Дебора приехала из Нью-Йорка, для Алекса чуть ли не из другого мира. Возможно, нью-йоркская жизнь давала ей некое преимущество в смысле понимания Вавилона? Там она работала компьютерным техником и мечтала стать актрисой, но мечта умерла, сменившись желанием прожить наконец роль по-настоящему.
Больше о ее прошлом Алекс ничего не знал; впрочем, и о себе он рассказал совсем немного. Прибыв десять дней назад в гиперсовременный городок Эвристика, к югу от Каса-Гранде на автостраде № 8, все участники проекта расстались с прошлым. Их цель: встретиться с временем, которое можно было бы назвать будущим в прошедшем, в минувшем, правда, не в их персональном прошлом.
Они прилетели в аэропорт Скай-Харбор в Финиксе, откуда их и еще тридцать с небольшим человек доставили на автобусе в Институт будущего, находящийся в затерянном в пустыне городке Эвристика. В автобусе они — не совсем случайно — сели вместе и только там вскользь упомянули о своей прежней жизни.
Эвристика. Название, звучащее не слишком претенциозно в ряду расположенных неподалеку городишек. Таких, например, как Ацтек. Или Мекка. Или Багдад. Саломея. Конечно, «эвристика» — это искусство задавать вопросы, и само слово, как знал теперь Алекс, пришло из древнегреческого.
Будучи гиперсовременным, городок Эвристика был и практически невидимым — как невидимо и само будущее. Находился он преимущественно под землей, а его окна встраивались в потолок. Такой энергосберегающий дизайн должен был скрыть истинные размеры института, которые могли существенно отличаться от действительного стеклянного оазиса, крохотных мерцающих лужиц, видимых с борта пролетающего самолета, — шахматная доска миражей или зеркал. Скорее зеркал. Институт будущего и впрямь представлял собой фасеточное зеркало, отражающее прошлое в будущее. И какие же лица своих выпускников он являл? Алекс пока не знал. А когда узнает, сможет ли узнать себя в новом обличье? Или Дебору?
— Посмотри, — сказала она на греческом.
В Вавилоне все говорили по-гречески. Путешественники пользовались им как мировым языком. Греческий был английским того времени. Времени Александра Великого, правление которого подходило к концу. Тезка Алекса умирал сейчас от лихорадки во дворце Навуходоносора.
— Посмотри, Алекс!
Пустыня впереди расцвела пышной зеленью. Тут и там поблескивали каналы, через которые вода подавалась на орошаемые поля.
Хотя Вавилония и не вторгалась на территорию индейской резервации папаго, она подступала к ней очень близко и прежде всего для того, чтобы как можно дальше отодвинуться от цивилизации: урчащего и пердящего коммерческого брюха Аризоны. Если бы индейцы папаго, эти плетельщики ярких корзинок, не укрылись в глубине родных земель, кое-как перебиваясь на пособиях и за счет скудных стад, бродящих на редких островках пастбищ, они вполне могли бы ухаживать за зелеными насаждениями Вавилонии, ломая головы над тем, сколько же деньжищ ушло на прокладку подземного водоканала от противопаводкового резервуара на реке Хила. Но от Вавилонии до ближайшей индейской деревушки — пятьдесят миль пешком. Индейцы держали свои пустоши в неприкосновенности, и граница между Вавилонией и Папагерией оставалась священной и нерушимой, закрытой для всех, кроме американских грифов.
На самом деле, говорил себе Алекс, Вавилон для местных индейцев не значит ровным счетом ничего. Не будь Вавилона, никто бы и не подумал тянуть водопроводную трубу из реки в резервацию. Так что ни о какой несправедливости речь не идет.
Тогда откуда взялись такие мысли? Уж не страдает ли он, профессиональный сервивалист, угрызениями совести?
Если так, то он просто глупец. Не готовый принять испытание Вавилоном.
В любом случае индейцев папаго осталось всего-то тысячи четыре или пять. А вавилонян раз в тридцать или сорок больше. И скорее всего самые предприимчивые из папаго уже плетут корзины или пасут скот в Вавилонии.
Наконец-то! Вдалеке показались городские стены и за ними Вавилонская башня.
Вот теперь он сжал запястье Деборы. А когда отпустил, она потрясла рукой так, словно на нее села муха. Медные браслеты зазвенели.
Подступающие к самой стене поля состояли из крошечных лоскутков, засеянных луком, репой и капустой. Поля разделялись канавами, проложенными в тени финиковых пальм. Большие, зрелые пальмы — а их здесь были тысячи — пересаживались явно уже взрослыми. На полях неспешно трудились десятки мужчин и женщин; некоторые качали воду ручными насосами, большинство же носили ее вручную из канав. На женщинах свободные хлопчатобумажные платья, перехваченные поясками. На мужчинах не было ничего, кроме набедренных повязок.
Неподалеку протекал Евфрат, неся на своих водах и лодчонки-кораклы с одним-единственным привязанным к борту ишаком, и большие ладьи, вмещавшие не только трех-четырех ослов, но еще и пассажиров и груз, чаще всего бочки с вином или коз. Учет грузопотока вели стражники с вершины огромной кирпичной цитадели. Управлять рыбачьей лодкой дело далеко не самое простое. Даже при наличии носового и кормового весел и центральной мачты с парусом эти круглые суденышки имеют привычку вертеться на течении, как детские машинки в парке развлечений.
Тем не менее именно таким вот головокружительным водным путем грузы поступали в город из Верхней Вавилонии. По прибытии кожаные обшивки сдирались с деревянных каркасов и погружались на ослов для отправки обратно на север. Соломенная набивка служила кормом для животных во время этого путешествия, деревяшки же продавались для растопки очагов.
Все делалось с толком.
Евфрат тоже возвращайся. Выйдя за пределы видимости и южные границы Вавилонии, вода фильтровалась, очищалась и откачивалась насосами к истоку, находящемуся примерно в двадцати милях севернее Вавилона. Оттуда, восполнив естественную убыль из водохранилища, Евфрат снова начинал свой путь по зеленеющей равнине Вавилонии.
Алекса уже предупредили, что гости города не должны упоминать ни о механизме такого круговорота, ни об укрытой глубоко под землей атомной электростанции, построенной с таким расчетом, чтобы обеспечивать бесперебойную работу насосов в течение по меньшей мере ближайших шестисот лет. Граждане Вавилона игнорировали происхождение Евфрата: они просто ничего не помнили. В соответствии с законами Хаммурапи, наказанием за упоминание запретной темы служила отдача в рабство в храм на основании статьи о богохульстве. Бывало и хуже: посещавшим город грекам говорили, что нарушителя запрета могли предать казни.
Так что, по общему разумению, широкие воды Евфрата текли из далекой Армении и впадали в далекое море.
«Уж не рехнулся ли я? — подумал в какой-то момент Алекс. — Уж не подвинулись ли рассудком мы все, приехавшие сюда?»
Нет! Притворство в отношении реки было всего лишь логическим безрассудством, имевшим целью бросить вызов куда более масштабным помешательствам: времени упадка, разложения, умирания цивилизации. Оно было всего одним звеном в длинной цепи обмана, обмана столь грандиозного, что он уже заменил реальность.
Довольно о фальшивом Евфрате. Евфрат есть только настоящий.
Безумен ли он, Алекс? Или попадет в число безумцев, только если станет вавилонянином?
Нет. Сумасшедшим он был раньше. Сумасшедшим был весь прочий мир. Мир, столько лет живший в ожидании конца.
Теперь он обретет разум.
Ховеркрафт прибыл наконец к месту назначения. Бетонная автострада закончилась, сменившись обычной грунтовкой.
Судно на воздушной подушке мягко приземлилось у внешней стены, в тени грозной цитадели. Двигатели стихли. Пыль покружила и осела. Пассажиры вышли.
Дорога уходила дальше, образуя нечто вроде туннеля между стеной и цитаделью. В конце ее виднелась более массивная, чем внешняя, внутренняя стена с громадными вратами Иштар. Не успели гости сделать и нескольких шагов, как путь им преградили высыпавшие из караульного помещения солдаты с копьями. Судя по одежде, длинным рубахам и бородам, это были не македоняне, а местные.
— В чем дело?
— Ничего особенного, просто капралу нужно нас пересчитать.
Но это было еще не все. Капрал уже закончил несложный подсчет и нетерпеливо посматривал в сторону ворот, а его люди все не уходили. Наконец в конце дороги появилась группа греков, не больше полдюжины человек. Они явно спешили, подгоняемые парой копейщиков. Протрусив мимо новоприбывших, греки повернули к ховеркрафту. Солдаты вернулись в караулку, не проявив к машине двадцать первого века ни малейшего интереса, как будто ее вовсе и не существовало. Ховеркрафт ожил и оторвался от земли, вздымая облака пыли.
Гости прибыли чистенькие и аккуратные, но теперь, после того как машина развернулась и умчалась, выглядели так, как и должны выглядеть настоящие путешественники, прошедшие пешком весь путь через Малую. Азию, Киликию, Каппадокию и Месопотамию.
— Черт! — громко сказал кто-то по-английски, и тут же копье солдата дернулось вверх, словно протыкая слово налету. Английский был здесь мертвым языком, он еще не родился.
Капрал вышел вперед.
— Войдите в Вавилон, врата Бога, — провозгласил он по-гречески.
У врат Иштар гости снова остановились, но не из-за солдат, а чтобы полюбоваться грандиозным сооружением.
Массивная внутренняя стена неприступным препятствием вздымалась над усеянным пережженной глиной крутым откосом и глубоким рвом. Переброшенный через ров дощатый мост вел прямиком к воротам с покрытыми эмалью и ярко раскрашенными башенками. Верхний и нижний фризы украшали розетки в виде колес боевой колесницы. Между ними, на ярко-бирюзовом фоне, высились друг над другом выложенные из глазурованного кирпича звери: белые и синие быки с желтыми рогами и копытами и драконы.
Тела драконов покрывала чешуя, задние лапы были позаимствованы у хищных птиц, передние напоминали кошачьи. Хвосты чудищ заканчивались иглами, как у скорпионов, головы венчали рожки аравийской гадюки. Гривы, чешуйчатые когти и раздвоенные языки были выкрашены в золотисто-коричневый цвет, все остальное в кремово-белый. Вид драконы имели заносчивый и самоуверенный, но при этом почему-то казались несколько глуповатыми.
Мысль работала четко и ясно. Алекс чувствовал, что должен сотворить благодарственное жертвоприношение какому-нибудь давно забытому и воскресшему богу. Может быть, Шамашу, посылающему на землю солнечные лучи. Это было бы данью вежливости и учтивости.
— Возрадуйся, — сказала Дебора. — Мы пришли.
Почти как Фидипид, примчавшийся в Афины из Марафона с известием о победе греков над персами. Всего-то сто шестьдесят с небольшим лет назад. Столько слоев истории, взлетов и падений…
Столько слоев. Вавилон Великолепный, Вавилон Хаммурапи, составителя законов и строителя каналов, пал перед драчливыми, жадными, невоспитанными и злобными касситами, которые довели город до состояния полного запустения. Через некоторое время первый Вавилон был полностью разрушен ассирийским царем Сиинахерибом. Его воины перебили всех жителей города, мужчин, женщин и детей, снесли постройки и даже повернули часть воды из Евфрата, чтобы затопить руины.
Не прошло и ста лет, как халдеи — разбившие ассирийцев с помощью персов — восстановили Вавилон в качестве собственной столицы. В период правления Навуходоносора город уже превзошел в великолепии себя самого.
Любопытно, что халдеи не желали жить настоящим. По крайней мере их интеллигенции — священникам и писцам — это определенно не удавалось. Окруженные роскошными новыми дворцами и храмами, строя астрономические обсерватории для изучения планет и звезд, они ностальгически копались в древних руинах, отыскивая глиняные дощечки. Руководствуясь обнаруженными текстами, халдеи начали с любовью копировать прошлое — в одежде, речи и обычаях. (Возможно, именно поэтому, если верить некоторым греческим авторам, царь Навуходоносор даже пытался собрать и уничтожить все старинные записи!)
Вскоре, однако, халдейскую империю атаковали и разгромили бывшие союзники, персы, а Вавилон медленно двинулся к упадку. И если Дарий Великий украшал город, то его преемник Ксеркс обложил жителей тяжкими налогами, заставив их расплачиваться за войны с греками, а потом и разграбил древнюю столицу, когда ома поднялась против него. И все же ко времени Дария III Вавилон снова был при деле.
В конце концов Александр Македонский победил персов (и предал огню зимний дворец персидских царей). Затем в истории случилось нечто новое. У Александра завелась идея управлять всем миром. Он объединил македонян и персов. Так возникла первая мировая империя с общим языком и общей экономикой, центром которой стал Вавилон, вновь занявший место столицы известного мира.
Но — увы! — лишь ненадолго. В настоящий момент тезка Алекса умирал во дворце Навуходоносора в возрасте тридцати трех лет.
Это был конец Вавилона, последние дни вспыхнувшей было славы. Падения и подъемы. И вот последнее падение. Впереди — прах и пепел. Впереди — непостижимое будущее.
Какое будущее? Будущее Рима, в настоящее время безвестного городка. Будущее Византии. Будущее Священной Римской империи. Испанской империи. Британской империи. Третьего Рейха. Звездно-полосатой империи.
Прах и пепел. Погребенные в песках памятники. Кости. Амнезия.
Между тем какая-нибудь деревушка в Конго или в Южных морях уже выползает из грязи, нащупывая путь в будущее, чтобы стать новой столицей человечества.
Но как? Ведь в мире уже не осталось свободных пространств, на которых могла бы собраться новая Золотая Орда; не осталось лесов, из которых могла бы хлынуть несущая обновление волна варваров.
Где оно, то место, где родится новое могущество и новое великолепие? Возможно ли такое? Должны ли последние Вавилоны — Нью-Йорк и Москва, Токио и Пекин — потесниться и уступить дорогу? И если да, то кому и чему?
Какова динамика упадка и падения? Где эликсир бессмертия? Как сохранить и перенести настоящее в будущее таким образом, чтобы перемены не стерли и не унесли то, что знакомо каждому человеку? Что такое знает общественная душа, чего не ведают футурологи?
Для того чтобы дать ответ на эти вопросы, в аризонской пустыне и был построен Вавилон. Для того и вдохнули жизнь в город, величественно вознесенный над краем последней пропасти в дни, когда во дворце умирал от лихорадки царь Александр.
Все ли в истории Вавилона случилось в том порядке, как это помнилось Алексу? Может быть, да. Может быть, нет. В голове еще предстояло навести порядок. Столько подъемов и падений! Столько скачков перед последним упадком. Несомненно, последовательность событий была еще сложнее.
Не важно. Вавилон восстановили одновременно и как город Хаммурапи, и как город Навуходоносора, и как город Александра. Эти три города сосуществовали во времени. Здесь, в возрожденном Вавилоне, великие здания разных эпох стояли рядом.
Таким образом, город ставил вопросы самому времени, жнецу человеческих надежд и мечтаний.
Вавилон не был Диснейлендом. Не был утопической наркологией. Не был экспериментальным сообществом, упрямо повернувшимся спиной к двадцать первому веку ради капризного увлечения древним стилем жизни. И будь он одним из вышеперечисленных проектов, разве американское правительство выделило бы на него огромную сумму, эквивалентную содержанию на орбите пилотируемой станции? Разве вывело бы оно Вавилон из сферы действия законов не только штата, но и федеральных?
Космос! Возможно, будущий Вавилон, новый центр цивилизации — если таковая сохранится, — расположится в космосе, и когда-нибудь люди с астероидов и лун займут место новых, богатых, энергичных варваров. Когда сама Земля превратится в руины.
Пока же Вавилон был самым амбициозным, самым важным проектом в области будущего цивилизации.
Возможно.
А может быть, институт в Эвристике был всего лишь чудовищной глупостью, а его Вавилон — пустой затеей, чем-то вроде ландшафтных садов, которыми так увлекались английское джентри в восемнадцатом веке? Затеей значительно более масштабной, не ограничивающейся одним лишь фасадом, но представляющей собой полностью функционирующий древний город.