— Не делай так! Мне больно…
Возвращаюсь обратно к платку. Надо подумать. Что, если использовать элементы одежды в качестве «меток»? Может не хватить. Рвать ткань?
— Как Децимус* тебя нашел? — отвлекает меня от размышлений о стратегии покорения лабиринта вопрос невидимого.
— Децимус? Кто это? Это ты о кролике? Это я его нашла, случайно.
— С… Случайно? — Собеседник мой запинается, а потом продолжает с явным сомнением: — То есть тебя не нашел Децимус, и ты сама не проводила никаких специальных ритуалов?
Вкратце рассказываю о том, каким образом очутилась здесь. Голос молчит, почему-то мне кажется, что потрясенно. Сажусь опять на пол, это блуждание туда-сюда очень утомляет. Вытягиваю ноги, еще раз внимательно смотрю по сторонам. Что-то я упустила. Мой взгляд падает на потолок. Линия! Прямо вверху надо мной начинается линия, которая, изгибаясь, ныряет в один из проходов. Так просто? Неужели загадка лабиринта настолько примитивна?
Иду, поглядывая вверх, и через двенадцать поворотов оказываюсь в небольшой круглой зеркальной комнате. В центре на возвышении стоит каменный трон. Но никого не видно. Только мои отражения, выстроившиеся в хоровод.
— Ты здесь?
— Да.
— Где? — Я иду по кругу, пытаясь обнаружить собеседника. Может, он и правда невидимый? Краем глаза замечаю какое-то шевеление на сиденье трона. Маленькая, тускло светящаяся зеленая змейка, не длиннее пятнадцати сантиметров, стоит на хвосте и смотрит на меня, как будто желая загипнотизировать. Я осторожно приближаюсь.
— Это ты? Змея? Надеюсь, не ядовитая?
— Я змей! — Пафоса у этой животины еще больше, чем у кролика.
— А я так надеялась, что спасаю прекрасного принца. По голосу сложно догадаться, что ты такой… длинный.
Змейка ползет ко мне, перетекает на неосторожно выставленную вперед руку, обвивается вокруг запястья. Я чувствую, что рептилия дрожит.
— Холодно? Только не проси тебя на груди пригреть!
Не успеваю договорить, как трон и комната, подернувшись дымкой, исчезают. А я опять стою у веретенообразного камня.
— Скажи свое желание, смертная! — На меня снова выливается тонна пафоса, а потом змейка начинает постепенно блекнуть, как будто ее свечение покрывает патиной: — Говори сейчас, или не получишь ничего, потому что не знаешь моего имени!
— «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!» — Фраза помимо воли слетает с моего языка. С желаниями, которые исполняют волшебные существа, надо быть осторожными, и это все, что я могу придумать в данный момент.
— Ты забыла сказать «желаю», — ухмыляется змей перед тем, как исчезнуть.
Я стою на склоне горы и наблюдаю красноватые лучи рассвета за дальним хребтом. Внизу виднеется палаточный лагерь. Оглядываюсь еще раз. Никаких говорящих животных рядом, только камни и песок.
Комментарий к Глава 2. Лабиринт отражений
*русская транскрипция латинского слова “Decimus” — десятый.
Кусочек мифа о происхождении Минотавра:
Во время одного великого праздника Минос захотел сделать жертвоприношение в честь бога моря Посейдона и попросил у него, чтобы Посейдон послал для этого великолепное животное. В ответ Посейдон отправил из моря прекрасного белого быка. Настолько прекрасного, что Минос пожалел его и принёс в жертву другого быка. Посейдон очень разозлился и, чтобы наказать Миноса, внушил сластолюбивой царице Парсифае безумную страсть к белому быку. Чтобы удовлетворить свою извращённую страсть, Парсифая обратилась к знаменитому мастеру Дедалу. Дедал изготовил пустое чучело коровы, и, когда Парсифая вошла в это чучело, бык воссоединился с ней. От этого отвратительного совокупления родился Минотавр, чудовище с человеческим телом и бычьей головой. Во избежание скандала царь Минос запер Минотавра в Лабиринте, сложном сооружении, который построил для этого Дедал.
========== Глава 3. Чур меня! ==========
Что с тобой, дурочка? © ительменская сказка «Кутх и лиса»
Я молчу и не рассказываю ничего ни коллегам, ни научному руководителю. Через несколько дней мне уже самой начинает казаться, что произошедшее той ночью — это сон, а у меня был приступ сомнамбулизма. Всякое же может случиться из-за стресса и смены часовых поясов, не так ли?
Научная экспедиция продолжается. Исследование религии ительменов увлекает. Вечерами мы собираемся у костра и делимся самыми интересными материалами. Сегодня удача на моей стороне, я включаю воспроизведение диктофонной записи, и старческий голос начинает вещать:
— Однажды Кутх у окошечка шил себе штаны. Что-то ему стало заслонять свет. Кутх думает: «Что же мне заслоняет свет? Наверное, мой нос». Так подумал Кутх и сразу отрезал свой нос. Отрезал нос и снова стал шить. Опять что-то заслоняет ему свет. «Ах, наверное, мои щеки заслоняют мне свет, — подумал Кутх. — Дай-ка отрежу щеки». Отрезал щеки. Опять что-то затемняет свет. Так Кутх все лицо изрезал. Кутх подумал: «Наверное, на улице уже темнеет».*
— Госпожа Воробьева, отличная находка! — Глаза Эдуарда Михайловича азартно блестят, а внутри меня все ликует.
Через две недели, уже в Москве, наша группа заслуживает малого триумфа на кафедре. Все хлопают, а я стою на почетном месте по правую руку от Эдуарда Михайловича и не могу прекратить улыбаться. Экспедиция более чем оправдала возложенные на нее надежды. У меня голова идет кругом. Сколько всего еще предстоит сделать!
— Госпожа Воробьева, вы заслужили отпуск! Подписывайте заявление и отдыхайте. Сейчас лето, солнце… — Руководитель протягивает мне бумаги.
— Отпуск? Сейчас? — В недоумении кошусь на листы. Отдохнуть, конечно, неплохо, но я полагала, что как раз сейчас нам всем предстоит интенсивная работа.
— О, повезло-то как! На море поедешь? — Мой бывший сокурсник Стас читает через плечо текст. Он тоже остался в аспирантуре, но в экспедицию с нами не попал и жутко завидовал.
— Не забудьте отнести документы в отдел кадров, госпожа Воробьева. Хорошего отдыха и до встречи в сентябре! — Эдуард Михайлович прощается, а я все продолжаю недоуменно пялиться на бумаги. Что это значит? Меня выкидывают из проекта по ительменам?
*
Уже второй день живу в одиночестве в деревенском доме, оставшемся в наследство от прабабушки по материнской линии. Эта старая развалюха по какому-то недоразумению считается нашей семейной дачей, со всеми прилагающимися к этому понятию садами и огородами. А что мне еще остается делать? Ведь у меня отпуск! И эта дача — единственный вариант. С моей профессией много денег не заработать, во всяком случае, пока ты никому не известный аспирант.
Помню, как, узнав о моем выборе специализации «Религиоведение», мама воскликнула: «Арина, одумайся! Кому это сейчас нужно? Кем ты будешь потом работать?» Но я решила твердо. Отец неожиданно меня поддержал: «Отстань от дочери, дай ей набить свои собственные шишки. Не понравится — заново поступит или получит второе высшее». Мой разумный папа, я была так благодарна! Но не передумала. Меня завораживала и манила эта информация о сходстве и различии в верованиях разных народов.
Я еще не придумала, что делать дальше. С ительменами, с аспирантурой, с исследованиями. До слез обидно, что Эдуард Михайлович так поступил со мной. Не понимаю. Зачем было выставлять меня из проекта, отправлять в отпуск? Решила не забивать этими вопросами себе голову хотя бы до конца месяца. У меня есть свои собственные наработки. Вот ими и буду заниматься!
С утра так увлеклась найденной на чердаке книжкой без обложки, что даже поленилась обед сварить. Нужно хотя бы об ужине позаботиться. Режу овощи на салат и напеваю под нос мелодию без слов.
— Вот же шь!
Порезалась. Нож в крови, капли крови на ломтиках салата, и даже на полу брызги. Нахожу аптечку в соседней комнате и с удивлением обнаруживаю, что кровь уже остановилась и свернулась. У страха глаза велики. Всего лишь царапина, даже пластырь не нужен. Возвращаюсь на кухню и обнаруживаю там котенка. Черный лохматый зверек урчит, вылизывая деревянные доски пола. При моем появлении нехотя отрывается от своего занятия. Это не котенок! Не бывает у кошек таких зубов. Больших, острых, страшных.
Озарение приходит сразу же. Кровь. У меня кровь Избранной, которая может освобождать всяких запертых существ! В одно мгновение перед мысленным взором проносится та удивительная ночь на Камчатке. Я убедила себя, что это был сон. Иногда у меня очень хорошо получается врать самой себе.
— Ты кто? — Нельзя сказать, что спрашиваю это совершенно бесстрашно, но голос не дрожит. Какая я молодец!
Существо не отвечает. Лохматый гость старательно обнюхивает пол, на котором больше не осталось капель крови, и недовольно фыркает. Впивается в меня голодным взглядом, ощерив полный ряд острых зубов.
Кажется, оно не хочет отвечать! Или, может, решило, что со мной не о чем разговаривать? Отступаю, а существо не спеша крадется следом за мной. Ох, оно облизывается! Не нравится мне этот явно гастрономический интерес. Арина, думай! Ты же знаешь все мифы и сказки. Кто это и как от него обороняться? Просто пнуть? Эти зубки мой тапок прокусят и не заметят преграды. Может быть, поможет серебро? Железо? Святая вода?
Существо припадает к полу, готовясь к прыжку…
— Чур меня! Чур! — Машу руками, стараясь защитить лицо. Я вижу, какие острые когти у этого лохматого «котеночка», и мне совершенно не хочется, чтобы они впились мне в глаза.
Мой крик застает существо врасплох. Оно валится на пол на середине прыжка, недовольно фырчит, сворачивается мохнатым клубком.
— Ну зачем так орать?!
Там, где только что был спутанный клубок черной шерсти, теперь стоит маленький человечек с всклокоченной бородой, глаза его все так же отливают фосфоресцирующим зеленым. Гном? Излишне волосатый эльф? Существо только отдаленно напоминает человека: росточком оно мне по колено, острые ушки с кисточками шерсти. Одето оно в длиннополую рубашку из неотбеленной холстины, подпоясанную бечевой.
— Кто ты? — решаюсь спросить еще раз, видя, что, став человекообразным, существо передумало нападать.
— Чур я, чур, сама позвала. Домовой. Пра-пра-пра-много-пра-дед твой.
— Пра-пра-пра-пра?.. — меня заедает на очередном «пра», а человечек усмехается.
— Чуром зови или дедушкой. Эх, силы почти не осталось, совсем малым духом стал! Разум почти потерял. А тут кровь твоя. Разбудила.
— Ты что, под половицей спал?
— Зачем под половицей? За печкой я спал. Уже лет семьдесят, посчитай, не выходил оттуда. А тут чую, запах разнесся сладостный, силой веет. Как тут не выйти?
Понятно, что ничего не понятно. Поэтому решаю задать сперва самые волнующие вопросы.
— А на меня почему напал и почему остановился?
— Так ведь сила. — Человечек делает вид, что смущается, но продолжает говорить, посматривая на меня и облизываясь, точно кот, углядевший крынку со сметаной: — Кровь и плоть твоя дает силу великую. Смогу не просто домовым быть, а лешим стать или водяным. Русалок гонять буду.
Вид у моего собеседника становится мечтательным. А я потихоньку начинаю смиряться с тем, что, возможно, все, вот действительно все легенды и сказки имеют под собой реальные прототипы. Этак выяснится, что бог существует!
— А почему остановился? — переспрашиваю еще раз, так как домовой не спешит делиться этой очень ценной информацией.
— Так ведь пращур я твой… — Он горестно вздыхает, явно сожалея об этом. Оглаживает бороду, пытаясь придать ей менее всклокоченный вид, и, помедлив еще немного, продолжает: — Ты меня позвала, признавая родство. А потомков своих я обижать не могу. Вот и не съел тебя.
Он меня сожрать хотел! Сразу же верю, что этот домовой от горшка два вершка способен это сделать.
— Почему поедание меня дает какое-то могущество? — пытаюсь добиться от лохматого пращура более внятного ответа.
— С людьми такое бывает иногда… — Он опять медлит с ответом. Хотя то, что я не такая уж уникальная, радует.
— Чур!
— Тебя благословили и прокляли одновременно. Ты теперь Избранная. Жертва. Больше не знаю ничего. Просто такое с людьми бывает. Наказание и награда одновременно. Ты что-то сделала? — В домовом просыпается любопытство.
— Кажется, я освободила какого-то кролика и его друга в виде змейки, — говорю я, понимая, что больше «Избранности» неоткуда взяться. Вот же пушистый гад! Мог бы хоть упомянуть о жертвах и силе!
— Ах-ха! Моя прапраправнучка освободила Десятого и Двенадцатого!
— Чур? — Ограничиваюсь только одним словом, хоть так и тянет спросить: «А что такого смешного-то?»
— Что «чур»? Разчуркалась тут! Натворила-то делов, кто разгребать будет? Тебя-то сейчас быстренько съедят, а нам в этом хаосе дальше жить! Хоть ты и мой потомок, но последыш какой-то! Дура набитая, честное слово! Выродился род, совсем выродился! — Домовой стоит подбоченившись, смотрит на меня с вызовом. И этот туда же — интеллект мой оценивает. Но возмущаться сил нет, в голове заезженной пластинкой повторяются слова: «Тебя-то сейчас быстренько съедят». Очень уверенно он это сказал, как аксиому, без тени сомнения.
— Что же мне теперь делать? — задаю я вопрос скорее самой себе, чем домовому, но неожиданно получаю ответ.
— Что хоть в награду получила-то? Наверняка глупость какую-нибудь пожелала, а демоны тебя и облапошили. Награду надо с умом требовать, подумавши!
— Я не успела…
— Ах-ха-ха! — Домовой заливается смехом пуще прежнего, а потом вдруг останавливается и серьезно смотрит на меня: — Помогу тебе, последыш. Все-таки родная кровь. Ты только как надо попроси меня.
— Как в сказке? В баньке искупать, накормить, а только потом разговаривать? — деловито интересуюсь, и чур благожелательно кивает.
— Все будет, дедушка. Подожди немного, — ласково обращаюсь к домовому, кланяясь ему в пояс. По хитрой, но довольной улыбке человечка понимаю, что я на правильном пути.
Нагреваю полную кастрюлю воды, еле дотягиваю горящую, исходящую паром посудину до бани. Кладу рядом мыло, мочалку, веник из только что срезанных березовых ветвей. Пару пушистых полотенец и гребень размещаю в предбаннике. Пока домовой моется, наскоро сшиваю из своей льняной вышитой блузки одежду для чура. Фасон простенький — два прямоугольных полотна, скрепленных вместе, с оставленными дырками для головы и рук. На нем почти то же самое надето, только у получившейся одежки вышивка по краю подола. Вместо пояса-бечевки кладу красный шнурок — я им свои волосы стягивала. Кто бы знал, что уроки рукоделия в школе окажутся полезнее для выживания, чем занятия самообороной?
— И не жалко было тебе свою одежду портить? — На пороге кухни появляется чисто вымытый, причесанный домовой. Он теребит красный шнурок пояса и выглядит чрезвычайно довольным. Смотрится чур теперь совершенно не страшным. Просто маленький опрятный старичок. Ну и что, что уши острые и волосатые!
— Для тебя, дедушка, не жалко! — отвечаю я с улыбкой. Не говорить же ему, что я чуть не расплакалась, разрезая свою любимую блузку. — Откушайте, пожалуйста, не побрезгуйте! — Протягиваю ему миску с молоком и сухариками. Ультрапастеризация — это мое спасение! Старый холодильник давно не морозит и годится только на то, чтобы служить шкафом.
— За печку поставь, — распоряжается домовой и сам скрывается в указанном направлении. Я аккуратно ставлю миску на пол, задвигаю ее за старинную печь. Мохнатая лапа касается моей руки, вырывая подношение, тут же раздается чавканье и сербанье. Не мало я ему молока налила? Через несколько минут довольный чур выходит, вытирая белое с усов и бороды.
— Совет тебе дам, внученька, а ты сама решай, что с ним делать. Те, кого ты освободила, считаются демонами. Десятый и Двенадцатый. Заточили Кролика и Змея полтысячелетия назад в наказание. Срок не истек, и поэтому ты теперь Избранная, дарующая силу. Мы тебя носом чуем! Запах твоей свежей пролитой крови на открытом пространстве до полверсты расходится. Удивляюсь, что кроме меня никто не пришел. — Домовой задумывается, почесывая острое мохнатое ухо, а потом продолжает: — Хотя это ж мой дом, моя вотчина, я ее заговаривал. Мелкая нечисть не сунется, а крупного тут не водится.
— Спасибо, чур. — Я не могу скрыть разочарования. Все эти усилия только для того, чтобы узнать, что моя кровь — лучшая приманка?