромной до аскетизма. – Как всё прошло?
Он всегда всё рассказывал Альдрему, даже зная, что тот редко одобряет услышанное – это лишь добавляло остроты. Когда нет благодарного слушателя, которому можно всё рассказать, играть далеко не так весело: просто не получаешь полного удовольствия от того, что делаешь.
Если список развлечений, ещё заставляющих тебя чувствовать хоть что-то, сужается до единственного пункта, тонкой душевной организацией твоего слуги (тоньше, чем ожидаешь от существа, так сильно побитого такой долгой жизнью) можно пренебречь.
– По плану.
– Радостное известие. – Невозмутимостью Альдрема можно было колоть орехи. – Значит, теперь… самое интересное?
– Почти. Самое интересное я приготовил на финал.
– И вы уверены, что…
– Я знаю.
Слуга склонил голову.
– Отдых вам не помешал бы, – заметил он заботливо.
– Скоро пойду.
– Что-нибудь нужно?
– Подкинь поленьев. И… принеси бренди.
Не кланяясь, Альдрем последовал к двери, оставляя его смотреть на догорающий огонь.
Девочка моя, подумал он – почти нежно.
Она не подведёт. Ни она, ни кое-кто другой. Он знает их достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: оба сделают всё, что до́лжно, всё, что от них зависит. И вот тогда…
Его губы вновь тронула улыбка.
Да. Тогда – завтра – и начнётся настоящее веселье.
Глава третья
Немного о паладинах
– Я сказала, иди к цвергам!
Застыв у золотистого пунктира, которым на карте обозначены границы, крошечный всадник складывает руки решительным крестом.
– Через Равнину? Подумаешь, как страшно! Ты рыцарь, в конце концов, или кто?
Всадник мотает головой – плюмаж на игрушечном шлеме меланхолично покачивается, – и Таша недовольно поджимает губы. Лёжа на животе поверх одеяла, с высоты дедушкиной (уже своей) кровати она смотрит на карту, разостланную на полу. Керамические куклы разбрелись по ней кто куда: размером не больше фигурок для аустэйна[8], но сделанные со всей искусностью цвергских мастеров. Прекрасная альвийка в шёлковых одеждах, бледнокожий цверг в самодвижущейся вагонетке, красавица-княжна в золотом платье и рыцарь на белом коне – как Ташин Принц.
Вышитая по ткани карта такая большая, что Таша может в неё целиком закутаться: долина Аллигран во всей красе. Три королевства – цвергское Подгорное, альвийское Лесное и людское Срединное, золотым пунктиром поделенное на четыре провинции. Мимо ярких нитей лесов, озёр и речушек вьётся бежевая ленточка Долгого тракта. Бурая подкова гор на юге уступает место морской синеве, та в самом низу обрывается пёстрой полосой Радужных Туманов. Эх, побывать бы однажды на море… хотя ловить в этом море, кроме рыбы, всё равно нечего. А заплывёшь слишком далеко – угодишь в Туманы и пропадёшь навеки.
Будь на карте Внешние Земли, наверное, их бы вышили серым, но на ткани Долину обрамляют только горы. Впрочем, во Внешних Землях одни только жуткие твари и водятся, вроде драконов…
– Хотя бы нашу деревню покажи. – Таша повелительно тычет пальцем туда, где должен быть Прадмунт. – У границы Озёрной с Окраинной, рядом с трактом.
Отсалютовав, рыцарь разворачивается и скачет на север, но прибыть на место не успевает.
– Хватит на сегодня, малыш. – Мама заглядывает в комнату, предварив вторжение коротким стуком, не дожидаясь ответа. – Время к полуночи.
Безропотно скатившись с кровати, Таша подхватывает кукол на руки.
– Всё равно они со мной не считаются, – бурчит она, пристраивая игрушки в шкатулку с четырьмя отсеками. Те не сопротивляются и, вернувшись в футляр, перестают двигаться: уснувшая магия Подземного Народа моментально превращает их в куски простой раскрашенной глины. – Пусть посидят, обдумают своё поведение.
Она не видит, как меняется лицо её матери, когда на губах Мариэль проявляется тонкая улыбка.
– Ты их королева, – говорит хозяйка дома. – Тебе должны повиноваться.
Таша запирает шкатулку на ключ. Водрузив кукольное обиталище на прикроватную полку, скатывает карту.
– Можно мне завтра на озеро? – не поднимая глаз, спрашивает она.
– На озеро?..
– Ребята собрались к Кристальному. Гаст, Лайя и остальные.
Меж тёмных бровей Мариэль ложится морщинка.
– Малыш, ты знаешь моё мнение о твоих прогулках с деревенскими.
– Я… мам, я не буду говорить просторечных слов, и манеры дурные у них перенимать не буду, просто…
– Не в этом дело. Не только в этом. – Мариэль прикрывает дверь. Наклоняется поднять с пола сложенную карту, но прежде ласково касается Ташиных волос. – Ты пока не владеешь собой до такой степени, чтобы менять облик исключительно по собственному желанию. Что будет, если ты обернёшься кошкой у них на глазах?
Пока она кладёт тканевый свёрток на подоконник, насупленная Таша поднимается с колен.
– Несправедливо это, – бормочет она, вытягивая из ящика с бельём ночную рубашку. – Почему я не могу быть просто девочкой, как все? Или чтобы они все были оборотнями?
– Что поделаешь, малыш. Что поделаешь.
Переодевшись, Таша смотрит на мать: будто подозревает, что та произнесла далеко не всё, что хотела бы. Ничего не спросив, вскарабкивается на кровать, чтобы нашарить в изголовье плюшевого зайца.
Кровать слишком велика, а комната слишком проста для маленькой девочки. Вместо резной мебели, которой Мариэль потрудилась заставить детскую – старое дерево без особых изысков, вместо нежно-кремовых стен – безыскусная побелка. Наверное, поэтому Таша никак не может полюбить новую спальню, хотя живёт здесь уже месяц. Когда ты оборотень, а твоя сестра нет (и не должна узнать о твоей не-очень-маленькой тайне), вам лучше жить в разных комнатах. Мама думала переселить сюда Лив, но Таша настояла, что переберётся сама: знала, что сестрёнке здесь будет неуютно. Да и двухлетней малышке уместнее остаться в детской.
Пришлось соврать маме, что бывшая комната дедушки с бабушкой Таше очень даже нравится. И совсем она не боится, что однажды ночью откроет глаза и увидит призрачное лицо деда – такое, каким Таша видела его в этой постели в последний раз, полгода назад, в канун его смерти. Иначе мама переставила бы сюда колыбель без всяких колебаний. Между двумя дочерями она всегда выбирала старшую.
Впрочем, у папы на этот счёт могло быть другое мнение. Обычно так и бывало.
Странно, что мама не стала дожидаться его возвращения.
– А когда папа вернётся? – говорит Таша, как только Мариэль касается её макушки поцелуем на сон грядущий.
Мама выпрямляется. В том, как она смотрит на дочь, сквозит что-то очень странное, и Таша крепче прижимает к себе зайца, будто игрушка может влить в неё смелость через рыжий плюш.
– Он же говорил, что пару шестидневок у дяди Зоя погостит, а его почти уже два месяца нет. Может, послать за ним кого-нибудь?
Мариэль опускается на край постели – изящно, как и всё, что она делает. Даже нервные движения пальцев, которыми теперь она теребит рукава своего платья, сплетают изящную паутину рвущейся лжи.
– Я должна была сразу тебе сказать, – спустя очень, очень долгое молчание произносит она. – Альмон, он… не приедет.
– Не приедет? Почему? – Мариэль снова молчит, и Ташины руки стискивают зайца так, будто хотят задушить. – Это из-за меня? Папа злился на меня, он… он перед отъездом кричал, что видеть меня не хочет, что я отродье нагулянное, что…
– Нет, малыш. Это не из-за тебя. Только не из-за тебя. – Мариэль рвано, коротко выдыхает. – Альмон просто задержался в пути, прибыл в Нордвуд ночью, и… и в одном из переулков встретился с плохими людьми, и… – глядя в непонимающие глаза дочери, она опускает нервные пальцы на Ташино плечо: точно готовится держать её, когда та наконец поймёт. – Папы больше нет, малыш. Его нет.