– Ты ведь тоже считаешь, что я ни на что не годен? – спросил он вдруг странно спокойным голосом. – Я и сам знаю. Воин из меня, как из жасминовой ветки – клинок. Я крови боюсь, представляешь? Отец и к целителям водил, и к магам… Не помогло. Саблю держать научили, конечно, но как представлю, что вот удар – и кровь…
Он судорожно вздохнул. Помолчав и убедившись, что Раэн не отвечает, продолжил:
– Отец потом смирился. Сказал, что шаху можно служить не оружием, а пером и бумагой. Стал приглашать учителей. Думаешь, я только наряжаться умею да болтать? Я четыре языка знаю, Арвейд. Все своды законов – почти наизусть. Звездный круг, исчисление мер и времени… Торговый кодекс и Родословие… А кому это нужно? Почему я не умер от черной горячки? Лучше бы я умер, а они остались живы!
Он опять всхлипнул яростно и беспомощно, заговорил торопливо:
– Я просил дядю отпустить меня в Харузу. Ну на что я ему? Он меня презирает, считает позором семьи, выродком развратным! А я не могу. Не могу жить, как он хочет. Я не виноват, что таким родился. Другие как-то устраиваются, женятся… Потом в дома удовольствия к юношам бегают… Всем плевать – лишь бы дети были. А я не племенной жеребец! Я не хочу – так!
Раэн, немного сдвинувшись, лег рядом, по-прежнему крепко обнимая Надира. Зарылся лицом в его волосы, слушая горячечную сбивчивую речь.
– Он говорит, что стихи и музыка – все вздор. Что нужно жениться, служить шаху, жить как все. Я сам знаю, что я последний мужчина в семье, но почему он не спросит, чего хочу я? Никогда не спрашивает! Сказал, что в Гюльнаре найдет мне девушку из хорошей семьи. Там никто не знает, что я не мужчина. А что, мужчина – это только тот, кто может залезть на женщину?
Он почти выкрикнул это, и Раэн отстраненно подумал, что надо бы запереть дверь. Войди сейчас кто-нибудь – и ни за что не докажешь… Но Надиру нужно выговориться, и оборвать эту зыбкую, едва возникшую струну доверия, что сейчас протянулась между ними, значит испортить все. И, может быть, погубить ир-Дауда. Как же он изголодался по теплу и нежности, что сейчас жмется слепым щенком и готов отдаться, лишь бы его не бросили, выслушали, побыли рядом. Не уйти, не отодвинуться, не встать на минутку, чтоб прикрыть дверь – и пусть. Главное, что страхом от него веет меньше… Пусть говорит, выплескивая все, что накопилось!
– И знаешь, может, он прав? – с тихой обреченностью продолжал ир-Дауд. – Что толку от моей учености, если любой наемник может убить меня проще, чем яблоко сорвать? Что толку от того, что я могу рассчитать сложный процент на долг или написать стихи? Один удар сабли – и меня не стало! Совсем! И если бы не ты – меня бы не было, Арвейд… Никогда и нигде! Почему так? Почему боги допускают такое? Я трус! Я никак не могу забыть ту ночь. Лучше бы ты меня не спасал…
– Глупости, – спокойно проговорил Раэн, тщательно подбирая слова. – Ты не трус. Ты боялся, но вышел из комнаты, не забился со страху в темный угол. Ты вышел – и встретил беду. Не каждый способен на такое.
– И это тоже от страха. Я… просто не мог сидеть и ждать. А саблю взял, чтоб страшно не было, только толку от нее… Я и ударить не успел. Ни разу… Видел, что меня убьют сейчас, а ударить не смог!
Он опять вздохнул-всхлипнул, чуть отодвинулся и, подняв голову, встретил взгляд Раэна, зашептав:
– Я никому не нужен, понимаешь? Я даже род не могу продолжить… Были бы у меня сыновья, дядя бы оставил меня в покое. Но я же никчемный выродок, ни на что не способный… Все говорят, что это мне следовало родиться девочкой, а Наргис – мальчиком…
Он и вправду заглядывал целителю в глаза беспомощно и по-щенячьи доверчиво, откинувшись на его руку и все равно лежа так близко, что пряди их волос, давно рассыпавшихся у Раэна и выбившихся из короткой, изысканно заплетенной косы у Надира, смешались друг с другом, падая на прижатое к груди Раэна плечо харузца. И никто бы, взглянув мельком, не отличил их от любовников, сплетенных в объятии, так что не стоило строго судить джандара ир-Нами, застывшего на пороге, онемев от негодования. К сожалению, немым он оставался недолго.
– Нечего сказать, достойное поведение! Уж от вас, почтенный, не ожидал!
Надир, не видевший джандара, вздрогнул, захлебнулся на полуслове – и Раэн проклял не запертую в спешке дверь. Ах, как не вовремя! Он уже открыл рот, чтобы поставить незваного гостя на место, но Надир дернулся как ужаленный и на мгновение замер. А потом развернувшейся в броске коброй обернулся к джандару.
– А от меня ждали, значит? Еще бы, кто же сомневался?
– Надир!
Отпрянувший харузец не слышал, да и не хотел слышать.
– Видишь, – уголком рта прошипел он Раэну, не поворачиваясь к нему, – как обо мне заботятся? Днем и ночью под присмотром. Разве что в постель пока не укладывают. Ну да ничего, недолго ждать осталось… Понадобится, поведут, как жеребца на случку!
– Светлейший… – сквозь зубы проговорил джандар. – Не вам бы говорить такое…
– Не вам бы за мной шпионить, Хазрет! – выкрикнул Надир, скатываясь с дивана. – Или у дядюшки других верных псов нету, помоложе? Но вы же меня грязью считаете, вот и видите во всем только грязь! Надоело! К демонам!
По щекам у него текли злые слезы, рубашка окончательно распахнулась, и Надир, не застегиваясь, босиком выскочил из комнаты мимо ир-Нами, оттолкнув его плечом, и изо всех сил хлопнул за собой дверью.
– Вы… – возмущенно продолжил джандар, подходя к дивану и брезгливо взирая на Раэна.
– Вот какой демон вас принес, уважаемый? – оборвал его целитель, садясь. – Других забот мало?
– Да ты…
– Я, – холодно продолжил Раэн, не давая джандару слова вымолвить. – Вот именно. Почему я должен думать о том, о чем вам всем подумать недосуг? Вы что, не видели, что с Надиром неладное творится? Вам, уважаемый ир-Нами, убивать, думаю, привычно, а самому часто умирать приходилось? Или забыли, что там у окна не одна сабля валялась, а две? Или вы сразу великим воином родились? Мальчишка саблю держать не умеет! Но он ее взял и вышел навстречу смерти. И погиб! Думаете, легко с той стороны возвращаться? Кто из вас хоть спросил, что у него на душе? Вы свой-то первый бой помните, Хазрет? Сладко вам после него было?
Джандар, уже набравший воздуха, резко выдохнул. Открыл рот – и снова закрыл его, посмотрев на совершенно одетого, разве что слегка растрепанного целителя, потом на распечатанную бутылку у дивана…
– Так вы…
– Успокаивал я его! – от души рявкнул Раэн, злясь на самого себя. – Как мог, и как ему нужно было. Разговаривал. И уж наверно, занимайся мы тем, о чем вы подумали, так хоть дверь заперли бы!
Подскочив к окну, он распахнул деревянные створки, выглянул во двор. Порыв горячего ветра, ворвавшийся внутрь, едва не потушил лампу. Пахнуло сухой полынью и еще какими-то травами, тяжелым густым запахом близкого скотного двора – простучали конские копыта. Вспышка молнии – и Раэн разглядел шагах в двадцати силуэт всадника на пляшущем перед воротами коне. Распахнулись ворота – конь длинным прыжком прянул за них и исчез в чернильно-синей ночи.
Джандар, оказавшийся рядом, сдавленно охнул.
– Ну вот, – ядовито сообщил Раэн. – Хотели – извольте получить. Каким вам больше нравится младший ир-Дауд, почтенный джандар? Пьяным в чужой постели, или вот так? В ночной степи перед грозой? От мертвого хлопот будет меньше? Впрочем, я тоже хорош…
– Свет небесный…– одними губами прошептал на глазах бледнеющий ир-Нами. – Великие светлые боги…
– Без них разберемся, – торопливо обуваясь, проговорил Раэн. – С наместником – что? Вы, вообще, зачем ко мне пришли?
– Спит светлейший. Я хотел… а, да неважно!
Джандар дернулся к двери, но Раэн опередил его. Выскользнул из комнаты, на мгновение задержавшись на пороге, и бросил повелительно:
– Наместника будить не смейте. С одним натворили дел, так хоть другого поберегите. Надира я сам верну. Не успеем до утра – врите наибу, что хотите, лишь бы он не испугался…
И, не слушая ответа, помчался по темному коридору.
ГЛАВА 2. Гроза богов
Немой чернокожий невольник, одетый роскошнее, чем наследник иного знатного рода, поклонился и отступил, растворившись в вечерних тенях. Человек, которого он привел, сложил перед собой ладони и тоже поклонился. Уже одно это движение выдало бы в нем чинца, но Джареддин все-таки окинул медленным внимательным взглядом и смуглое узкоглазое лицо, и приземистую фигуру, закутанную в несколько цветных халатов, и широкие рукава, колыхнувшиеся в сумерках, словно крылья сонной птицы.
– Ну что ж, почтенный, – уронил он. – Зачем вы хотели видеть меня?
Чинец поднял взор непроницаемых карих глаз, в которых Джареддину ничего не удалось прочитать, кроме безмятежного спокойствия, и тихо сказал:
– Приветствую мудрейшего среди сильных и сильнейшего среди мудрых, повелителя тайных знаний, стоящего у престола пресветлого государя…
– Одного из дюжины тех, кого шах зовет бездельниками и дармоедами, – усмехнувшись, в тон ему подсказал Джареддин. – Не первого из них и даже не второго или третьего.
– Разве я забыл упомянуть о мудрости светлейшего? – удивился чинец. – Только глупое дерево тянется выше своих сородичей, забыв, что молнии первыми поражают гордецов. Сила дерева не в его высоте, а в том, сколько земли могут накрыть тенью его ветви. И в глубине, на которую уходят корни.
– Будь я и правда подобен дереву, вы стали бы самой сладкоголосой птицей на его ветвях, мой дорогой гость, – продолжал улыбаться Джареддин, чувствуя, как внутри горячо и остро разливается предвкушение.
О, как давно он хотел подобраться к существу, которое сейчас стояло перед ним. Хотел – и не знал, как это сделать, боясь испортить первую встречу. А сегодня чинский оборотень пришел сам. Древний, хитроумный, опасный… И вот-вот расскажет, что его привело. Хотя бы намекнет!
– Щебет птиц обманчив, светлейший, как и пестрота их оперения, – улыбнулся в ответ чинец, едва разжимая губы. – Вот они славят величественное дерево, давшее им приют, а вот раз – и улетели! Много достойнее участь родника, бьющего из корней. Он питает силу дерева, смиренно принимая покровительство его ветвей. И как бы ни был этот родник мал и скромен, иногда именно его недостает, чтобы спастись во время засухи.
– Воистину это так, – согласился Джареддин и взмахнул рукой, указывая на россыпь пестрых подушек вокруг низкого столика. – И прошу простить мою неучтивость. Пусть не скажут, что в доме ир-Джантари не нашлось для гостя другого угощения, кроме сладких речей.
Он хлопнул в ладоши, и, пока гость опускался на подушки, по-чински скрестив ноги, все тот же невольник мигом соткался из сумрака, заполнившего комнату, поймал взгляд хозяина и снова исчез, чтобы через несколько мгновений вернуться с подносом.
Пока безмолвная черная тень в дорогих одеждах расставляла на столике вино, сыр, фрукты и сладости, Джареддин молчал – и гость молчал тоже. Когда невольник появился во второй раз уже с фарфоровыми чашками, полными дымящегося кофе, Джареддин шагнул к столу и опустился на подушки с другой его стороны, напротив чинца.
Тот склонил голову, и его руки снова вспорхнули перед грудью и лицом, сложным жестом выражая благие пожелания дому и его хозяину. Джареддин мог бы ответить ему тем же – в роду ир-Джантари никогда не считали изучение чужих обычаев пустой тратой времени. Но не стал. Просто поклонился и пожелал доброго здоровья, причем не по-чински, хотя владел этим языком. О да, он был согласен с каждым словом велеречивого гостя! Только глупец возвышается над остальными, когда гнев небес ищет себе жертву. Но еще больший глупец позволяет узнать, на какую глубину в самом деле уходят его корни. У мудрого человека всегда в запасе несколько секретов.
Первую чашку кофе они выпили молча, со спокойной, почти дружелюбной сосредоточенностью вглядываясь друг в друга. Вторую Джареддин неспешно налил, и Серый Лис ее даже пригубил, но поставил на стол, показывая, что пришло время разговора.
– Здорова ли семья мудрейшего? – мягко спросил он и кинул в рот сваренный в меду орех, с удовольствием причмокнув. – Ваша почтенная матушка и благородный брат?
– У них все благополучно по воле богов, – отозвался Джареддин. – А как процветает ваш род, мой достойный гость?
Они обменялись понимающими улыбками, тонкими, почти неуловимыми, скорее даже тенью улыбок. И оценили их, как два мастера боя оценивают первое касание клинков, легкое, словно первый поцелуй застенчивых влюбленных.
О да, разумеется, Серому Лису известно, что брат Джареддина умирает в Тариссе, не зная, какой глоток морского воздуха окажется для него последним. И о том, что светлейшая Лейлин ир-Джантари, младшая сестра самого шаха, вдова Лунного визиря, не вполне здорова рассудком, в Харузе не ведает разве что глухой.
Но и Джареддину кое-что рассказали темные ночные пташки, приносящие вести и уносящие золото. Лучшее наследство, что он получил от отца, – привычка следить за Харузой и тем, что в ней происходит. А происходит что-то весьма интересное! За несколько последних дней в чинских домах удовольствия разом сменились почти все управляющие, из Пестрого Двора исчезли многие акробаты и фокусники-чинцы, и даже подданные Ночного шаха насторожились, пытаясь понять, откуда дует ветер.
– Мой род отныне в руках моих детей, – безмятежно улыбнулся Серый Лис. – Я оставил семейное дело сыновьям, а сам ушел на покой. У нас говорят, что настоящая чинская ива знает, когда упасть, освобождая место молодой поросли.
И он положил в рот еще один медовый орех, а потом запил его кофе и даже прищурился от удовольствия.
– Вот как… – медленно сказал Джареддин.
– Именно, – подтвердил чинец. – Не знаю, известны ли вам обычаи моей родины, светлейший, но у нас принято, чтобы мужчина, достигнув предела жизненных сил и свершений, оставлял мирские заботы, становясь отшельником или странником. Не всем подобное дано, разумеется, а лишь тем, кто ищет в этом свое призвание и духовный путь. Я понял, что пришло мое время, и попросил богов о милости не пережить самого себя, не стать трухлявой ивой, мешающей собственным потомкам ловить дожди и солнце.
– Как красиво! – восхитился Джареддин, нежа в ладонях чашку из расписного чинского фарфора. – Мудрость вашего народа беспредельна, мой драгоценный гость!
«Иными словами, – подумал он с холодной расчетливой ясностью, – ты сбежал, чтобы собственные дети не перегрызли тебе глотку. Что ж, это даже у людей встречается, так что наполовину зверям и вовсе простительно. Но… что же ты хочешь от меня? Помощи в возвращении власти? Нет, не можешь ты быть настолько глуп! Ты, славящийся коварством! Тот, кто не удержался в воздухе на собственных крыльях, на чужих и вовсе не взлетит».
– Чем же я могу вам помочь, почтенный? – любезно уточнил он, чуть наклоняясь вперед и ловя взгляд все таких же непроницаемых, словно нарисованных на фарфоре, глаз чинца. – Если вы ищете мудрости, то это мне, недостойному ученику, следует припасть к вашим стопам и просить поделиться ею.
И они снова обменялись взглядами, подобными столкнувшимся саблям. Однако этот незримый поединок был лишен всякой злости. Просто два мастера, молодой и старый, встретились и отдают друг другу должное, наслаждаясь беседой клинков, как собственной.
– Разве я не говорил об этом? – растянул губы в улыбке Серый Лис. – Ваше древо, светлейший ир-Джантари, обладает на диво могучими ветвями. Его корни глубоки и уходят в такую тьму, что она способна испугать несведущих в тайных искусствах. Но даже такому дереву, поистине шаху среди собратьев, не помешает маленький родник, приютившийся среди корней. Кто знает, какого глотка знаний или опыта может не хватить тому, кто однажды решит возвыситься над остальным лесом? А все, что я попрошу взамен, это немного тени, спасающей от жестокого солнца.
– Вы ищете… моего покровительства? – вдруг севшим голосом уточнил Джареддин, и Серый Лис молча опустил ресницы, спрятав взгляд в кофейной чашке. – А не боитесь, что однажды в дерево моих замыслов ударит молния, не разбирая, где ствол и ветви, а где родник у корней?