— Извините, почтенные, не соблаговолите ли вы ответить на вопрос любопытного чужестранца?
— С удовольствием, — отдуваясь, ответил Харди, похоже, обрадовавшись поводу остановиться.
— Можете ли вы объяснить, что происходило сейчас в том храме?
— Могу и объясню. Каждый год боги выбирают невесту для Мардука. Нынче очередь Сина. Жрец Сина Шазар и будущая невеста совершали жертвоприношение на нейтральной территории. Прорицатели изучали внутренности и другие знаки. Масло на воде. Течение дыма.
— Все предзнаменования отличные, — добавил Лорел.
— Жрец Сина… это мужчина в большом тюрбане? Кивок.
— А женщина в белом — будущая невеста?
— Именно так.
— И какая невеста! — воскликнул Харди. — Ее с полным правом можно провозгласить самой красивой женщиной во всем Вавилоне. Уверен, она заслуживает всех положенных почестей и даров. На протяжении года ей предстоит быть сияющим символом нашего города: красавицей Вавилона. И совершенно справедливо.
Похоже на победу в конкурсе «Мисс Мира», подумал Алекс.
Олли Харди похлопал себя по животу. Жирные складки затряслись.
— Двенадцать месяцев она будет согревать ложе бога. Насладиться ее обнаженной красотой смогут все, но только раз, и то будет кульминацией их свадьбы. Истинное удовольствие для всех болящих и голодных — пир Красавицы и Шазара! Приглашенные могут считать себя счастливчиками. Когда? Через месяц. Невеста еще не вавилонянка, хотя все знаки указывают на то, что она скоро станет таковой. С приходом царя Александра мы уже не видим ничего плохого в том, что невестой Мардука избирается чужеземная женщина. Но, конечно, сначала ей нужно пройти обряд инициации в Вавилонской башне.
Дебора — невеста Мардука? Сначала она отправилась в храм Иштар, а теперь сумела найти способ предложить себя в невесты целому городу. Сделка явно в высшей степени прибыльная. Выйти замуж за саму власть — ведь государственная религия и есть власть. И при этом ей известно о кассете.
— А что потом? Когда срок истечет? — спросил Алекс.
— А потом — в Нижний мир, — сказал Стэн Лорел.
— Если только, — поправил его Олли, — она не зачнет ребенка от бога. В таком случае останется до рождения, а потом — прости-прощай. Ребенок, когда вырастет, станет жрецом или жрицей.
— И когда же такое случалось в последний раз? — скептически поинтересовался у приятеля Стэн.
— У пяти последних ничего не вышло.
— Может, Мардук не желает иметь ребенка от жены, выбранной для него другим богом. Может, он перед тем, как взойти на брачное ложе, испрашивает совета у луны.
— Может быть.
— Или считает, что двенадцати месяцев с одной женой вполне достаточно.
— Может быть.
— Э-э… послушайте, уж не хотите ли вы сказать, что через год женщину убивают?
— Не убивают, — покачал головой Стэн. — Приносят в жертву.
— Ее приносят в жертву?
— Не публично, конечно, — сказал Олли. — Считается, что она просто уходит. Спускается в Нижний мир. Исчезает. Мардуку выбирают новую невесту, и город обновляется. Доброго тебе дня, грек. — И парочка продолжила путь.
Возвращаясь напрямик, через поля, к воротам Сина, Алекс напряженно анализировал ситуацию.
Почему Мориель отправил его к храму вместо того, чтобы просто изложить факты? Почему устроил все так, чтобы он опоздал на церемонию? Чтобы позлить? Чтобы распалить ревность?
Насколько реальна угроза жизни Деборы по истечении года? Известны ли ей правила игры? Может, да. А может, и нет.
Если бы только он мог спасти Дебору, как Персей спас Андромеду. Если бы у него был крылатый конь. Картридж с кассетой — которая вполне могла оказаться пустой — на роль равноценной замены Пегасу никак не тянул. Да и где он сейчас, тот картридж?
Проклятый цирюльник! К черту его предупреждение не являться без приглашения. Алекс решил, что отправится в салон немедленно — высказать претензии и потребовать объяснений.
Страж у ворот Сина беспрепятственно, не чиня дополнительных помех, пропустил его в Вавилон. Миновав улицу Сина, Алекс погрузился в лабиринт петляющих улочек квартала Нинна, держа курс на внутренний город.
По пути ему попадались то маслобойня, то пивоварня, то скотобойня; встречались также недостроенные здания, кучи мусора и лужи грязи. Печные трубы окуривали небо серыми струями дыма. Алекс то скользил, то вдыхал запах крови, то задыхался от копоти и пыли и снова скользил. Где-то неподалеку, если только он не заблудился, должен был проходить канал Процветания, Либил-хегалла. И действительно, словно в ответ на мысли Алекса впереди заблестела вода, а потом появился и мост, с которого он еще совсем недавно — а кажется, будто сто лет назад — восхищенно и самозабвенно взирал на Вавилонскую башню. Алекс пересек аллею Процессий и вступил на территорию внутреннего города. Еще несколько минут — и вот он, знакомый угол, на котором устроилось заведение Мориеля.
Напротив салона размещалась мастерская по изготовлению печатей и штампов с выставленными на витрине заготовками из горного хрусталя и халцедона. Алекс поболтался с четверть часа возле мастерской, незаметно наблюдая за парикмахерской. Ничего особенного: вот прибыл какой-то напыщенный щеголь, вот вышла какая-то расфуфыренная дама.
А потом… Из подкатившей колесницы выступила не кто иная, как сама Фессания! Та самая Фессания, которая, как уверял Мориель, отправилась с визитом в Борсиппу. К тете! Алекс метнулся через улицу.
— Эй!
— О! Ты? — Обильно наложенная розовато-лиловая краска скрыла румянец, который должен был окрасить щеки обманщицы. — Молчи. На улице ни слова.
— Я скажу только одно. Ты же вроде бы как уехала в Борсиппу.
— Вот как? Ну, в таком случае я, должно быть, вернулась раньше срока. Поднимемся наверх и там поговорим. Вообще-то я рада тебя видеть.
— Неужели?
Возницей у Фессании был здоровяк с рыжевато-медной бородой и широкой обнаженной грудью. Ни татуировки, ни каких-либо других знаков рабского достоинства Алекс не заметил, из чего следовало, что человек этот свободный и работает за деньги. Скорее всего отец Фессании, зная о странностях и причудах дочери, специально приставил к ней свободного слугу, а не раба, обязанного беспрекословно исполнять все прихоти госпожи. Оставив возничего стеречь колесницу и коня, Фессания торопливо погнала Алекса на второй этаж.
— Мори! — крикнула она.
Цирюльник высунул голову из-за тростниковой двери и, заметив Алекса, отреагировал на его появление гримасой человека, сунувшего в рот недозрелый лимон.
— В голубую комнату, — бросил он и исчез.
Фессания втолкнула спутника в небольшое помещение, стены которого были заняты зеркалами и выложены небесно-голубой плиткой, вскочила на высокое кресло-трон и жестом предложила Алексу занять место на скамеечке у ее ног. Он предпочел постоять.
— Какая интрига! — с придыханием произнесла Фессания. — Будущая невеста Мардука! Кто бы мог подумать.
— Да, кто бы мог подумать. Только вот открытие это далось мне недешево. А за что я заплатил? И зачем понадобилось гонять меня к храму?
— Кто знает? — беззаботно сказала она. — Я думаю о другом: что будет, если выяснится, что невеста бога знала о нашем маленьком секрете?
— Ей грозит опасность.
— Опасность, какой пикантный соус. Я, кстати, тоже невеста, — задумчиво промурлыкала Фессания.
Алекс схватил с полки серебряный гребень и протащил его через взлохмаченные волосы. По крайней мерс что-то удалось распутать.
— Так что может произойти? Ну же!
— Она заявит протест, скажет, что ни в чем не виновата, что сверток подбросили.
— Подбросили… Кто? Кто, кроме тебя? Ты явный кандидат. И мотив есть — всепоглощающая ревность. Мори сразу это понял. Он такой чуткий, милый Мори. Получается, что она все знала, но промолчала, утаила информацию. Поступила крайне необдуманно. Вы оба повели себя необдуманно. Люди царя Александра к пыткам обычно не прибегают — предпочитают перекрестный допрос с использованием аристотелевых силлогизмов огню, воде, веревкам и разным хитроумным механическим приспособлениям. Но вот люди Мардука… да… Не забывай, Вавилон — город восточной утонченности. Мне приходилось кое-что слышать…
— Ты же не захочешь сама оказаться под пытками, — осторожно сказал Алекс.
— Моя защита — социальное положение.
— Уверен, что твой дорогой, чуткий и милый Мори такой защитой не обеспечен. На днях его крупно оштрафовали. По крайней мере он так сказал.
— Он так сказал, — эхом откликнулась Фессания и улыбнулась.
— Неужели ты всерьез рассчитываешь помешать свадьбе Мардука?
Фессания посмотрела на него невинными, широко открытыми глазами. И даже похлопала ресницами.
— Но ведь ты сам именно этого и хочешь. Расстроить их свадьбу. Сделать так, чтобы она не состоялась. Поправь, если я ошибаюсь.
Алекс сглотнул.
— Нет. Это помешает обновлению города.
— Каким ты вдруг стал патриотом. Я тобой восхищаюсь.
— Кстати, Мориель пообещал, что ты возместишь мне семь шекелей, которые пошли на подкуп информаторов. Я могу получить деньги?
— Я не ношу с собой наличные. Счета присылают мне домой.
— Может быть, я зайду сам. Она весело рассмеялась.
— Ты — красавчик.
Ничего существенного более не произошло. Заглянувший ненадолго Мори укорил Алекса за несвоевременный визит, а Фессания, внезапно смягчившись, пообещала лично заглянуть на постоялый двор через три дня и доложить о ходе дела. Поверил ли он ее обещанию? Не имея альтернативного варианта, Алекс откланялся.
Три дня. Три дня мук и терзаний. Алекс бесцельно слонялся из угла в угол, не находя сил вырваться за пределы проклятого круга: Фессания и Мориель, неведомый Шазар, судьба Деборы, интрига… Он то бесился от бессильной злобы, то впадал в отчаяние и чувствовал себя потерянным и беспомощным. Чтобы сэкономить, Алекс питался только на постоялом дворе и в кредит, но счет все равно рос и рос. Гупта наблюдал за соседом с живым интересом.
Однажды вечером, бродя по кварталу Этеменанки, Алекс попал на маленькую рыночную площадь, где торговали льняным и кунжутным маслами, фисташками и миндалем, кориандром и тмином, чесноком и луком. Посреди площади на тростниковом коврике лежал мужчина с серым как пепел лицом.
Когда Алекс проходил мимо, незнакомец прохрипел:
— Стой.
Не увидев протянутой за подаянием руки, Алекс остановился.
— Зачем?
Мужчина оторвал голову от подушки и попытался что-то сказать, но лишь закашлялся, отчего на щеках проступили нездоровые багровые пятна.
— Ты должен спросить, в чем дело, — просипел он наконец.
— Верно, — поддержала доходягу толстуха, предлагавшая прохожим вязанки лука. — Таков порядок.
— Ладно. В чем дело?
— Жуткая боль вот здесь. — Мужчина положил ладонь на грудь. — То приходит, то уходит. Как будто проглотил осиное гнездо, и они теперь жалят, когда их что-то донимает. Хуже всего рано утром.
— У тебя когда-нибудь так болело? — строго спросила у Алекса толстуха. — Если да, вспомни, что принимал.
Алекс покачал головой. Ужасно. Серьезно больной человек лежит прямо на улице, под открытым небом, надеясь только на то, что кто-то из прохожих поставит диагноз и предложит лечение. Если только он действительно болен, а не притворяется.
— Извините, но я помочь не могу. Очень жаль. Женщина с луком подошла ближе.
— У моей невестки болел живот, так ее вылечил такой, как ты, грек. Проходил мимо, остановился на этом самом месте и сказал, что надо принимать. Вы, греки, в медицине разбираетесь, точно? Асклепий и все такое?
— Я не врач. Может быть, тот, который помог вашей невестке, и был врач, но…
— Каждый сам себе врач. — Она пожала плечами. — Ладно. Проходи.
Проходи? А может, сесть здесь, на рыночной площади, и объявить себя больным? Страдальцем. Смятение чувств, расстройство мыслей, душевный диссонанс — что-то вроде эмоционального рака, который так талантливо диагностировал Еврипид, первый драматург разделенного сердца.
Странно, но перспектива еще одного поворота бурава судьбы выглядела почти заманчивой.
В тот вечер, накануне обещанного визита Фессании, к Алексу за ужином обратился Гупта:
— Вы выглядите изможденным. Надо встряхнуться. — Как будто столовая была рыночной площадью, а индиец прохожим.
— Что пропишете?
— Предлагаю посмотреть стриптиз.
— Здесь, у Камберчаняна?
— Нет-нет. Я слышал о заведении более интересном. Это недалеко. А специализируются там на — ха-ха — метафизическом стриптизе.
— Как противоположности обычному, физическому? И что же, зритель должен притворяться, что видит, как женщины разоблачаются?
— С раздеванием там все в порядке. Но их действо заставляет аудиторию обнажать душу. Увидите.
— Хорошо, посмотрим.
Вечером они, каждый со своим фонарем, отправились на поиски просвещения по темным, но не тихим улицам, на которых уже рыскали, охотясь за рыбьими головами и прочим дневным мусором, бродячие коты и крысы.
Фонари над входом в заведение освещали вывеску с изображением раздевающейся танцовщицы. Пара македонских солдат прошла через открытую дверь вслед за некими сомнительного вида личностями.
— Вот мы и пришли — «Дом Вуали».
— От возвышенного к низменному, — пробормотал Алекс.
— Возвышенного?
— Не так давно я смотрел одну из величайших трагедий Еврипида.
— Считайте, что пришли на сатирическую пьесу, розыгрыш, что дополняет трагедийное трио. Или дополнял бы, не будь современная публика столь чертовски ленива.
— Не знал, что индийцы так хорошо разбираются в греческой драме.
— А почему бы и нет? Царь Александр открыл нам много нового. Взять, к примеру, домик на спине слона. Его придумал Александр.
— Сам? Лично?
— Удивительный человек. Жаль, что умирает.
Царь умирал последние пять лет. Должно быть, превратился в мумию, восковой муляж.
У входа они заплатили по четверти шекеля привратнику и, оставив у него фонари, прошли за солдатами в большое помещение. Освещенный лампами деревянный помост был увешан всевозможными занавесями. Перед сценой сидела на табурете женщина-флейтистка, развлекавшая столпившихся в полутьме зрителей. В воздухе висел тяжелый запах ладана, густая пелена дыма поднималась из расставленных по обе стороны от подиума глиняных горшков.
Через какое-то время на сцене появилась грудастая женщина в темном платье и с заплетенными в косички волосами.
— Добрый вечер, уважаемая публика! Стойкие поклонники мужских развлечений и безбородые юнцы! Не говоря уж о коварной даме, любительнице маскарада и ценительнице женского тела!
Кто-то из солдат разразился грубым хохотом. Распорядительница понизила голос, добавив мрачных ноток. Флейта зазвучала необычайно низкими басами.
— Сегодня мои девочки исполнят Танец Смерти, Нисхождения в Ад, где спадают все покровы.
— Отлично! — крикнул другой солдат.
— А потом… Кто знает, что потом?
— Мы знаем! — ответил нестройный солдатский хор.
Мадам удалилась; представление началось. Из-за занавески, пригнувшись, выступила совершенно обнаженная чернокожая девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Флейта взвыла точно новорожденный. Пританцовывая, девица прошлась по сцене, а потом начала срывать развешенные тут и там черные одежды и напяливать их на себя.
Ожидавшая развития событий в обратном порядке, изумленная публика притихла. Вскоре танцовщица полностью облачилась в черные кружева. Мало того, выпрямляясь, она как будто стала выше и взрослее. Процесс одевания, а вместе с ним и сольный танец завершились появлением на ее голове сверкающей короны.
На сцену выпрыгнула вторая обнаженная девушка. Эта была белая, но кожа ее была хитроумно разрисована напоминающими кости черными полосами, и казалось, на помосте дергается и выгибается живой скелет. Двигаясь неуклюже, рывками, она преследовала черную девушку. И не просто преследовала, но и срывала с нее одежды, начав с короны. Завладев трофеем, белая отскакивала, с каждым разом все медленнее, неохотнее. Что-то жидкое, пот или слезы, стекало по лицу жертвы, из-под волос, застывая бороздками и морщинами, как отвердевающий воск. Лишаясь одежд, она уже не выглядела больше молодой, но казалась сморщенной, как высохшая слива. И когда белая воровка стащила последний покров, перед зрителями предстала старуха, усталая, согбенная, с обвислыми грудями. Белая танцовщица схватила свою добычу и утащила за плотный занавес. Тихо и жалобно всхлипнула флейта.